— Там я приметил кранец[9] с боезапасом для пушки, — сказал Восьмеркин. — Давайте бросим хоть один снаряд в люк.
Мичман попробовал открыть люк, но крышка была задраена изнутри.
— Вот тебе и бросил! А они сейчас погрузятся, всплывут в другом месте и за уши нас из воды повытягивают.
— Выходит, что не мы их, а они нас ущучили?
— Выходит, — угрюмо подтвердил Клецко. — Впрочем… Вот что, Восьмеркин, тащи сюда колоду потяжелей. Прижмем ею люк и попробуем тросом антенным принайтовить к чему-нибудь. А ты, Чижеев, — на барказ и наращивай буксирный конец. Если лодка погрузится, мы на буксире, вроде поплавка, пойдем. Авось «морского охотника» встретим.
Чижеев с Восьмеркиным бросились выполнять приказание боцмана, но ничего не успели сделать. Подводники, видимо потеряв надежду на возвращение своего командира, начали действовать решительнее. Клецко почувствовал, как под его ногами дрогнула палуба и поползла вниз.
Подводная лодка быстро погружалась.
— Освободить конец и потравливать! — крикнул Клецко.
Волны уже смыкались на палубе. Мичман, зарывшись по пояс в воду, едва успел ухватиться за борт. Восьмеркин рывком втащил его в барказ.
Чижеев освобождал буксирный конец, который стремительно уползал за лодкой на глубину.
«Манильского троса может не хватить, — сообразил Клецко и, отыскав под банкой запасную бухту, начал связывать концы. — В воронку бы нас не втянуло…»
— Стоп! Не надо наращивать! Вниз уже не тянет, — крикнул Чижеев.
Клецко все же не разогнулся до тех пор, пока накрепко не связал оба троса. Затем он поменялся с Чижеевым местами.
— Запас, как и толковый ум, никогда не повредит. Страховаться да думать в нашем положении надо, товарищ Чижеев.
— Есть думать о жизни на дне морском, — невозмутимо ответил Чижеев и перешел к мотору. Распухшая губа его смешно топорщилась.
Подводная лодка, уйдя вглубь метров на пять, дала ход и потащила за собой барказ в открытое море. За нею, правее барказа, то кувыркались на волнистой поверхности, то уходили под воду какие-то странные буйки. Мичман обрадовался: «Подводники никак в рыбацкие сети залезли и за собой поволокли? Теперь полного хода лодка не даст. На винты намотает или рули заклинит!»
Глава вторая
Подводная лодка тащила за собой мотобарказ на запад, стремясь подальше уйти от опасных Кавказских берегов.
Это была боевая осень 1943 года. Еще весной наши войска на Волге окружили и разгромили трехсоттысячную армию фашистов.
Летом они нанесли гитлеровцам сокрушающий удар под Курском, а осенью стали гнать их с Донбасса, с Северной Таврии, вышвырнули из Новороссийска и всего Таманского полуострова.
Фашисты еще оставались в Крыму и на западном побережье Черного моря. Боясь новых десантов с моря, они то и дело посылали разведывательные самолеты и подводные лодки к берегам Кавказа.
Вот одна из таких субмарин и натолкнулась на мотобарказ, который вел мичман Клецко. Добыча была заманчивой: живые русские матросы — «языки» с эскадры — сейчас дорого ценились. Поэтому подводная лодка и рискнула всплыть при дневном свете невдалеке от береговых постов.
Ни у кого из подводников, конечно, и мысли не возникло, что команда этого утлого деревянного суденышка окажет такое сопротивление. Нелепо потеряв командира и двух комендоров, гитлеровцы надумали быстрым погружением сбросить русских с палубы и уйти подальше от опасного места. Но вскоре, по слабому тарахтению мотора и какой-то неловкости при маневрировании, они сообразили, что мотобарказ не отстал от них, что он тащится за ними на буксире. Это их не испугало, а скорее обрадовало: расчет русских на встречу с надводными кораблями был им понятен. Но лодка уже свернула с фарватера.
Чтобы встречная волна не опрокинула барказа, фашисты продолжали идти не спеша, почти на перескопной глубине. Они намеревались подальше утащить мотобарказ в море и там расправиться с русскими моряками.
Солнце уже село. Небо полыхало огненными полосами, словно далеко за морем кто-то разводил огромный и бездымный костер.
На кораблях эскадры, наверное, сползали вниз флаги и растаяла в воздухе медная песня горнистов. Вахтенные, конечно, давно сменились. Матросы собрались на полубаке покурить и «потравить». В кубриках пишут письма, читают газеты, режутся в «козла».
«Оставил ли нам дежурный по камбузу расход?» — с тоской думал вымокший Восьмеркин. Ему нестерпимо хотелось есть и пить, и он на все лады клял подводную лодку, утаскивающую барказ все дальше и дальше на запад.
Нос барказа поскрипывал и, вздрагивая, зарывался в пену. Брызги летели во все стороны и временами дождем осыпались на невольных пленников.
— Она же нас к чертям на кулички утащит, — громко сказал Восьмеркин. — Отрубить надо конец и отделаться от нее вчистую.
— Как же ты это сделаешь? — буркнул Клецко. — Обрубишь, а она сейчас же всплывет и близко к себе не подпустит. На дистанции расстреляет. Наше дело — следить во все глаза да ждать. Авось своих где повстречаем.
Но никаких надежд на встречу с боевыми кораблями приближающаяся ночь не сулила. Море словно вымело ветром: ни дымка, ни гудения самолета в небе. Даже берегов не было видно. Кругом — водяная пустыня да зловещая, наползающая со всех сторон мгла.
— Этак мы вместо своей базы в немецкую влетим. А там на свинцовое довольствие поставят… — продолжал ворчать Восьмеркин.
Он умолк, только когда увидел, что боцман начал торопливо выбирать трос из воды.
— Приготовиться, всплывает!
Лодка не всплыла, она только высунула из воды перископ.
— Вишь, смотрит, не отцепились ли мы. И сдурил же я, лопух старый, не догадался перископ разбить. А ну, Восьмеркин, мы с Чижеевым подтягиваться будем, а ты садани ей по глазу. Это по твоей специальности.
Клецко с Чижеевым рывками принялись выбирать трос, а Восьмеркин зажал в правой руке увесистый лом. Но подводники точно догадались о его намерениях, спрятали перископ и опять стремительно пошли на глубину. Буксирный конец так дернуло, что боцман с мотористом не удержались на ногах и чуть не вылетели за борт.
На этот раз лодка опустилась на большую глубину. Если бы Клецко своевременно не удлинил конец, троса не хватило бы.
Через некоторое время по дрожанию троса мичман опять почувствовал, что подводная лодка всплывает.
Внезапно Восьмеркин увидел вблизи от себя высунувшийся перископ. Он размахнулся ломом и изо всей силы ударил по ненавистной медной головке. В перископе что-то звякнуло. Восьмеркин еще раз размахнулся и двинул по утончавшейся части перископа так, что тот склонил свою одноглазую головку набок.
— Молодец, Степан! Пусть гадюка слепой…
Клецко не успел закончить фразы. От сильного толчка его ноги потеряли опору. барказ несколько раз подпрыгнул, закачался, заскрипел. Подводная лодка, намереваясь опрокинуть прицепившееся к ней деревянное суденышко, всплыла прямо под ним.
Когда боцман оправился от падения, он услышал громкий и нелепый смех Восьмеркина.
— От психанули! — весело заливался крючковой. — Не нравится им без глаза ходить.
барказ очутился на палубе подводной лодки, почти рядом с боевой рубкой.
— Прекратить смех! С ума сошел, что ли?.. — всполошился Клецко. — Сейчас же к выходному люку.
Голос у боцмана был таков, что моторист с крючковым сразу поняли всю опасность своего положения и в несколько прыжков очутились на мостике подводной лодки.
Мичман прислушался. Вначале до его слуха долетел шум какой-то неясной возни, затем удары, короткий вскрик и несколько приглушенных выстрелов. Что происходит на мостике, в сумерках нельзя было разглядеть.
После некоторого затишья послышался тревожный голос Чижеева:
— Степа, тебя не ранили?
— Не-е. Я ему влепил так, что он на бровях по трапу пошел и ножками замахал, — не без хвастовства ответил Восьмеркин.
— Эй, субмарины! Кто еще хочет цирковой номер показать! Вылезай наверх, нечего крюком цепляться… — крикнул в приоткрытый люк Чижеев и при этом добавил нечто такое, что заставило Восьмеркина застонать от удовольствия и вновь разразиться громким смехом.
Восьмеркин с Чижеевым будто охмелели от выстрелов, дохнувших жаром им в лица.
«Чего там они опять натворили?» — обеспокоился недоумевающий боцман и поспешил к приятелям.
— Что здесь у вас?
— Да мы тут двух олухов вниз сшибли, и сейчас они люка не могут задраить. Наш лом под крышкой сидит, — объяснил крючковой. — Не погрузиться им больше.
— Рано радуетесь. Люк рубки в двух местах задраивается. Они его с центрального поста закроют и нырнут, когда захотят, — ворчливо заметил боцман, хотя в душе радовался не менее Восьмеркина.
Теперь подводники не могли погрузиться, не затопив рубки. Правда, от воды они впоследствии сумели бы избавиться, выпустив ее при всплытии в центральный отсек, все же это была для них большая неприятность.
«В лодке есть еще кормовой и носовой люки, — вспомнил Клецко. — Их не рекомендуется отдраивать в походе, но кто в таком положении посчитается с инструкцией? Чего доброго, подводники повылезут да нападут с двух сторон».
Он вгляделся в сгущавшуюся мглу. Лодка шла в позиционном положении. Вся носовая палуба была под водой. «Им нужно еще привсплыть, чтобы открыть люки, — соображал Клецко. — Когда дадут пузырь, мы почувствуем. Можно пока не опасаться».
Тем временем продрогший на ветру Восьмеркин принялся уговаривать Чижеева:
— Ты, Сеня, спец по-иностранному разговаривать. Поагитируй фашистов, — может, сдадутся? Вот будет здорово! Прямо на мостике трофейной лодки мимо всех кораблей с фа-асоном пройдем! Народу сколько выбежит посмотреть!
— «С фа-асоном», — передразнил его Чижеев. — Фашистов так легко не возьмешь. Им надо целую речь говорить. Если бы днем, так я бы на пальцах с ними объяснился, а так, пожалуй, не поймут.
Восьмеркин услужливо приподнял крышку люка. Чижеев откашлялся, сложил руки рупором и крикнул вниз: