Командарм встал, прошелся вдоль стола и, словно подсчитывая что-то в уме, некоторое время смотрел себе под ноги, на грязные доски некрашеного пола.
– Теперь прикинем наши возможности прорыва. За последние четыре дня непрерывных тяжелых боев противник до предела сжал кольцо окружения и мы понесли значительные потери. Проселочные дороги размочалены и залиты грязью. Автомагистраль Москва – Минск оседлана танковыми и моторизованными частями противника. – Лукин медленно поднял голову и остановил взгляд на закопченной «летучей мыши». – В трех наших танковых бригадах осталось всего два танка – один KB и один Т-26. Гвардейский дивизион «катюш» имеет снарядов всего лишь на один залп. Два отдельных зенитных артдивизиона положения не спасут, когда на отходящие войска, которые растянутся на многие километры, начнут пикировать десятки и сотни бомбардировщиков противника. Наша истребительная авиация в воздухе пока погоды не делает. Ее просто нет, чтобы прикрыть наш прорыв с воздуха. – Генерал сел и, вытянув перед собой руки, положил их на стол и оглядел лица командиров. – Такова на сегодня обстановка. Итак, перед нами два варианта: круговая оборона или прорыв. Выношу, товарищи командиры, оба варианта на обсуждение. А сейчас предлагаю десятиминутный перекур.
О том, что кроме 19‑й армии и группы войск генерала Болдина в вяземском котле очутились еще три армии, многие командиры дивизий, в том числе Веригин, узнали только сейчас. Эта тяжкая новость подействовала на командиров двояко: с одной стороны, она вселяла надежду на успех прорыва (чем больше войск будут рвать кольцо окружения, тем труднее будет противнику противостоять массированному напору с тыла); с другой стороны, она осложняла и без того тяжелое положение, в котором очутились дивизии. Невольно вставал вопрос: кто же тогда противостоит рвущемуся к Москве противнику, если четыре регулярные кадровые армии очутились в кольце? Будет ли помощь извне, с востока, с Можайского рубежа обороны, о котором только что говорил командарм?
Эти противоречащие друг другу мысли и варианты сталкивались и затрудняли выбор тех решений и действий, которые могли бы спасти попавшие в окружение дивизии.
…Через десять минут колхозная контора была задымлена так, что воздух казался голубовато-сизым. А когда все расселись по своим местам, командарм по лицам командиров понял, что задачу он им поставил нелегкую. Несколько минут длилось тягостное молчание, изредка нарушаемое кашлем, протяжными вздохами да шарканьем сапог о грязный, давно не мытый пол.
Никто не решался высказать свои мысли первым: слишком тяжел был выбор. Лукин видел это по лицам командиров, избегавших встретиться с ним взглядом.
– Ну, Николай Сергеевич, открой наши тяжкие прения, – стараясь придать своим словам полушутливый тон, сказал командарм, обращаясь к генерал-майору Зырянову, сидевшему к столу ближе всех.
– Дайте подумать, Михаил Федорович. Нелегкую вы поставили задачу, – ответил генерал Зырянов.
– Может быть, вы первым поставите гирю на чашу весов, Владимир Романович? – Лукин повернулся к Веригину.
Веригин сжал губы и, болезненно щурясь, глядел поверх голов командиров. Потом, тяжело опершись ладонями о стол, встал. Выпрямившись, твердо сказал:
– Прорыв! – Веригин постоял с полминуты, словно каменной своей неподвижностью и видом, преисполненным решимости, хотел подчеркнуть твердость и неоспоримость предложенного решения.
Лукин одобрительно перевел взгляд на командира стрелковой дивизии генерал-майора Брагина.
– А ты, Петр Саввич?
Брагин встал, расправил свои широкие плечи, орден Красного Знамени на груди его бросился в глаза Веригину.
– Прорыв! – сказал он и сел, продолжая в упор смотреть на Лукина.
– Спасибо, Петр Саввич, – сказал Лукин и остановил взгляд на полковнике Суэтине, который, как показалось командарму, волновался больше всех: стискивая пальцы рук, он то и дело кусал тонкие губы и не мог спокойно сидеть на месте. – Ваше слово, Степан Калистратович?
Суэтин встал нервно, стремительно, как на спринтерском старте, и, тряхнув волнистой копной начинающих седеть густых волос, решительно заявил:
– Сделаем все, чтобы вынести на Можайский рубеж боевые знамена!
– Спасибо, дорогой, – сказал Лукин.
Веригин заметил в уголках глаз командарма набегающую прозрачную влагу.
Все остальные командиры дивизий твердо высказались за прорыв. Командир кавалерийской дивизии полковник Большаков, поднявшийся последним, поддержал предложение предыдущих командиров и попросил командарма, чтобы при расстановке дивизий в колонны прорыва его кавалерийскую дивизию поставили в центр оперативного построения как ударный кулак прорыва.
– Ты читаешь мои мысли, Анатолий Захарович. – Лукин снова обвел взглядом командиров, на лицах которых была написана твердая решимость идти на прорыв любой ценой. – Об эшелонировании армии и о моих резервах вы узнаете из моего приказа, который получите утром. Уже сейчас мною твердо решено: в центре оперативного построения 19‑й армии и группы генерала Болдина для нанесения главного удара и прорыва кольца будет находиться дивизия генерала Веригина. – Командарм взглянул на Веригина и, встретив в его взгляде готовность беспрекословно и с честью принять на себя трудную задачу идти в авангарде прорыва, крепко пожал ему руку. И тут же, метнув взгляд в сторону полковника Большакова, слегка приподнял над столом ладонь. – Ваши кавалеристы, Анатолий Захарович, будут развивать прорыв Сталинской дивизии. Можете быть уверены: вам придется не легче, чем москвичам-ополченцам.
Лукин посмотрел на часы, встал, еще раз (может быть, в последний!) молча и как-то по-особенному взглянул в глаза каждому из сидящих перед ним командиров, и те прочитали во взгляде командарма тоску прощания старшего товарища, вся жизнь которого была связана с армией.
Какая-то затаенная незримая сила по единой команде подняла всех командиров со стульев, табуреток, скамеек… Взгляды всех скрестились на командарме. Все ждали последних слов генерала Лукина. Слов-приказов. Командарм понял это ожидание. И он нашел эти последние слова.
– А сейчас приказываю всем: перед прорывом поспать хотя бы два-три часа. Это нужно для боя. Путь прорыва – более ста километров. И не забывайте ни на секунду: боевые знамена полков и дивизий мы должны вынести на Можайский рубеж любой ценой.
Глава XXVIII
Всю ночь шел снег. Белым саваном застилал он израненную, исклеванную глубокими воронками землю и, ложась на раскисшие дороги, мешался с жидкой грязью и тут же таял.
В восемь часов в блиндаже Веригина собрались все штабные командиры, начальник артиллерии подполковник Воропаев, начальник политотдела подполковник Миронов, начальник связи полковник Воскобойников, полковник Реутов, начальник особого отдела армии полковник Жмыхов, дивизионный инженер Пристанский, начальник разведки подполковник Лютов… Последним как-то бочком вошел в блиндаж начальник химической службы майор Нечитайло.
Когда все расселись и приготовились выслушать боевую задачу, которую поставит перед каждым командир дивизии, Веригин встретился взглядом с полковником Жмыховым и приветственно кивнул ему:
– А вы, Николай Петрович? Уж не нашу ли дивизию облюбовали для прорыва?
– Угадали, Владимир Романович.
Дождавшись, когда взгляды всех, кто находился в генеральском блиндаже, будут обращены на него и, несколько помедлив, чтобы подчеркнуть ответственность момента и важность предстоящего разговора, Веригин взял со стола приказ командарма и принялся читать его медленно, делая в нужных местах смысловые паузы, чтобы не только глубже запали в памяти каждого названия городов и сел, упоминаемых в боевом приказе, но и были переработаны в конкретные представления о динамике и масштабах прорыва. Перед Веригиным сидели командиры с высшим военным образованием: добрая половина из них закончила академии и уже имела опыт войн.
Веригин положил приказ на стол и оглядел застывшие в напряжении лица командиров, но которым было видно, что за этой кажущейся неподвижностью шла большая и сложная работа мозга. Каждый из сидящих приказ командарма преломлял через призму своих служебных боевых функций.
– Повторяю: район Сажино, Шуйское, Холм, назначенный командармом как район сосредоточения прорвавшихся частей и соединений нашей армии, находится в двадцати пяти километрах восточнее Гжатска, занятого немцами. От нашей теперешней дислокации район этот находится в пятидесяти – пятидесяти пяти километрах. Вот и прикидывайте, каким разумным должен быть режим расходования физических сил бойца и командира, чтобы с боем взять Гжатск и выйти на этот рубеж. Не загнать, не запалить солдата, а вывести с боями.
Веригин взял со стола приказ и, пробежав глазами несколько строк, продолжал:
– Армия и группа генерала Болдина для прорыва будут строиться двумя эшелонами. В первом эшелоне пойдут пять стрелковых дивизий. Центральной ударной дивизией в первом эшелоне будет наша дивизия. В центре движения нашей дивизии будут стоять стрелковый полк Северцева, два дивизиона черноморцев и приданная полку Северцева саперная подрывная команда РГК. В обязанности саперной команды кроме общей задачи прорыва будет входить разминирование дорог и мостов на пути движения армии.
Направление прорыва нашей дивизии – прошу всем отметить на своих картах – Богородицкое, Доманово, Иванники.
Прошуршали иа планшетах, лежавших у всех на коленях, оперативные карты, и снова в блиндаже сгустилась сосредоточенная, напряженная тишина, изредка нарушаемая кашлем.
– Во втором эшелоне пойдет одна стрелковая дивизия. Кавалерийская дивизия будет обеспечивать развитие прорыва. Наш пятый стрелковый полк командарм оставляет в своем резерве и ставит перед ним задачу: прочно занять рубеж на левом берегу Вязьмы и сдерживать противника, который будет стремиться навязать армии бой с тыла.
Видя, что некоторые командиры не успевают сделать необходимые пометки на своих картах и в блокнотах, Веригин на минуту смолк. Дождавшись, когда взгляды всех снова скрестятся на нем, он неторопливо продолжал развивать задачу, поставленную перед дивизией командармом: