За эти несколько дней борода у Робинсона отросла, а тело усохло, он сидит, подтянув колени к груди, и обнимает чемодан – чемодан потертый, и крышка вдавлена в том месте, которое служило Робинсону подушкой.
Смерть садится рядом, Робинсон поднимает голову – медленно, очень медленно – и наконец узнает соседа.
Обнажает в улыбке зубы, ноющие и покрытые налетом.
– Я все гадал, где тебя носит. Гадал, когда ты придешь.
Смерть молча поделился с ним орешками, Робинсон трясущимися руками высыпал из пакетика на грязную ладонь несколько штук и стал есть по одному орешку, перекатывая соленое угощение на языке, словно благословенное лекарство.
– Бизнес у брата прогорел. Уже несколько лет как, а он никому не сказал. Постыдился. И я ему про свою беду не сказал. Он наверняка понял, что мне тоже стыдно. Брат теперь на стройке. Строитель из него не ахти какой, но знакомые работенку подбрасывают – то там, то сям. Кто ж думал, что он прогорит, такое дело верное, мужчине всегда инструменты нужны, всегда, с ними он чувствует себя полезным, творит и… а, ладно. Все рухнуло. Я уже почти выплатил долги, во Флориде-то, на юге. Оставалось двадцать четыре тысячи долларов. Двадцать четыре тысячи! Пять лет назад было восемьдесят, если бы кредиторы чуток подождали, если бы дали мне отсрочку… но закладная не покрывала, и в общем… Банки не дают взаймы беднякам. Бедняки не такие надежные, как богачи, поэтому если бедняк получает кредит, то проценты – они выше ожидаемой прибыли, так что нового дела при таком раскладе не начнешь, вот и приходится идти к… другим. К тем, кто посговорчивей. Зря я это сделал, просто не знал иного способа выкрутиться и… а, ладно. Тебе ведь все это известно, да?
Смерть поделился с Робинсоном водой, смыть с языка соль. Робинсон схватил бутылку, нечаянно выпил много, чуть не подавился чистой прохладной жидкостью. Вытер губы тыльной стороной ладони, поерзал, развел плечи, вперил взгляд в небо.
– Как там Чарли? – не выдержал молчания Робинсон. – Чарли мне очень понравился, под конец.
Я уже давно о нем не слышал.
– Хороший парень.
Да. Хороший.
– Спасибо за то, что подвезли меня в Нью-Йорк. За то… Спасибо, что подвезли.
Пожалуйста.
– Я умру?
Нет. Сегодня – нет.
– Но… почему ты тогда пришел?
Смерть вздохнул, со скрипом повертел головой, прогоняя застарелую боль. Что тебе рассказывал Чарли?
– Что все умирают. Что все видят Смерть, а умение видеть – бесценно. – Робинсон еще подумал и добавил: – Что иногда ты приходишь не только за людьми, но и за идеями.
Молчание. Потом Смерть заговорил. Есть тут, в Америке, мечта. Чудесная мечта. Помню, когда я понял ее суть, то так восхитился, что чуть не заплакал, а меня нельзя обвинить в сентиментальности. Мечта гласит: если ты работаешь, если прилагаешь усилия, если веришь в себя, то достигнешь чего угодно. На пути к успеху нет преград, ничто не стоит между человеком и его стремлением.
В Джорджии я держал за руку умирающую пожилую женщину, а та сияла от гордости за внучку, которая изучает новые технологии и которая проживет совсем не такую жизнь, какую прожила бабушка, и станет совсем не тем, кем была бабушка, и она смеялась. Бабушка смеялась от счастья, даже когда сердце ее отмеряло последний удар. Вот она, мечта. Еще не известно, что выйдет из внучки, но мечта уже озаряет девочку сиянием. Другая женщина, из Северной Каролины, в одиночку сотворила свой мир и тем самым принесла благо всему миру, и когда она умирала, то говорила о будущем – ее жизнь уходила, а мысли были о будущем, только о будущем.
Сейчас я сижу рядом с мужчиной, который переживает последнюю свою жестокую бурю, мы встретимся с ним глазами, и он возрадуется всем своим прошлым делам, ибо то великие дела, и сам мужчина прекрасен. Все, кого я нынче касаюсь, все они прекрасны, и многих эта мечта возносила и озаряла светом. Восхитительная мечта. Мечта о свободе, а свобода, как и флаг, несет в себе множество значений. Мечта – в руках тех, кто покупает оружие в местном магазине; она – в глазах сёрфингистов, седлающих волны. Мечта – в молитвах прихожан вот этого собора; во взгляде ребенка, который учится читать; в шепоте отца, наблюдающего за возмужанием сына. Эта мечта достойна уважения и почестей. Самая подходящая мечта для живых.
Робинсон кивнул, стискивая чемодан, но в глаза Смерти не посмотрел.
– Мне некуда идти, – сообщил наконец Робинсон.
Я знаю.
– У меня ничего нет. Я без денег. Ни один банк на порог меня не пустит, у меня ни поручительств, ни медицинской страховки. Ночью какой-то тип меня обоссал, потому что я лежал в подворотне, а ему приспичило. Нассал на меня, будто я – пустое место, будто я…
Крыса?
Робинсон кивнул, не находя слов.
Смерть ждал, пока он придет в себя и заговорит вновь.
– Я верю в эту мечту, – прошептал Робинсон. – Верю. Я верю в потенциал каждого – и взрослого, и ребенка. Верю, что мы можем сотворить себя сами, что мир… мир лежит у наших ног, и что… что… – Он опять умолк. Посмотрел под ноги, в грязь.
Смерть его не торопил.
– Я… мне просто нужна поддержка, – наконец тихо произнес Робинсон. – Мне бы только… только кого-нибудь, кто в меня поверит, кто будет ждать. Ничего другого не прошу, лишь это, и тогда я воспряну. Клянусь, восстану из пепла, пусть только кто-нибудь в меня поверит!
Смерть улыбнулся, крепко сжал ему плечо. До свидания, Робинсон, сказал он и пошел прочь.
Он тоже вскочил – неловкий, взволнованный, вытянул вслед ему руку:
– Нет! Подожди! Пожалуйста, не бросай меня!
Смерть помотал головой – с легкой грустью, пожалуй, – однако не замедлил шага, не глянул назад.
Робинсон стоял один-одинешенек, Смерть удалялся, и весь мир обходил его стороной.
Глава 100
– Знаешь, что плохо у французов?..
– Знаешь, что плохо у евреев?..
– Ничего не имею против мусульман, просто…
– Ха, валлийцы! Вечное посмешище…
– 日本人, 他们不好人, 他们不好…
людилюдилюди
– Защитите русский народ!
– Сунниты не такие, как шииты, у них…
Тиктактиктак
– Сейчас часы показывают…
– Меня не гребет.
– Довериться немцу?!
людикрысыкрысылюди
– Если греки такие, то не видать им нормальной экономики.
– Сегодняшние националисты…
– Борцы за свободу!
людикрысыкрысыкрысыкрысы
– Мы хотим лишь безопасности.
– Мы хотим лишь мира.
– Мы хотим лишь еды.
КРЫСЫКРЫСЫКРЫСЫКРЫСЫ
– Мы хотим лишь привести своих детей в лучший мир.
Тик-так.
Тик-так.
Тик-так.
Тик-так.
Глава 101
Чарли очнулся в ящике, лежа на боку.
Колени у подбородка, одна рука зажата под телом, другая на груди, шея скрючена, ступни упираются в стенку. Чарли открыл глаза и увидел стенку, пошевелил коленями и ощутил стенку, сдвинул ноющую спину и стукнулся об стенку, открыл рот, чтобы закричать, но легкие вдруг сами исторгли какой-то звериный стон, сдавленный удушливый рык; Чарли надавил ладонями на стенки, покачал ящик из стороны в сторону – сейчас он упадет.
Не упал.
Чарли позвал на помощь. Никто не пришел.
Чарли попросил его выпустить. Никто не пришел.
Чарли немного поплакал, потом еще покричал, вновь поплакал. Никто не пришел.
Чарли горел, исходил потом, ловил ртом воздух – эмбрион в деревянной коробке – и думал: неужто Смерть явился, неужто наконец догнал своего вестника?
Чарли задыхался и понимал, что это означает: он умрет.
Не умирал.
Плакал.
Слез больше не было.
Никто не приходил.
Чарли ждал.
Тик-так.
Тик-так.
Тик-так.
Тик-так.
Ящик повалили на бок и покатили; голова Чарли билась о стенки; крышку сняли, внутрь хлынул яркий свет; Чарли подхватили под мышки, швырнули на землю. Он залебезил от облегчения и благодарности, но тут его дернули за руки и поставили на ноги. На голову надели мешок, руки сковали наручниками за спиной, залаяли-зарычали собаки, Чарли ощутил, как они льнут к ногам, и в ужасе закричал, а кровь уже бежала по венам, и пальцы ног оживали. Чарли споткнулся, упал, его толкнули на стул, ударили в голову – зачем? не было ведь повода, – усадили ровно, сорвали мешок; от света, ослепительно-белого, заболели глаза. В кругу света – лицо, толком не разглядеть, большое лицо, показалось Чарли, огромное лицо, оно ревет и брызжет слюной.
– Что такое Смерть?!
Задыхающийся, одурманенный, потерянный Чарли отпрянул от зловонно-мятного дыхания, от громкого голоса, режущего уши, от света и, смаргивая слезы, прошептал:
– Ч… что?
Рука – не того, кто стоял перед Чарли, – вновь отвесила ему затрещину, как щенку. Тот, кто стоял перед Чарли, ухватил его за подбородок, исполинские пальцы больно смяли кожу, проревел:
– ЧТО? ТАКОЕ? СМЕРТЬ?! – и тряхнул Чарли, точно светящуюся палочку.
– Я не понимаю вопроса!
Вновь затрещина, уже сильнее, Чарли завалился в сторону. Его подхватили.
– Ты попал, отсюда не выйти, понял, выхода отсюда нет, никто не спасет, никто не знает, где ты, так что отвечай, рассказывай, что такое Смерть.
– Смерть – это Смерть! Смерть – это Смерть, просто…
Больше никаких затрещин, теперь в дело пошел кулак. Чарли упал, его подняли, ударили, он вновь упал и был поднят. Зачем? Какой смысл? Оставили бы уже на полу.
– Почему Смерть? – прошипел большерукий, повернул голову Чарли, приблизил губы вплотную к его уху, зубы того и гляди вопьются в плоть. – Почему Смерть?
– Что – почему? Почему Смерть здесь? Смерть повсюду, Смерть ведь…
На этот раз Чарли после удара не подняли, оставили на полу, что вроде бы имело смысл, и стали пинать, что смысла не имело вовсе.
Чарли с надеждой подумал: если обвиться вокруг боли клубочком, тогда, может, и слышно ничего не будет. Он перекатился на колени, вжал в них голову, вывернул наружу ступни – вот бы че