В Поим было послано около двухсот бойцов, командовал отрядом уездный военком Шильцев.
Предписанная реквизиция кулацкого имущества превратилась в открытый грабеж. Пьяные солдаты вламывались в дома, насильно отбирали ценности, кутили и безобразничали.
Степан Алексеевич, получив сигнал о недостойном поведении бойцов, немедленно выехал в Поим, нашел Шильцева и потребовал прекратить пьянство и грабеж.
— Давай спросим солдат. Советскую демократию нельзя нарушать, — издевательски проговорил Шильцев, выслушав Шуваева. От самого военкома за версту несло перегаром.
На церковной площади собралось человек шестьдесят-семьдесят, и те были изрядно выпивши.
Степан Алексеевич обратился с речью к собравшимся. Солдаты освистали его, из толпы раздавались голоса: «Долой большевиков! На мушку!»
Шуваев понял, что он бессилен навести порядок, и возвратился в Чембар. Посоветовавшись с Ермилом Ивановичем Барышевым, отдал приказ об аресте Шильцева.
Часа через три Шильцев узнал о приказе уездного исполнительного комитета и открыто выступил против Советской власти.
— Товарищи солдаты! Большевики предлагают вам выбор: или на фронт, или в тюрьму, — говорил Шильцев, выступая перед солдатами. — Я думаю, ни то, ни другое нам не подходит. Мы будем наводить свои порядки. Дни большевистской власти сочтены: с юга идет Добровольческая армия Деникина, на севере и на Кавказе — англичане, в Сибири — Колчак и чехи, на Дальнем Востоке — японцы и американцы, в Одессе — французы, на Урале — атаман Дутов. Большевики остались на пятачке. На что они могут надеяться? На господа бога, которому они дали отставку?
Пьяные глотки орали в поддержку Шильцева. Отряд возвратился в Чембар, началась охота за советскими работниками.
Барышев и Шуваев, прошедшие школу революционной борьбы в Петрограде, сумели избежать ареста и развернули работу по мобилизации масс на подавление контрреволюционного мятежа.
По волостям разъехались члены укома и уисполкома, которые с помощью бедняков-активистов сколачивали дружины.
Под вечер в Чембар подоспел конный отряд, возглавляемый членом коллегии губчека Егоровым. Отряд спешился на Базарной площади. Егоров в сопровождении группы бойцов подъехал к зданию уисполкома. Вскоре появились Барышев и Шуваев.
Едва весть о прибытии чекистского отряда дошла до мятежников, те стали группами сдаваться. Шильцев сообразил, что авантюра лопнула, и бежал в неизвестном направлении, покинув свое пьяное войско. Солдаты мятежного отряда указали, где содержатся арестованные работники партийного и советского аппарата, которые тут же были освобождены и активно включились в борьбу с мятежниками.
Жаркое августовское солнце медленно скатывалось за горизонт. По улицам и через площадь лениво шествовали сытые коровы, поднимая облака пыли. Коровы тоскливо мычали, будто торопили своих хозяек быстрее освободить от тяжелой ноши. И, глядя на мирно возвращающееся с пастбища стадо, люди вдруг почувствовали, что жизнь идет своим чередом.
В течение двух дней Иван Егорович со своим отрядом производил обыски в кулацких дворах в Волчьем Враге, Владыкине и других селах, где было особенно сильным влияние кулаков и эсеров. Отобрано большое количество оружия: пулеметов, винтовок, патронов, полученных от Шильцева. Оружие пряталось в стогах, на чердаках и в погребах. Кулаки не успели воспользоваться им: мятеж был ликвидирован в самом зародыше.
Письмо губернского комитета партии левых эсеров, обязывающее членов волостных ячеек активно поддержать выступление Шильцева, опоздало на сутки. Оно поступило в волости, когда ставленник левых эсеров, авантюрист Шильцев, уже далеко от Чембара искал новых единомышленников и щедрых хозяев.
III
Двадцать второй пассажирский поезд был принят на первый путь. Пассажиры шумно высыпали из вагонов: за кипятком, в поисках продуктов, подать телеграмму, купить газеты — мало ли дел у человека, находящегося многие сутки в дороге.
Чекисты Мокшин и Земсков дежурили на вокзале, придирчиво осматривали пассажиров, особенно тех, кто сходил с мешками и чемоданами.
Документы проверяли сотрудники железнодорожной милиции, а чекисты должны были разбираться с подозрительными лицами, бумаги которых вызовут сомнение.
Стоянка поезда длилась сорок пять минут. Дали звонки отправления, и пассажиры кинулись к вагонам.
В Пензе в этот раз, как всегда, сошло немало людей, но документы у них были в полном порядке. Земсков и Мокшин собрались было вернуться на службу, чтобы доложить о результатах дежурства.
— Пойдем-ка между составами, — предложил более опытный Иван Иванович и спрыгнул с перрона на путь, с которого только что ушел поезд. Он приостановился, подождал Сергея Земскова. — Имей в виду, — проговорил он полушепотом, — ловкачи всегда хитрят, ищут лазейку. На этом и попадаются, куры-кочеты…
Они свернули за состав, закурили. Начинало смеркаться. Из-за товарного поезда, стоявшего на четвертом пути, вывернулся молодой мужчина. Увидев чекистов, он остановился в замешательстве, а потом побежал вдоль состава.
— Стой! — Земсков выхватил наган и сделал предупредительный выстрел. Мужчина стал отстреливаться.
— Ныряй под поезд, опереди и выходи ему навстречу, — распорядился Мокшин. — Смотри в него не попади, надо живым взять.
Сергей прополз под составом. Теперь ему были видны лишь бегущие ноги неизвестного. Тот продолжал стрелять в Мокшина.
Вот Земсков поравнялся с мужчиной, хотел было пролезть под вагон, но сообразил, что это опасно: неизвестный увидит и влепит пулю прямо в лоб. До конца состава оставалось три-четыре вагона. Земсков добежал до последнего вагона, притаился и стал ждать.
Иван Иванович последовал по пятам короткими перебежками от вагона к вагону. Расстояние между неизвестным и Сергеем сократилось до двух-трех шагов. Земсков выскочил из укрытия и ударил рукояткой револьвера по затылку, но в сильном возбуждении не рассчитал удара. Неизвестный упал и потерял сознание.
При обыске в Чрезвычайной комиссии, куда доставили задержанного — впрочем, довольно быстро пришедшего в сознание, — в его бумажнике обнаружили справку полевого госпиталя. Но по неразборчивой печати нельзя было определить, кому принадлежит госпиталь: белым или красным. В справке указывалось, что Кондаков Михаил Георгиевич по поводу ранения находился на излечении в полевом госпитале и следует к месту постоянного жительства в город Сызрань. Кроме справки в бумажнике оказалась небольшая сумма денег, несколько писем без конвертов и золотое кольцо.
Задержанный, называя себя Кондаковым, объяснил, что едет в Сызрань, сделал остановку здесь, чтобы навестить брата. Однако адрес брата не мог назвать.
— Откуда у вас оружие? — спросил Аустрин.
— Господи, у какого фронтовика сейчас нет оружия! — воскликнул Кондаков, картинно разведя руками.
— Почему вы убегали и отстреливались?
— С перепугу, товарищ начальник. Ей-богу, с перепугу. Известно, пуганая ворона куста боится.
— Золотое кольцо ваше?
— Так точно, мое. Обручальное.
— В царской армии вы служили?
— Служил, товарищ начальник, будь она проклята! До подпрапорщика дослужился.
Чекисты понимали: Кондаков не тот, за кого выдает себя, но никаких улик против него не было. Рудольф Иванович приказал отправить Кондакова в камеру предварительного заключения до выяснения личности.
Просматривая бумажник Кондакова, Сергей нашел квитанцию камеры хранения ручного багажа. Тонкая папиросная бумага застряла под разорванной подкладкой.
В камере хранения Сызрано-Вяземского вокзала получили самодельный баул, сколоченный из фанеры. Стенки баула оказались двойными. Тайники были заполнены до отказа. В одном — завернутые в тряпку патроны, в другом — документы: удостоверение личности офицера Освага капитана Мусина-Пушкина Михаила Георгиевича, письмо генерала Деникина на имя командования Чехословацкого корпуса, карта прифронтовой полосы с условными знаками, записная книжка и, главное, о чем чекисты и мечтать не могли, — список участников «Союза русского народа».
Аустрин пригласил Карпова и Егорова, широко улыбаясь, показал на разложенные на столе документы.
— Глядите, какую птичку изловили! Молодцы! А где Мокшин? — Рудольф Иванович обратился к Земскову, стоящему у окна.
— Он беседует с заявителем, сейчас придет, — ответил за Сергея Виктор Зиновьевич.
— Садитесь, товарищи, — пригласил Рудольф Иванович, — вместе посмотрим. — Он взял со стола серовато-зеленое удостоверение. — Капитан Мусин-Пушкин. Вот вам и прапорщик Кондаков! Фотокарточка его, печать на месте, подпись начальника штаба Добровольческой армии генерала Романовского…
Удостоверение пошло по рукам.
— В графе «часть» указано: «Осваг». Интересно, что это такое, — проговорил Егоров, рассматривая удостоверение.
— Об этом мы спросим капитана. Одно ясно: разведчик он крупного масштаба… Письмо генерала Деникина. — Аустрин развернул письмо и начал читать:
«Командующему Чехословацким экспедиционным корпусом, членам Чехословацкого национального совета. Уважаемые господа! Уведомляем, Ваше письмо нами получено. Мы вместе с Вами радуемся Вашим огромным успехам. Особенно велико политическое значение Вашего выступления. Образование Самарского, Уральского и Сибирского временных правительств, которые приняли на себя власть в освобожденных областях и объявили недействительным Брестский мир, создало возможность возобновить восточный противогерманский фронт. Мы рады отметить полное совпадение наших целей. Добровольческая армия имеет ту же программу; она оперирует на юге России и пробивается на восток. На плечи нашей армии легла непомерная тяжесть, но наши возможности развивать формирование и вести боевую подготовку весьма ограничены. Мы не можем получать материального снаряжения и патронов, так как наши сообщения с другими фронтами отрезаны сильными по числу большевистскими отрядами. Мы предприняли наступление на Кубани, но простой взгляд на карту показывает, что Кубань не может служить выгодной базой для будущих военных операций крупного масштаба. Отсутствие согласованных действий между нами приводит к долгой отсрочке решительной борьбы с большевизмом для установления порядка на территории России. В этих условиях мы взываем к Вашей помощи. Нам кажется, что совместным наступлением на Астрахань и Царицын мы можем быстро достичь указанной выше цели.