Чарли промолчал. Робинсон – ноги, плечи, спина, все клонится от старика подальше, голова опущена – промолчал.
– Давно вы в наших краях?
– Нет, но я здесь уже бывал, – ответил Чарли.
– Видали, как обстоят дела? Белого человека притесняют. Черные заграбастали все – школы, колледжи, работу, пособия; живут за счет государства, за счет того, что создали белые. Вы приглядитесь, сами увидите, верно вам говорю.
– Я… ничего подобного не заметил.
– А вы приглядитесь. Все так и есть.
– Простите, не верю.
Хозяин сокрушенно хмыкнул и покачал головой, его внучка метнула на гостей сердитый взгляд.
– Ах господи, да раскройте же глаза. Почитайте Библию, и вы поймете, что по-другому не вышло бы… в Библии… если люди производят потомство от обезьян… мы ведь именно об этом…
Резкая боль в виске. Чарли качнуло вперед, он сжал кулаки, зажмурился.
– Что такое?
Звон в ушах; глаза, глядящие на него сквозь тьму. Чарли зажмурился еще сильней, до боли, но мертвые лица не исчезли.
– Сынок, что с тобой? Магда, принеси-ка парню воды, ему нехорошо.
Боль начала отступать, медленно-медленно. Он открыл глаза – до чего все вокруг ярко! – потихоньку расслабил тело, один палец, второй, поставил лимонад на стол. Магда принесла стакан воды со льдом, Чарли выпил – медленно, с удовольствием. Робинсон молча наблюдал.
– Не привык к жаре?
– Я… Все хорошо. Простите. У меня иногда… Я в норме.
– Раз ты непривычный к жаре, лучше иди в дом. У вас в Британии, небось, солнца-то не много.
– Я… Не в жаре дело. Я… Все хорошо. Кажется. Думаю, нам пора. Спасибо за лимонад. И за гостеприимство.
Чарли и Робинсон встали, Робинсон быстро пошел к машине. Старик глянул на гостей и запальчиво произнес:
– Между прочим, Клан еще в силе. Про нас говорят, будто мы сдали позиции, но это неправда. Магда постоянно шьет костюмы для новеньких, и Дейзи тоже, она лихо на машинке строчит. С нами по-прежнему нужно считаться. Мы – важная сила. Вы ведь в курсе, да?
Чарли бесцветно улыбнулся и не ответил. Робинсон уже спешил прочь по дорожке, сжав кулаки.
Старик крикнул ему вслед, в голосе явственно прозвучал страх.
– Позавчера у меня заболел живот – заболел, будто… Только до больницы далеко, а мой па, он умер, когда ему было… но мы сильны. Все мы сильны. Должны быть сильными ради тех, кого мы любим.
Чарли остановился, глянул назад, на старика в плетеном кресле и двух женщин по бокам от него – спины прямые, брови хмурые. Чарли подумал было помахать, но не стал, пошел прочь.
Робинсон молчал, вцепившись в руль, костяшки пальцев побелели.
Машина затормозила у придорожного торгового центра, и Робинсон нырнул сперва в садовый магазин, потом в охотничий, оттуда в огромный отдел туристического снаряжения. Наконец до Робинсона дошло, что на кофе у него не хватает денег.
Чарли купил кофе, без единого слова.
Поехали дальше.
Наконец Робинсон сказал:
– Он, может, людей убивал. Линчевал их, блин.
– Может.
– А ты ему – шоколадку?
– Да.
– Почему?!
– Потому что он скоро умрет.
– Но он же мразь, конченый ублюдок, чертов расист, он…
– Когда-то он был ребенком, а теперь стал стариком, который смотрит вокруг и предпочитает быть свирепым и испуганным, предпочитает видеть в других людях… крыс. Таких… недо-людей. Моя работа… – в голове билась боль, Чарли с трудом выдавливал слова, – состоит в том, чтобы в каждом видеть человека. Даже в этом старике. Когда один человек убивает другого, приходит Смерть. Все мы видим его по-разному, все видим… что-то от самих себя, но Смерть приходит обязательно. Он приходит. Он уже в пути. Способность видеть – бесценна.
Робинсон не ответил.
Дорога.
Всегда дорога.
Глава 90
Званый ужин в Уилмингтоне.
Чарли не хотел туда идти, но женщина, которой он привез русскую водку – «Ах, мое детство! Вы подарили мне вторую юность!» – была, по ее собственным словам, «в трех-четырех днях от вечного сна, но мне никто не верит, останьтесь, тогда они поймут, что в этот раз все по-настоящему».
– Я точно не знаю… – возразил Чарли.
Она не дала закончить, подняла дряблую пожелтелую руку и рявкнула:
– Не говорите ерунды! Уже восемь вечера, ужин стынет, внизу ждут мои сыновья со своими детьми, я всех их люблю, вы должны с ними познакомиться, останьтесь, поешьте! Я настаиваю, настаиваю, чтобы вы остались и поели; и слышать не хочу о вашем отъезде раньше, чем вы посидите за моим столом! – Тут она ухмыльнулась и прошептала Чарли на ухо: – Не говорите родственничкам, но я почти все завещала на благотворительность. У них и так жизнь отличная, а вот уровень безграмотности в городах еще крайне высок.
Удивленный Чарли посмотрел в ее ясные озорные глаза голубого цвета. Почему из всех, кому суждено сегодня умереть, Смерть выбрал именно эту женщину? Почему он идет за ней?
(Смерть шел воздать ей почести, ибо она сотворила свой мир из ничего, построила империю там, где другие вырыли бы себе могилу. Когда в колледже заявили – нет, нет, девицам нельзя заниматься бизнесом, – она занялась все равно; когда муж сказал – лапуля, лапулечка, я тебя люблю, просто в постели мне с тобой уже как-то не так, – она его вышвырнула, и после развода муж с изумлением обнаружил, что получил по заслугам, ни больше ни меньше. Когда же мир сделал оборот и прошло время, она села у себя в особняке на берегу реки и стала размышлять о будущем и решила, что оно будет совсем не таким, как прошлое. По этому вопросу Смерть склонен с ней согласиться.)
– Мои дети, – хмыкнула она и пожала худеньким плечом. – Они получили от меня любовь, молоко, образование и приличный стартовый пакет. В нашей стране можно делать что угодно, и я делала. Дальше все зависит от них, они просто этого еще не поняли! Давайте я вас познакомлю, и вы поужинаете. Я настаиваю.
Перед лицом такой настойчивости отказ прозвучал бы грубо.
«Тик-так, тик-так», – отстукивают старинные напольные часы, а над обеденным столом звенят голоса:
– О боже, вестник Смерти, это так… так… ну надо же!
– Я вот о чем: если мы выступаем за христианские ценности, то должны помнить о ценности нерожденного ребенка…
– Знаю, что не политкорректно, но должен же кто-то озвучить всеобщую мысль!
– …это, ох, вы ведь… это потрясающе, так… так по-настоящему.
– Свободный рынок есть демократия! Правильно?
– Медицинское страхование очень важно, да-да, я понимаю, что рассуждаю, как нудный старик, но серьезно, вот я беру в руки контракт и думаю…
– У вас есть девушка? О боже, она, наверное, всем хвастает: «Я встречаюсь с вестником Смерти», и могу поспорить, она красавица. Красавица, да?
– Да. Еще она преподает химию…
– О боже, учительница? Я вот тоже хотела стать учительницей, но, представляете, не сложилось…
– Гибридные технологии, так-то; я считаю, с гибридными технологиями дебаты вокруг ископаемых видов топлива…
– Страховое обеспечение лишь поддерживает коррупцию и никакой пользы не приносит!
– Чарли, вот вы наверняка в курсе. У вас в Англии бесплатное медицинское обслуживание, без всяких страховок, зато уровень смертности крайне высок, верно?
– По-моему, не…
– Есть даже комиссии по смерти, на их заседаниях в буквальном смысле выбирают, кому умереть.
– Все происходит не…
– О боже, если я, значит, могу заплатить, а ты не можешь, так что теперь – ты в суд на меня подашь?
– Я? По магазинам, в основном. В основном, по магазинам.
Позже Робинсон и Чарли стояли на берегу: на фоне темного неба холодно горели огни военного корабля-музея, высоко над головой по мосту с ревом мчали машины, между железными фонарными столбами мерцали гирлянды из лампочек. По туристическим улочкам цокала лошадь с повозкой; из рожка, стиснутого в пальцах хихикающей малышни, капало на землю мороженое.
Наконец Робинсон спросил:
– Говоришь, она отдает все на благотворительность?
Чарли кивнул.
Долгое молчание.
Затем Робинсон захохотал, а вскоре к нему присоединился и Чарли.
Глава 91
Долгая дорога на север.
Горы Вирджинии, туман, грунтовка, вдоль нее стоят алюминиевые башни-цистерны. Грелка – подарок для женщины с тусклыми светлыми волосами.
Она взяла грелку и молча заплакала и не рассказала, почему.
Шелест горных деревьев, коробка с баночками, в них – разное варенье для старика, который однажды прошел Аппалачской тропой; он умел различать съедобные и ядовитые ягоды, и его маленький домик должны были скоро снести, чтобы расчистить место для супермаркета сети «Севен-элевен». Когда Чарли с Робинсоном уже садились назад в машину, старик сказал:
– Человек может потерять себя в пути, если пожелает. Иногда потерять себя – единственный способ узнать, кто ты.
На проселочной горной дороге – чаша с благовониями перед высеченным в камне лицом. Людей не видно, слова на ум не идут, лишь чудится – стихает ветер, умолкают животные, и странные блики бегут по воде.
Трасса, ведущая в город, одностороннее движение.
– Идиотская кольцевая! – проревел Робинсон и саданул раскрытыми ладонями по рулю. – Идиотская кольцевая с идиотскими знаками в идиотском…
В итоге их занесло на автостоянку перед Пентагоном, и только после этого они наконец переползли через реку Потомак.
В гостинице полным-полно народу, приехавшего в Вашингтон на разные конференции.
Чарли подметил в Национальной аллее три типа людей.
Местные: бегут трусцой и беседуют через блютуз-наушники или же торопливо маршируют, спешат на очередную встречу – пешком быстрее, чем на такси.
Командировочные: усталые, с красными глазами навыкате, от возбуждения не способные любоваться достопримечательностями и все же пришедшие сюда, гордые, благоговеющие перед этим знаменитым местом, обеспокоенные – успеть бы на трехчасовое заседание по внутренним стратегиям коммуникации, на вторую часть.