Брат Роберта Шомбургка, Рикард, ботаник и орнитолог, примерно так же описал виденное им в горах Кануку в 1841 г.:
«На гладкой поверхности скалы исполняла свой танец стая изумительнейших птиц; многие орнитологи отказывались прежде верить в возможность такого спектакля, о котором я очень много слышал от индейцев.
С десяток птиц сидели в кустах вокруг токовища, издавая необычные звуки и как бы образуя восхищенную аудиторию, а один самец прыгал на ровном камне. То важно поднимет широко расправленный хвост, то опустит его, хлопает расправленными таким же образом крыльями и продолжает исполнять свои па. Наконец силы его очевидно истощились, и он вернулся в кусты, а его место занял другой самец».
В 1958 г. ботаник Николас Гэппи так писал о токовании скальных петушков:
«Внезапно один из них прыгнул в круг, распушил перья, наполовину расправил крылья и хвост и побежал вприпрыжку, то поднимая, то опуская голову. Миг — и он перекувырнулся, стал на ноги и прыгнул на ветку… потом затих, словно удивленный и озадаченный собственной лихостью».
И что поразительно в этих трех описаниях: хотя наблюдения, сделанные в разных местах, во многом совпадают, они так же далеки от действительности, как схватка борцов от па–де–де. Гэппи никак не мог видеть кувырков, о которых он говорит. Наверно, на него повлияли рассказы индейцев и записи братьев Шомбургк, да и собственная фантазия сыграла свою роль. В свою очередь, братья Шомбургк тоже находились под влиянием рассказов местных жителей, а также описаний глухариного и тетеревиного токования. Неверно говорить о каком–то «чирикающем звуке», о том, что скальный петушок вскидывает голову вверх и расправляет хвост. Данные о том, что несколько птиц по очереди выступают на общей арене, представляли бы немалый интерес — будь они верными. На самом деле такой порядок известен только у синеспинного манакина; два или больше самцов этого вида и впрямь исполняют нечто вроде хоровода. Индейцы всегда очень красочно описывают виденное ими, часто сопровождая рассказ имитацией слышанных звуков; не удивительно, что братья Шомбургк были введены в заблуждение.
Есть индейцы — взять хотя бы моего друга Атти, — которые поразительно много знают о разных животных и явлениях, но и они подчас допускают грубые ошибки. А то и нарочно сообщают неверные сведения. Я столько раз бывал обманут, что научился чуть ли не ко всем рассказам местных жителей относиться критически.
Одним из самых выдающихся и опытных орнитологов в мире был Томас Гийяр. Личные наблюдения он сочетал с фото — и киносъемкой и звукозаписью, это обеспечивает гораздо более надежную основу для последующих сравнений и проверок. То, что мне довелось увидеть и записать, почти полностью совпадает с данными, которые сообщает Гийяр.
Скальных петушков привлекают мелкие углубления в почве среди кустов с длинными вертикальными прутьями, напоминающими годичные побеги вербы. Углубления вовсе не выкапываются птицами, образование их обусловлено совсем другими факторами. Во время дождей на токовище ложатся мокрые скользкие листья. В эту пору петушки, хотя они весьма активны задолго до брачного периода и после него, не токуют, во всяком случае, на землю не спускаются. Когда же наступает засушливая пора, листья высыхают, и птицы, тормозя в воздухе крыльями перед приземлением, разметывают их в стороны. Ни Гийяру, ни мне не довелось видеть, чтобы скальные петушки скребли землю лапами; кстати, лапы у этого вида устроены так, что крепко обхватывают и вертикальные, и горизонтальные ветки, причем когти длинные и острые, почти как у хищников.
Я проверил на себе хватку молодого скального петушка, посадив его на свою руку; он цеплялся куда сильнее, чем сова или хищная птица таких же размеров. Клюв тоже не участвует в уборке листьев, взмахи крыльев достаточно эффективны. За три сезона наблюдений на одном и том же току я убедился, что каждый год ямки перемещаются, иногда чуть–чуть, иногда довольно далеко. Это и понятно при таком способе расчистки. Зато уж когда петушок облюбует себе место, он остается ему верен; хотя до площадки соседа будет всего два десятка сантиметров, он остается именно на облюбованном для себя месте.
Понятно, число самцов на току варьирует, однако их редко бывает больше десяти. На току, где я наблюдал, было всего пять птиц. Индейцы много раз уговаривали меня перенести наблюдения на другое место, дескать, там скальные петушки собираются десятками. Но я не сомневался, что от поисков «другого места» выиграют только проводники, я же потеряю драгоценное рабочее время. Ведь и Гийяру индейцы–проводники сулили по меньшей мере пятнадцать — двадцать токующих птиц; на самом деле из его описания явствует, что он видел не больше пяти самцов в брачном наряде.
Ритуал петушков каждый день один и тот же.
Около восьми часов утра, когда лучи утреннего солнца дотягиваются до скал и переливаются на трепещущих листьях в птичьем танцзале, можно услышать свистящий шорох крыльев и сразу затем громкое, многократное «кавао». Первый самец дает знать, что он прибыл на место и готов уделить внимание как соперникам, так и благосклонно расположенным самкам. Словом, звучит сигнал сбора.
Один за другим слетаются к токовищу другие самцы. Первый приветствует их, щелкая клювом, — словно ломается сухой сучок. Похоже, этот звук служит «паролем» у половозрелых самцов.
Самка щелкает так лишь в том случае, если ее потревожат на гнезде, причем она не трогается с места. А у самцов щелканье сопровождается серией молниеносных движений, которые кинолента позволяет различить. Образуемый хохлатой головой круг движется слева направо, затем спускается к самым ногам, одновременно смыкается клюв; на все это уходит полсекунды. Щелканье клюва в мире птиц — демонстрация готовности дать отпор: «Я начеку, без боя не отступлю!»
Снова и снова щелкая клювом, самцы этап за этапом приближаются к своим площадкам. Садятся на тонкие прутья, раз–другой взлетают повыше, опять спускаются вниз. Вот один опустился на корень в нескольких сантиметрах над площадкой и щелкает. Сильно взмахивает крыльями, так что листья разлетаются в стороны, и замирает в своеобразном положении — будто самка, которая приготовилась лечь на яйца. При этом «балетные пачки» расправлены. Однако хвост не задирается кверху, как у глухаря или тетерева, напротив, он подогнут, почти как у дятла. На самой площадке все агрессивные действия прекращаются, здесь петушок не щелкает клювом. Казалось бы, углубленная площадка, центр активности самца, — желанный объект, за который не грех и подраться, но это не так. Поединки никогда не происходят на площадках, только на прутьях, да и то речь идет о ложных боях, самцы не касаются друг друга и не теряют ни пушинки. Сколько я ни рыскал по токовищам (обещал семилетнему сыну прислать перо «золотого петушка»!), ни одной пушинки не нашел, только два — три маховых пера. Словом, в отличие от глухарей и тетеревов у скальных петушков до потасовок дело не доходит.
Проверив свои площадки, самцы занимают места на прутьях, где и сидят без движения по полчаса кряду. Хвост подогнут, но не касается прута; иначе говоря, он не служит для опоры, как у дятла. Неуловимый ветерок колышет длинный наряд, пачки расправлены, птица красуется — и по праву, она чудо как хороша!
Два дня подряд среди половозрелых оранжево–красных петушков появлялся молодой самец, почти совсем коричневый, лишь несколько пушинок обрели апельсиновый цвет. Я ждал, что ему зададут трепку: если молодой тетерев осмелится выйти на токовище, его гонят прочь весьма грубо. Здесь молодого встречали щелканьем, но он не отвечал. Очевидно, эта черта поведения появляется только у половозрелых особей. Все взрослые кругом щелкали клювами — и никто не нападал на молодого, даже когда он приблизился на метр к одной из площадок, над которой в кустах сидел «хозяин». Взрослый петушок обязан отвечать на щелканье, самка — двигаться особым образом, а поведение недоросля не вызывало реакции отпора, самцы относились к нему безучастно, все было тихо–мирно. Я мог спокойно поразмыслить о некоторых деталях.
Два вида скальных петушков теперь выделены в особое семейство, а раньше их относили к котинговым. Название, которое дал этой птице Роберт Шомбургк — «скальный манакин», — было вполне оправдано. Сходство с некоторыми манакинами несомненно, оно включает и особый шелест крыльев, и пристрастие к вертикальным прутьям, и громкое щелканье клювом. Токование черно–белого манакина очень напоминает брачные игры «золотых петушков». Его крылья «жужжат» в полете, самцы манакина устраивают одиночные танцы среди кустов, плавно семеня туда и обратно. Наконец, самец черно–белого манакина щелкает клювом так громко, что на Тринидаде его называют французским словом «касс–нуазетт» («щелкунчик»). Так что скальный петушок, пожалуй, ближе к манакинам, чем к котингам, чьи брачные игры сильно отличаются от тока двух первых.
Название «скальный петушок» дезориентирует так же, как и придуманное мной наименование «золотой петушок». В обоих случаях у человека невольно возникает параллель с куриными. Хорошее название придумал ответственный секретарь газеты «Экспрессен» Ларе Персон, когда редакция решила дать цветную фотографию птицы в воскресном приложении: «Ну, как получилась твоя апельсиновая ворона?» Скальный петушок и впрямь ближе к врановым, чем к куриным, а одну из котинг называют красношейной плодоядной вороной.
Оранжевый манакин!.. Звучит и красивее, и экзотичнее, чем «скальная птица». Возможно, английское «кок–оф–зе–рок» («скальный петушок») произошло от «каванорох» — так называют эту птицу индейцы, причем название это, скорее всего, звукоподражательное. Одно время я думал, что дело обстоит наоборот, индейцы небрежно выговаривают английское наименование, но ведь Роберт Шомбургк еще в 1838 г. записал, что индейцы называют петушка «кабануру». Довольно похоже на звук, который иногда «бормочут» оранжево–красные самцы.
Первая половина дня на токовище проходит спокойно, и когда солнце добирается до зенита, птицы, кажется, готовы уснуть. Обычное явление для большинства животных в этих широтах.