Мне с детства твердят:
«Всё в наших руках».
Я разожму кулаки.
Может, мы будем прямо сейчас,
Может, мы станем немного потом.
Очень ли важен нам прожитый час,
Бесцельно покинутый дом?
Мне наплевать на твои имена,
Мне наплевать на твои корабли,
В кладовке моей два грязных крыла,
Я прощаюсь с тобой до зари.
И ты ответишь,
Что всё в порядке.
Я не нарочно,
Я стрелял без оглядки.
И ты ответишь,
Что всё нормально.
Может, сегодня
Я открою все твои тайны.
Детская
Так просыпаются жирафы,
Так просыпаются слоны,
Так просыпаются дельфины,
Однажды проснёшься и ты.
Протрёшь ручонками глазки,
Покинешь родную кровать.
И вместе с жирафом, слоном и дельфином
Пойдёшь по свету гулять.
Вас четверо, как мушкетёров,
Вы так же друг другу нужны.
Как папе гитара, как каски шахтёрам,
Вы так же друг другу важны.
С печенькой не страшен вам голод,
Мы всех врагов победим.
А если на улице ливень и холод,
Под спинкой слона посидим.
А если пожаром по крыше
Коварный огонь зашипить,
Жирафик дельфина поднимет повыше
Фонтанчиком всё потушить.
А если под поздний вечер
Ты вспомнишь своих стариков,
То папа тебя посадит на плечи
Катать по местам городов.
А если ты сильно устанешь,
Положим в родную кровать.
Чтоб вместе с жирафом, слоном и дельфином
Пошла ты завтра гулять.
Какая в этом радость?
Нет ничего, и только твои плечи
Мою тоску венчают совершенством.
Нет ничего, и только свежий ветер
Путает слов запутанные речи.
Нет ничего, чудес растаял повод.
Бьют часовых, давно застыли стрелки.
На полюсах один и тот же холод.
Нет ничего, что не находит рифмы.
Нет ничего, один с твоим закатом.
Проволочив свои пустые мысли,
Я обнажаю губ былую сладость,
Я обнажаю слов сухие ветки.
По городам с дождями и метелью
Сквозь перемен слепую неизменность
Люди в кредит приобретают жалость,
Но под залог своё оставив…
Сердце,
Стучи в моих ладонях,
Прощайся с парусами,
Я буду жить с тобою,
Какая в этом радость?
«На ослике въезжаю в град…»
На ослике въезжаю в град.
Я с миром мчусь к его желтевшим стенам,
Что цвета оспы. Но въезжаю в сад,
Где ветви пальм теснятся будто пленом.
Мне их несут, воскресная толпа,
В отстроенной свободе слышу песни,
И чудятся щербетные уста
Мне в этом хоре из отсутствия лести.
И через несколько, а может, тысяч лет
В другом конце небесного полёта
Мне ивы срежут ветки и снесут
Под вербы именем к крыльцу прихода.
И я вошёл, и знал или не знал,
Что ветви пальм мне превратятся в тернии,
От радости мой голос лишь дрожал,
От мягкости земельной тверди.
И выйти мне никак не суждено,
Над миром этим лишь подняться можно —
И вот вам хлеб мой и моё вино,
И верьте, дети, верьте – всё возможно.
«Как мне нарисовать портрет своей любви…»
Как мне нарисовать портрет своей любви,
Когда она, едва вздохнув уже,
Снегами ранними украсив скромный стих,
Таит все краски в белой парандже?
Как мне нарисовать её тепло,
Когда она спешит, коснувшись губ,
Под белой шалью спрятать ремесло
И прялку выпустить из околевших рук?
Как мне успеть узреть её черты,
Когда она, всех северов княжна,
Спешит до крайней довести черты,
При этом, как апрельский день, нежна?
Как мне услышать той капели песнь,
Что в голосе её таится зря?
Я напрягаю свои нервы, весь
Слог сбитый вымолвить из уст. Заря
Её мне кажется миндальною росой,
Бела, как лошадь в утренней тиши.
Я камень кремневый косил своей косой
И собираю урожай. В тиши
Моих молитв белеет твой портрет.
Ты так боишься мне глаза открыть.
Я пролил слёзы, я сдержал слова.
Я всё ещё. Чего тут говорить.
Как мне писать любви своей портрет?
Едва проснувшись, вся в стыду уже,
Как будто девушки краснеющую страсть
Хотят склонять в каком-то падеже.
Как будто юности моей слепой очаг,
Едва зардев, спешит себя тушить.
Едва ли кто-то думал – будет так,
Едва ли мы с тобой хотим так жить.
«Спит, уснул малыш, и день прошёл упрямый…»
Спит, уснул малыш, и день прошёл
упрямый.
Я слушаю дыхание его.
Я вижу эти губки, носик, одеяло
И я не верю: это всё моё.
Белеют кудри, ровное дыханье.
Я задаюсь вопросом, почему
Моей души неловкие лобзанья
Его не будят. Будто наяву
Явился ангел в дом, явился сизокрылый.
Тихонечко уснул и видит сны.
А рядом я, и нас двоих накрыло
Осенним запахом приветливой листвы.
Мой ангел, спи, тебе я буду другом.
В тебя я верю, больше, чем Ему.
Я выдумаю новых песен, лугом
Пушистым к твоим пяткам постелю.
Я напишу куплеты, рифмы, строчки.
Я сотворю, как звёзды, чудеса.
Раскрою все слова, деревьев почки
И покажу тебе все наши небеса.
Спи, ангел мой, пусть редко друг твой рядом,
Но ты в его мечтах, в его тиши.
Ты ждёшь его, он скоро будет ладом
Своим ласкать твой чуткий сон в глуши
Твоих желаний, страхов, сказок, былей.
Я так люблю тебя, мой ангел, так люблю.
Что даже в тот момент, когда покроюсь пылью,
Тебе свою я песню допою.
«И выпал снег…»
И выпал снег.
Я вспоминаю смех твой.
Твои глаза горят.
В груди разливы рек.
Спешит тепло по телу,
Я становлюсь моложе.
Стою на всей земле
Счастливый человек.
А снег идёт.
И в день нашей разлуки
Он выпал, будто бы смеясь,
Что я твои сегодня
Не согрею руки,
Хоть улиц белых
Затаилась грязь.
Снег падает.
И тише мои речи.
Снежинкой таю у твоих ресниц,
Не долетев до губ,
Ведь время скоротечно,
Лишь капелькой коснусь твоих десниц.
«Не буду ни с тем, ни с другим…»
Не буду ни с тем, ни с другим,
Пусть оба исходят кровью,
Пусть думают видеть ровню
Да пусть нарезают круги.
Не стану с ума сильно схожа.
Пусть душу мою не тревожат
Какие-то строчки и рожа.
Останется чище кожа.
Чтоб не было чем стыдиться,
Пошлю я искать жар-птицу.
Где урожай не родится,
Там нечем и насладиться.
Останусь чиста, и крепость
Моя будет крепче ветра.
Пускай распускают гетто
И сами едят свою ревность.
И буду сама с собою
Под солнцем и под луною,
И станет счастье покоем.
Я окна свои закрою.
И их не откроешь силой,
Как ей же не станешь милым.
Не быть мне твоею лирой,
Голубь мой сизокрылый.
«Гранит колонны устремился ввысь…»
Гранит колонны устремился ввысь,
Упёрся в крышу и не может дальше.
Я думаю, ещё чуть-чуть пройтись,
Чтоб в мыслях не осталось фальши.
Фасады гнутся на меня, пьяны.
Их город поит третье столетье
Из щедрых рукавов лихой Невы,
Пытаясь душу разглядеть в предмете,
Оградах, скверах, во крестах церквей,
В прохожих, псах, кафешках
и квартирах,
Мемориалах, в шелесте аллей,
Во мне, как в чьей-нибудь частице мира.
И ангел наверху, распятие обняв,
За всеми смертными невидимый надзор
Ведёт, сон переходит в явь,
Дождливый нам выносят приговор.
Путь завершён, но мне не стало легче,
И ночь закончилась в малиновой заре,
По венам та же кровь, но только крепче,
Чем то, что было на моём столе.
«Что, если жизнь лишь только повод к смерти…»
Что, если жизнь лишь только повод к смерти
И дальних звёзд пшено есть будущих чертогов
зов?
А что, если любовь – наш провожатый в двери
Небесных встреч, непознанных миров?
Что, если вся тоска как кубок оживленья,