А вчера, уже поздно вечером, перед тем как уснуть, Галина со вздохом сказала на ухо Григорию: «Зимой нас будет трое…»
Соловей в ветвях вековой ивы, льющей свои белесые струи на мазанку, замолк. Из соседнего сада все еще доносились рулады. Сливаясь с дурманящим запахом отцветающих яблонь, они плыли за саманную изгородь и катились вниз, к Днепру. Медленно, незаметно для глаза, гасли далекие звезды.
ГЛАВА II
С левого, низинного берега Днепра, залитого зелеными лугами, Григорий и Галина любовались стоявшим на взгорье Киевом, точно нарисованным на золоте заката.
Расплавленный огненный мост, проложенный закатным солнцем, переливчато дрожал на волнах широкой реки и напоминал Григорию огненную пляску горящей на воде нефти. Григорий остановился и, козырьком приставив ладонь ко лбу, смотрел на город, четко вырисовывающийся силуэтами зданий на высоких пологих холмах.
— Если кукушка не обманула меня во сне, то еще долго будем приходить на этот берег и любоваться, как горит Днепр, подожженный солнцем, Ты только вглядись!
— А хату нашу видишь? — тихо спросила Галина.
— Вижу, — ответил Григорий, всматриваясь туда, куда показывала рукой Галина, хотя на самом деле не находил среди белых, похожих друг на друга деревенских хат, утонувших в зеленых садах, хату Галины.
— А иву в нашем саду? Смотри, какая она высокая, В целой деревне нет ей равных по высоте.
Напрягая зрение, Григорий долго всматривался в даль, где на двух холмах, прогибаясь в середине, растянулась Галинина деревня.
— Подожди, подожди… — Григорий крепко сжал руку Галины. — Неужели это наша ива? Никогда не думал, что ее можно увидеть отсюда.
— Дедушка говорил, что ей уже полтораста лет. А посадил ее дед моего деда.
Григорий еще с минуту постоял, глядя вдаль, потом обнял Галину, и они пошли в сторону пристани, где лениво покачивались на волнах моторные лодки и старенький прогулочный катер ждал очередных пассажиров.
— Знаешь, Галчонок, о чем я сейчас подумал? — рассеянно спросил Григорий.
— О чем? — Перекусывая зубами крепкую былинку, Галина снизу вверх смотрела на Григория.
— А ведь здорово, что мы родились с тобой в семнадцатом году! А я-то, я-то… Ты только вдумайся: надо же так подгадать, чтобы день рождения отмечать седьмого ноября?!
Из-за темного железнодорожного моста, перекинутого через Днепр, показалась огромная труба большого белого парохода, который тут же, как только нависший над ним железный скелет моста остался позади, протяжно и хрипло прогудел, и в этом гудке Галине послышалось радостно-трубное: «Про-нес-ло…»
— Сегодня, Гришенька, ты сплошная мелодрама. Таким я тебя еще не видела. Уж не закат ли вечерний на тебя так влияет?
— Нет, не закат.
— А что же?
— То, что в тебе забилось второе, маленькое сердце. Тебе этого не понять. Вы, медики, грубые материалисты. А у меня сейчас на душе такое умиротворение, что дьявольски хочется помечтать.
— О чем?
— О жизни. Ну вот, например, через неделю увезу я тебя к самой границе и начнется у тебя новая жизнь. Жизнь гарнизонной жены. — Григорий перевел взгляд на Галину, и выражение лица его из мечтательно-рассеянного стало озабоченным. — Перед отпуском я разговаривал с командиром полка. Он обещал пристроить тебя в нашу санчасть. Вначале поработаешь старшей медицинской сестрой, потом, через годик, наш военфельдшер капитан Артюхин должен уходить в запас. Будешь стараться — аттестуют на его место тебя.
— Боюсь я чего-то, Гриша… — Галина зябко поежилась и прильнула к плечу Григория.
— Чего бояться-то? С твоим-то дипломом? Сам профессор Бережной хвалил твои золотые руки.
Набежавший с Днепра холодный ветерок нагнал на оголенные руки Галины пупырчатые мурашки.
— В самих словах «гарнизонная жена» есть что-то непонятное для меня, даже чуть-чуть вульгарное. Чужое что-то в них есть, суровое, даже пугает…
— Об этом, Галчонок, говорить поздно. Ты уже жена военного и скоро будешь матерью ребенка, у которого отец — военный. Вот так-то, малыш! Мой дедушка в таких случаях говаривал: финита ля комедиа!.. — Григорий ласково потрепал щеку Галины.
Они подошли к пристани, купили в фанерной будке билет на катер и в ожидании очередного рейса прошли на старенький деревянный пирс, на дубовые сваи которого налипли темно-зеленые космы водорослей. Остановились у самой кромки. О замшелые сваи равномерно и всякий раз с задавленным шлепком бились волны. Оборвавшийся разговор посеял в душах Галины и Григория печальную недоговоренность, похожую на начало маленькой размолвки. Облокотись на расшатанные перила, Галина молчала и рассеянно глядела в сторону противоположного берега.
Солнце уже скрылось за холмами, на которых разноцветными квадратами освещенных окон прорисовывались здания города; в некоторых; из них огни еще не зажглись. Расплавленная золотая дорожка через Днепр распаяла, не оставив и следа от огненной пляски волн.
Кутаясь в широченные полы пиджака, Галина сказала:
— Холодно. Скорей бы домой.
С берега ветер доносил запахи рыбацких сетей, прелых водорослей и терпкий, слегка угарный душок горячего гудрона — очевидно, где-то совсем недалеко смолили лодку. Со стороны пристани, из-за фанерных торговых палаток, рыдала гармошка. Молодой и сильный голос с деревенской «переживательной» тоской пел:
…Не плачь, мой друг, что розы вянут, —
Они обратно расцветут,
А плачь, что годы молодые
Обратно путь свои не вернут…
«Очевидно, не здешний…» — подумал Григорий, вслушиваясь в переборы гармошки и пьяный голос поющего.
Посадка на катер длилась минуты две-три. В трюм спускаться Галина не захотела. Парень с гармошкой был не один, с ним была девушка, и, как видно, оба засиделись за столиком где-нибудь в чайной или в гостях.
Отдав швартовы, старенький, видавший виды катер отчалил от пирса, прощаясь с берегом пронзительно-дребезжащим сигналом.
Деревня Галины, растянувшаяся своими садами и огородами на двух покатых холмах, была уже не видна. А огни города вырисовывались все расплывчатее и тусклее.
Заметив, как Григорий старательно застегивал на пуговицы свой пиджак, наброшенный на плечи Галины, парень поставил гармошку на скамью, одним рывком снял с себя пиджак и закутал в него свою девушку, которая в ситцевом платьице без рукавов так продрогла, что у нее зуб на зуб не попадал. И сразу же, чтобы показать свою лихость и удаль и что этот холодный днепровский ветерок ему только приятен, он подчеркнуто небрежно расстегнул ворот рубашки и подставил крепкую и широкую грудь навстречу ветру.
Галина что-то сказала, но слова ее потонули и резком гудке встречного парохода, который на приветствие своего младшего речного собрата, прогулочного катера, басовито и равнодушно огрызнулся, как огрызается старый бульдог, отвечая на заливистый лай комнатной болонки.
Теперь уже, когда сумерки затопили Днепр и утонувший вдали Киев был повит сверкающей короной огней, этот огромный город на обрывистом берегу казался Григорию похожим на сказочную колесницу, в которую впряжены лихие кони с развевающимися на ветру огненными гривами.
А внизу, под копытами вздыблено летящих коней, дремал Днепр, накрытый буркой звездной ночи. Как и тысячу лет назад, он спокойно и ровно дышал и катил свои воды к Черному морю.
«А ведь родился в крошечном озерце па Валдае, — подумал Григорий, вглядываясь в темень вод Днепра. — Уж не у его ли истока родилась песня «И колокольчик, дар Валдая, звенит уныло под дугой…»?»
— Опять о чем-то задумался? Что за воскресная прогулка! Весь день ты то философствуешь, то впадаешь в меланхолию. Больше не поеду с тобой за город.
Григорий оживился:
— Ты на Днепре родилась?
— На Днепре. А что?
— А ты все о нем знаешь?
— Странно… — Галина пожала плечами. — Что он — человек, что ли? Река как река, широкая, глубокая…
— И все?
— Разве этого мало?
— Хочешь, я расскажу тебе сказку о Днепре?
Галина зевнула, не успев прикрыть рот ладонью.
— Потом. Я сегодня дико устала. Даже слушать лень. Давай присядем.
Киев с его огнями окончательно потонул в вязкой ночной мгле. Впереди и слева в темноте тускло высвечивались редкие огоньки Галининой деревни. Галина и Григорий прошли по зыбкой палубе на корму, где все скамейки были пустые. Галина присела, а Григорий встал позади нее.
— Эту сказку ты нигде не прочитаешь. Ее сочинил я, когда был курсантом.
— Гришенька, сказки рассказывают на ночь. Вот доберемся до нашей мазанки, тогда и расскажешь. А сейчас сядь рядом, совсем замерзла.
Не расслышав слов Галины, Григорий проговорил:
— И все-таки родной матерью Днепра было и есть небольшое озерцо на Валдае. А ты ведь этого не знаешь.
— А дальше?
— Дальше на пути своем этот новорожденный богатырь примет в свои объятия десятки рек и сотни речушек. А когда он уже поднаберет силенок и молва о нем пойдет славная, в дружину его с правого фланга вольются войска Друти и Березины.
— А дальше? — Теперь в вопросе Галины Григорий уже почувствовал живой интерес.
— О, дальше у него будет серьезная стычка. Стычка не на жизнь, а на смерть. Когда он минует старинную Речицу, то на пути своем встретится с непокорной и своенравной Сожью. Померяется с ней богатырскою силою и возьмет над ней верх, подчинит ее своему имени и власти. После поединка с Сожью дружина Днепра станет еще сильнее. И дорога его станет шире.
Галина встала со скамьи с округленными от удивления глазами посмотрела на Григория.
— А дальше?
— Все это еще присказка, а сказка — впереди. Сама сказка начнется с того, как навстречу Днепру выйдет тихая красавица Припять. Низко поклонится богатырю и скажет: «Возьми меня сестрой милосердия, я буду тебе верной слугой. Я буду врачевать твои раны, я это умею делать хорошо». — Григорий закашлялся, поперхнувшись дымом. Видя, что Галина не сводит с него зачарованного взгляда, он речитативом, на манер былинного сказа, продолжал: — А под самым градом Киевом выйдет навстречу Днепру белокурая и бойкая красавица Десна, окинет своим ясным взглядом несметные полки Днепра и, гордо подняв голову, молвит ему: «Возьми меня, богатырь Днепр, в жены свои, я буду тебе верной подругой и пойду за тобой на край света. Плохо тебе одному, без жены, в пути твоем дальнем и тяжком». Могучий Днепр кивнет головой и даст знать: «Беру тебя, красавица Десна, в жены. Приглянулась ты мне и лицом своим и статью». — Глубоко затянувшись папиросой, Григорий нарочито сделал паузу, чтобы еще раз убедиться, что сказкой своей он расшевелил Галину. — Дальше рассказывать?