к, с завистью заглядывающий в сельский класс. Он был в лаптях, с палкой в руках, на спине — котомка. Видно, шел издалека.
На третьем этаже вдоль стены тянулся длинный ряд стенных газет: одни — с кричащими, яркими заголовками, другие — поскромнее. На многих красовались искусно нарисованные картинки и карикатуры. Это очень удивило Толю. Он совсем не предполагал, что девочки могут так хорошо рисовать.
А одна газета была на английском языке. Называлась она «The school news», что по-русски означает: «Школьные новости».
В этом же коридоре на мраморных подоконниках стояло много гераней, фикусов, пальмочек. На одном из глиняных горшков, на наклеенной бумажке, Димка прочел:
«Осока
Васильевой Тани, 6 кл. «А».
Другим не поливать!»
Димка вспомнил, что у них в школе осенью тоже было много цветов, но потом они почему-то завяли.
Вдруг из угловой комнаты им навстречу выбежала какая-то длинноногая девочка. Увидев Толю и Димку, она оторопело посмотрела на них, пошевелила беззвучно губами и кинулась обратно в комнату. За дверью послышался ее задыхающийся голос:
— Мальчишки идут! Мальчишки идут!
Потом все стихло, и дверь снова распахнулась.
На пороге стояла уже другая девочка, в коричневом платье с маленьким стоячим кружевным воротничком. Две тугие косы оттягивали ее голову чуть назад, и взгляд поэтому у нее был прямой и гордый.
— Скажите, пожалуйста, — улыбаясь, спросила она, — вы из восемьсот десятой школы?
— Из восемьсот десятой, — в один голос ответили Толя и Димка.
— Здравствуйте. Меня зовут Аней. — Девочка протянула руку. — Заходите сюда.
Ребята вошли в пионерскую.
Посередине просторной комнаты, увешанной плакатами, красными флажками и треугольными вымпелами, стоял рояль. Девочка, которая первая встретила ребят, придвигала к столу стулья, убирала шашки и шахматы. Дима и Толя поздоровались и назвали свои имена.
— А я Зина, — сказала девочка. — Прошу к нашему шалашу.
Аня уселась за стол и вынула из кармана записную книжечку:
— Вот видите, мальчики, мы… то есть наш класс… решили сделать литературный монтаж…
Аня внимательно посмотрела на Димку, и Димка покраснел. Он был в помятом пиджаке, и девочка, наверно, подумала о том, что дома за ним никто не следит. Димка старался не глядеть на Аню. Он немного косил. У него были большие черные, будто бархатные глаза, и правый смотрел чуточку в сторону.
— У нас на сцене будут и врачи, и слесари, и шахтеры. А потом мы решили, что шахтера все-таки должен играть мальчик.
— Простите, и план монтажа у вас есть? — спросил Толя, а про себя отметил, что какие все-таки девчонки хитрые: присыпали загадочное письмо, а тут все дело, оказывается, в шахтере.
— Есть. Мы даже хотим на сцене и салют устроить, — ответила Аня.
— А дадут стрелять в школе? У нас даже из резинок не позволяют стрелять, а не то что порохом.
— Зачем порохом?! — Лицо у Ани вытянулось. — Мы хотим сделать салют из разноцветных лампочек… их только надо вверх подкидывать.
— Это великолепно придумано! — сказал Толя. — И даже можно в это время по радиоузлу марш транслировать.
Толя, статный и чистенький, сразу произвел на Аню хорошее впечатление. На смуглом лице его играл румянец, светлые волосы были гладко зачесаны назад и открывали широкий лоб. Из-под светлых бровей смотрели внимательные серые глаза.
— А у нас нет радиоузла, — сказала Зина, которая до сих пор молчала, — некому этим заняться. У нас была одна девочка, понимавшая в этом деле, но теперь она уехала…
— Н-да, — задумчиво произнес Толя и подмигнул Димке. — Надо, значит, теперь товарищескую помощь просить.
— А у кого?
— Ну, хотя бы у нас, — усмехнулся Толя.
— Мальчики, теперь вы попались! — вдруг захлопала в ладоши Аня. — Лучше, пока не поздно, берите свои слова обратно.
Димка хотел было толкнуть Толю — дескать, зачем ты это затеял? — но, увидев на лице у девочки неподдельную радость, подумал: «А может быть, и правда взяться за это дело?», и промолвил:
— Чего же нам отпираться? Раз сказали — значит, сможем. Только через недельку начнем. Нам ведь еще подготовиться надо.
— Дим, — вдруг обратилась к нему Аня, — а ты когда-нибудь играл на сцене?
— Нет, не играл, — ответил Димка, чувствуя какую-то странную неловкость, будто его связали по рукам и ногам.
— А как ты декламируешь?
— Да так… Не умею я.
— Но это ничего не значит! — вдруг решительно сказала Аня. — Научим… Знаешь, ты подходишь к нашей постановке! — Девочка покосилась на Толю, как бы раздумывая, куда бы и его пристроить.
Но Толя опередил ее:
— Нет, мне поручать ничего не надо. Я очень занят, — и, встав из-за стола, медленно подошел к роялю и тронул пальцами клавиши.
Родился стройный аккорд. Он был взят умелой рукой.
Разговор в пионерской умолк. Девочки насторожились.
— Вот вам кого на роль надо пригласить, — шепнул Димка. — Ох, и играет же здорово! Чего хочешь подберет! — И громко добавил: — Толь, ну-ка, знаешь, сыграй… как это: «Слышишь, в роще зазвучали трели соловья».
— Шуберта? Не хочется…
— Не ломайся, не ломайся! — сказал Димка. — Раз просят — сыграй. Только приглуши звук — уроки идут… Или давай лучше свое.
— Как свое? — спросила Аня.
— Очень просто — он может и сам сочинять музыку. Вот сейчас услышите… Это живой композитор.
Толя с минуту поколебался, потом сел за рояль. Положив пальцы на холодные белые клавиши, он на секунду задумался, затем качнул головой, и комната вдруг наполнилась тихой, мелодичной музыкой.
Девочки не сводили с Толи глаз.
Он играл минут пять. Когда в музыке слышалось напряжение, какая-то борьба, он склонялся над клавишами и бил по ним, будто хотел вмешаться в эту борьбу. А наступало просветление — он откидывался на спинку стула и поднимал глаза к потолку. Пальцы, казалось, двигались сами собой…
Толя играл ноктюрн Шуберта — единственная вещь, которую отлично знал, но всем почему-то казалось, что это «свое»…
Улицы в тот вечер после дневного снегопада были сплошь в сугробах. На Колхозной площади снегопогрузчик, похожий на пожарную машину, окруженный толпой любопытных, медленно надвигаясь на сугробы, захватывал их гребками и грузил на самосвалы. Снег на транспортере кипел, как пена в водовороте.
Садовое кольцо лежало, как широкое русло замерзшей реки…
Да, очень хорошо было вчетвером идти по заснеженным улицам и вдыхать морозный, колкий воздух. И хотелось бы всем продлить эту прогулку, но время было уже позднее, и поэтому волей-неволей надо было расставаться. Первым свернул к себе в переулок Димка, потом отделилась Зина, и вдруг оказалось, что Толе с Аней по пути.
— А что у вас, Аня, за значок такой рядом с комсомольским? — сказал Толя, когда они остались вдвоем.
— Это один французский писатель мне подарил, — сказала Аня. — Он к нам в школу приезжал. Он у меня знаете о чем спросил через переводчика? Есть ли у нас телесные наказания. Ну, я очень удивилась и говорю: «А почему вы так спрашиваете?» А он показал на свой лоб, на котором был шрам. Это, оказывается, его учитель головой о парту стукнул.
— Хм!.. Интересно! А почему это он пришел в вашу школу?
— Не знаю. Наверно, кто-нибудь порекомендовал.
— Значит, школа на хорошем счету?
— На хорошем.
— У вас двоек мало?
— Совсем нет. И двоек нет, и второгодников нет.
— Ни одного второгодника?
— Ни одного.
— Ого! Что-то не верится! А учителя отметки не натягивают?
— Очень странный вопрос! — Аня даже замедлила шаг.
— Вы не сердитесь. Тут недавно в газете одну школу ругали. Раньше ее хвалили, что, дескать, ни одной двойки! не имела, а сейчас оказалось — обман, там отметки завышали. Вот я и спросил — это не у вас?
— Нет, у нас школа не такая, — с обидой в голосе сказала Аня, — наши знания даже специальная комиссия проверяла. Все отметки оказались правильными. А это нельзя так думать — если в одной школе были люди нечестные, то, значит, и в других школах, где нет двоек, отметки завышают.
— А сколько у вас учениц?
— Полторы тысячи.
Толя неуверенно сказал:
— Конечно, к этому можно стремиться, но это уж только, наверно, при коммунизме будет так, чтоб ни одной двойки!
— Это почему же? Ведь есть же такие заводы, на которых все стахановцы? Есть. А отчего же и вся школа не может быть успевающей? Вы комсомолец?
— Пионер, — смущенно сказал Толя. — Но мы уже подготавливаемся.
По дороге Аня рассказывала о том, что ее папа работает механиком на «Шарикоподшипнике»; потом, что она очень любит цветы и у нее в аквариуме плавает тритон, которого надо кормить мясом. А летом она была в «Артеке» и там упала со скалы, но ничего себе не сломала.
С Аней было легко и просто. Толя даже немного огорчился, когда она, вдруг остановившись около высокого нового дома с красивой башенкой на крыше, сказала:
— Ну, я здесь живу. А вон мои окна, на четвертом этаже. Видите? Ближе к углу.
— Вижу, — сказал Толя.
— До свиданья! — Аня внезапно сняла перчатку, сильно пожала Толину руку и вошла в дом.
Хлопнула дверь парадного, но Толя не тронулся с места. Сквозь стекла двери он увидел освещенную поднимающуюся кабину лифта.
«Умная девчонка! — подумал он. — Только зачем она показала мне свои окна?»
Толя, как бы между прочим, взглянул на освещенный номер дома, чем-то похожий на скворечник, и запомнил его.
Домой он шел в приподнятом настроении. Гнал ногами перед собой снежные комья; разбежавшись, скользил по ледяным накатанным дорожкам, как тире расчерченным по тротуару. Было очень радостно. И, конечно, Аня совсем не случайно показала ему свои окна и была такой разговорчивой.
Толя перебирал в памяти всю сегодняшнюю встречу и об одном сожалел — мало играл на рояле. И зря сначала отпирался. И почему на него иногда находит упрямство? Ему говорят одно, а хочется, чтобы было все наоборот, по-своему. Ведь понимаешь, что потом будешь жалеть, а все-таки делаешь по-другому…