— Чему ты смеешься?
— Ничему, — он подошел к аквариуму, присел на корточки и заглянул внутрь. Он смотрел на рыбок, как старик смотрел телевизор.
— Надо мной смеялся?
— Не над тобой.
Отец снова повернулся к экрану.
— Сказал же, что его прикончат. Прямо в голову выстрелили. Надо же было ему лезть. Сидел бы тихо — не продырявили бы башку.
— Не понимаю, как это ты не помнишь, — сказал он.
— Чего?
Старик достал носовой платок, долго откашливался, затем сплюнул. Сложил платок, сунул его обратно под подушку.
— Ты меня и кулаком бил.
Старик задумался. Почесал висок, оставляя красные пятна. Скривил рот.
— Говорю же — не помню. Ты меня ни с кем не путаешь?
Он чуть было не засмеялся.
— Однажды я неделю встать не мог.
Старик упрямо покачал головой и уставился в экран. Смотрел кино.
— Тебе, сынок, видно, языком почесать захотелось.
— А тебя били?
— Меня? Кто?
— Твой отец.
Старик рассердился, рассек рукой воздух, словно отгоняя муху.
— Нет, не бил меня отец. Прими к сведению — никогда он меня не бил. И к чему ты его приплел? С какой стати?
Старик попыхтел и замолчал, снова повернулся к экрану, пробормотав что-то себе под нос. Он начал собираться. С ботинок натекла вода. Он сунул руку в карман. Потом надел пальто.
— Завтра принесу лекарства. Витамины уже заканчиваются.
Глаза старика странно блеснули.
— Ты же хотел мне что-то сказать. Поговорить со мной.
— Завтра поговорим.
— Ладно, завтра так завтра.
Он уже нашаривал ключи, когда старик сказал вслед:
— Да, выкинь из головы насчет того, чтоб рыбок увезти. Рыбок я тебе не отдам.
— Рыбки останутся, отец.
— Значит, договорились.
— Да, отец.
Он закрыл за собой дверь, вышел на улицу. Шел дождь. Он бросил несколько монет нищему на углу. Остановился, пошарил в карманах. Тело болело. Он уже сжимал рыбку в ладони, самую большую золотую рыбку. Он кинул ее на мокрый асфальт, наклонился. Рыбка билась, слышались тихие шлепки. Он закрыл глаза. Словно большая отцовская рука ударила его по лицу. Он думал о долгих, безмолвных побоях, причины которых он никогда не узнает.
Попугай
Как обычно, он решил вздремнуть после обеда. Неподалеку строили церковь. И так сверлили, строгали и стучали молотками, что он то и дело просыпался. Он встал, проковылял на кухню, по-быстрому выпил два абсента, снова плюхнулся в кресло и уставился в потолок. Там, наверху, гулял солнечный свет, создавая полосы и пятна, наплывавшие друг на друга. По соседству все так же сверлили и строгали, и он вспомнил, как начальник стройки однажды рассказывал рабочим, что не каждый доживает до завершения строительства церкви. Начальник стройки, высокий, сухощавый человек, непрерывно курил во время разговора, закуривая сигарету за сигаретой. Человек наблюдал за всем какое-то время с балкона и, наконец, сам потянулся за куревом. Начальник стройки говорил рабочим: вы только подумайте, на свете есть храмы и церкви, которые строились по пятьсот лет. Подумайте только, говорил он, сколько в мире церквей, которые так и не будут достроены, хотя в них уже служат священники. И еще подумайте, можно ли вообще достроить церковь? А если ее и достроят, все ли смогут в нее прийти? Нет. Не каждый попадет туда, куда он направился. Кто-то заблудится по дороге, кто-то найдет другую церковь, а кто-то в пути заболеет и умрет.
Рабочие стали спрашивать.
— Зачем же тогда строить?
— Не знаю, — ответил начальник стройки, — за это ведь платят, верно?
Платят. Правда. Если бы не платили, наверняка отказались бы от этой работы. Но раз им платят — они работают. Тогда один рабочий задал странный вопрос:
— А молитва поможет построить церковь?
— Может и помочь. Если ее услышат, — сказал начальник стройки и тут же пожалел о своих словах.
Человек тогда подумал, если в церкви начнут служить службу, то и он сходит туда помолиться. Возможно, он встанет на колени и попросит Господа, чтобы не позволял больше птицам залетать в окно. Но ему и вправду этого хочется? Окно сейчас было открыто. Если он захлопнет ставни, то задохнется — такая стояла жара. Лучше пойти подышать свежим воздухом. Он встал с кресла, оглянулся, посмотрел на вмятину, которую оставило его тело. Потом включил радио и принялся крутить ручку настройки. Раздался какой-то хрип, словно кто-то молился. Он стал слушать новости. Где-то снова случился обвал в шахте. Жара не спадет еще долго, очень долго. Где-то будет демонстрация. Человек выключил радио. Он снова выпил абсенту, открыл пиво, глядя на медленно стекающую грязную пену, и в этот момент на подоконник села птица. Сказать по правде, она обычно гадила здесь. Вот и сейчас нагадила.
На улице сверлили и строгали.
Птица эта была городским попугаем, перелетающим от окна к окну. Никто не знал, кому он принадлежит, из чьей клетки сбежал. Может быть, прогнать его, кыш, нельзя сюда, птица. Человек подумал, что попугай остался в этом районе из-за строительства храма, видно, его интересовал весь этот шум сверл, рубанков, молотков. Было так жарко, что закипал стекающий по вискам пот. Город задыхался, окна повсюду были распахнуты настежь и походили на раскрытые рты. Огромные жадные рты, вдыхающие горячий воздух и выдыхающие испарения человеческих тел, запах пыли, исходящий от листьев комнатных растений, затхлый запах мебели. Шторы колыхались, словно души, жаждущие освобождения.
Попугай был исключительно сообразительным существом.
Он покачивал своей маленькой яркой головкой, наблюдал, слушал. Выучив разносившиеся по квартире шепоты и крики, летел дальше. И затем у другого окна повторял услышанное.
Иногда попугай предлагал человеку лететь с ним.
— Полетели со мной.
— Убирайся.
— Я маленький.
— А я слишком большой.
— Ты красивый, ты красивый, — шептал попугай.
— Потанцуем, дорогой.
Птица изображала, как строят церковь. Воспроизводила звуки сверл, рубанков, бешеный стук молотков. Словно эхо. Через некоторое время попугай улетел, а человек стер с подоконника желтеющий помет и выпил еще абсенту. Потом сел, уставился в потолок и стал придумывать имена трещинам. Заметил паука. Может быть, даже ненадолго заснул. Вдруг в дверь позвонили. За дверью стоял начальник стройки — во рту дымилась сигарета. Лицо у него было измученное. Прежде они разговаривали пару раз, еще когда только начиналось строительство. Теперь у него в руках был сверток. Разрешите, сказал он, зайти на пару минут. Надо бы поговорить. Человек кивнул, ну конечно, и отступил в сторону. Начальник стройки согласился выпить абсенту и закурил новую сигарету.
— Мы молимся, — наконец сказал он, — во время работы. Строить еще не закончили, и все-таки молимся.
В руках у него был сверток.
— Ясно, — кивнул человек.
— К вам залетал попугай?
— Я никогда его не прогонял. Иногда даже ждал, когда прилетит, — кивнул человек.
— Знаете, что сказал один мой рабочий? Сказал, что птица — голос истории.
— Ну, это преувеличение, — сказал человек, наливая абсенту. Они чокнулись небольшими рюмками с толстыми стенками.
— Когда мы строили, — сказал начальник стройки, — птица без конца повторяла имя женщины. Вашим голосом. И мы не могли работать.
— Из-за имени?
Начальник стройки помолчал.
— Было так смешно. Молодые парни, рабочие, хохотали до упаду, — сказал он и потер лоб. — Не обижайтесь. Но мы не могли допустить, чтобы это все продолжалось.
— Понимаю, — кивнул человек. — Я не обижаюсь.
— Вот, возьмите, — сказал начальник стройки и положил сверток на стол. Выпил еще рюмку абсенту и вышел. Не попрощался, его шаги по лестнице были отчетливо слышны, хотя в такую жару лестница все звуки поглощает. На свертке проступила кровь. Вероятно, его просто схватили, а потом свернули ему шею. Человек положил трупик на карниз, туда, где несколько часов назад нагадила птица. Потом, спустя какое-то время, начал с ним разговаривать.
Цю Хуадун
Халат с драконамиПеревод с китайского Алины Перловой
ХАЛАТ с драконами висел в платяном шкафу, в прозрачном пластиковом чехле. Желтый — скорее всего, он служил императору будничной одеждой, не для тронного зала. Но даже этот непарадный халат был того ярко-желтого цвета, какой позволялось носить лишь императору, слепил глаза роскошью, повергал в трепет. Годы прошлись по нему, однако он по-прежнему внушал благоговейный ужас. Халат висел в шкафу, но казалось, будто император только вчера снял его и оставил там, а скоро снова накинет и поедет гулять в нем по Летнему дворцу Ихэюань, или еще дальше — охотиться верхом в Загородной резиденции Бишу Шаньчжуан[7]. Поэтому, заметив в шкафу халат с драконами, Хан Ибо сразу представил себе его хозяина. Но еще больше мыслей было о другом мужчине — ему почему-то показалось, что в этом императорском халате вдруг может выйти к нему ее отец. Престранное чувство.
— Императорский халат династии Цин. Над эскизами к таким халатам работали мастера из Палаты исполнения желаний[8] в парке Бэйхай, назначал их сам император. Если Сын Неба был доволен, эскиз отправляли в Сучжоу, Ханчжоу или Нанкин, там искусные портные шили халат под личным надзором чиновников из местного ткацкого управления, — объяснила Гуань Цзинцзин, открывая дверцы буфета.
Хан Ибо смотрел на халат: висит в шкафу за раздвижной дверью, и кажется, будто это стоит человек. Но халат пуст, и императора в шкафу нет. И сейчас они беседуют о халате с драконами, но по-настоящему их обоих заботит, как стать еще чуть ближе друг к другу.
— Смотри: кажется, что это не халат там, в шкафу, а какой-то человек без головы, без ног. Даже страшно немного, — сказал Хан Ибо. В тусклом вечернем свете ему и правда почудилось, что в халате кто-то есть. Может, и не император, а кто-то другой, ни головы у него нет, ни ног. И квартирка эта — его.