Ресторан «Шарошка».
Шашлык. Харчо. Люля.
Все есть, что душа хочет!
Всех ждет директор Жора!
Рабочие весело хлопали новичка по плечу:
— Ай да плотник, избавил нас от комаров.
— Жора, корми его первым! Если бы не Микуль, загрызли бы тебя комары!
— Когда Жора в долгу оставался? — ворчал повар. — Жора ничего не забывает!
— Да, по дереву ты мастак, — сдержанно бубнил за ужином Кузьмич. — А вот как с железом?..
— Сладит и с железом, — неожиданно поддержала Микуля тетя Вера. — В его годы человек всюду к месту, не то что мы, старье…
— Всему свое время, доберемся и до главного! — продолжал ворчать Кузьмич.
От работы осталось радостное ощущение. Надо бы матери написать, как устроился, чтобы не переживала за него. Но не любил писать письма, поэтому отложил до первой вахты.
На другой день Кузьмич отправил Микуля седьмым членом вахты на смену. Седьмой — лишний, в вахте всего шесть человек. Микуль сначала помогал «помазку» — заправляли отдыхавшие дизели, их под навесом много: одни работают, другие отдыхают. Потом помогал буровому рабочему-«подсвечнику», — крючками подтягивали висевшую трубу в угол, бурильщик на что-то нажимал, и труба опускалась и становилась на попа. Работа вроде бы простая — успевай только разворачиваться. Но грохот «забивал» уши, машинный дух перехватывал дыхание. Когда становилось совсем невмоготу, Микуль бросал грубые брезентовые рукавицы и бежал в светлый сосновый бор. «Это тебе не белку стрелять, не соболя выслеживать! — беззлобно посмеивались помбуры. — Железо-то кусучее, злое, пуля охотничья его не берет!»
Микуль лежал неподвижно на белом влажном ягеле, оглушенный и ослепленный, и ждал, когда свежесть и покой мудрого Бора вернут ему силу, способность дышать, слушать, видеть, наконец, способность жить. Ведь Бор не оставит его в беде?! Кто поможет, если не Бор?! Потом, придя в себя, возвращался на буровую. Понял, что хорошо придумал Кузьмич, поставив его, пусть даже седьмым человеком, в вахту: одно дело зверя промышлять, совсем другое — нефть.
Вечера, по-таежному тихие и грустные, нагоняли печаль. Если не собирались на чаепитие у Кузьмича, Микуль от непонятной тоски поднимался на вышку. Сегодня встретил здесь Надю. «Что тянет ее сюда? — соображал Микуль. — Может быть, она тоже мечтала стать пилотом и любит смотреть на тайгу?!»
Солнце опустилось уже наполовину… На округу набежала тень — тайга, потемневшая и посуровевшая, притихла. Лишь на вершинах дальних сопок да еще тут, наверху, играло солнце. Но через минуту оно провалилось за горизонт. В прощальном солнечном сиянии плавали лишь редкие высокие облака. Наконец погасли и они.
Надя украдкой покосилась на Микуля. Этот молчаливый парень все-таки вызывал интерес. На буровой таких еще не бывало. Он не прикидывался бесшабашно-веселым остряком, не играл влюбленного по уши красного молодца, не сыпал комплиментами. И в то же время с ним не чувствуешь того напряжения, которое возникает в разговоре с малознакомыми мужчинами. Можно просто стоять и молчать — и все равно с ним хорошо. И ей вдруг стало тревожно, стало совсем не все равно, что он, привыкнув в буровой, может утерять ту почти детскую свою искренность и чистоту души, которые так удивили ее.
Микуль покосился в сторону соснового бора, нерешительно взглянул на девушку и наконец тихо спросил:
— Надя, а ты слышишь, как стонут сосны в бору?
— Стонут? — переспросила девушка, вскинув брови. Но, помолчав, ответила серьезно. — Нет, я слышу только песню старого бора.
— Тебе хорошо…
— Они жалуются только сильным, кто им может помочь, — прервала Надя. — А меня не хотят тревожить, наверно, деликатные они!
— Да, они тихие, — подтвердил Микуль и высказал свое опасение: — Мне кажется, я все думаю, они быстрее меня отсюда выживут, чем буровая, чем машины ее! Раз такое случилось, по таежным обычаям, кто-то должен ответ держать. Без этого нельзя.
Тут он вспомнил и рассказал случай в подтверждение своим словам. Лет шесть назад в низовье реки Ингу-Ягун появился лесоучасток, его люди рубили и сплавляли лес. Все шло так, как намечали, только на начальников не повезло им. Первый года не проработал — умер от какой-то неведомой никому болезни, второго взяла река в половодье, третий погиб на охоте. Словом, через каждый год новый начальник. И старики предположили, что причина гибели начальников в том, что лесоучасток вырубил много деревьев и еще больше сгубил напрасно молодого, только подрастающего леса. Будущий лес напрасно сгубил. По древним преданиям, чем больше человек уничтожает живых юх-пом[6], тем короче становится его жизнь. Поэтому ханты еще с малолетства внушают детям — беречь деревья и травы. Оттого-то в прежние времена охотники-ханты на дрова рубили только сушняк, а жерди для чума, если путь предстоял дальний, разбирали и аккуратно ставили под кроной разлапистого дерева — они пригодятся тому, кто здесь остановится потом. Оленеводы же такие жерди всегда возили с собой, потому что часто кочевали. Если они хорошо оструганы и легки, то переходили от поколения к поколению и служили человеку немало лет и зим. Да что жерди, даже рогульки для чайника и заостренные палочки для подовушки[7] охотник приберет на кострище, а если когда поедет еще по этой дороге, то обязательно остановится здесь на кормежку оленей или ночевку. Значит, не будет рубить лишний раз молодые деревья!..
— Вот не думала, что твой народ так почитает дерево! — удивилась Надя. — Обычно чего у человека много — то он мало ценит!
— Здесь ведь все от дерева идет, — сказал Микуль. — Поэтому, видно, и дерево уважают! Не будь леса, что бы охотник делал?!
— Да-а, — задумчиво протянула Надя, помолчав. — Но думаю, сосны твои умные и должны понять, что ты пришел на буровую, чтоб найти нефть, чтоб облегчить жизнь тайги: и людей, и деревьев… Разве они это не поймут?
— Наверное, поймут…
— Значит, ты еще услышишь их песню.
Но песнь соснового бора еще не скоро пришла к Микулю и не скоро оттеснила стон убитой сосны. Но все же он был благодарен Наде, которая будто бы подарила ему эту песнь. Потом, когда бы он ни вслушивался в шум сосен, всегда вспоминался ему Надин голос. Ему уже казалось, что это поют не сосны, а Надя. Голос ее успокаивал и вселял надежду на что-то большое и светлое.
6
Наконец пришло утро седьмого дня. Микуль в чистенькой спецовке ждал завтрак за дощатым столом. У плиты, среди котлов вовсю колдовал Жора.
Тут же вертелась его помощница Света, смуглая хрупкая девушка. Она только вчера вернулась из отпуска и не узнала столовую. Густо пахло свежей древесиной, проемы окон затянуты марлей. Комары тщетно штурмовали эти белые пятна.
— Как хорошо-то стало, Жорик! — восхищалась Света, искоса глянув на Микуля. — Посмотришь, будто и не буровая!
— Ты что так рано, Мико? — пробурчал Жора. — На вахту, что ли, собрался?
— Не видишь… — Микуль показал взглядом на оранжевую котелкообразную шапку, которая лежала на скамье рядом с кепкой и брезентовыми рукавицами. — Только что каску не надел!
Тут Жора заговорщически подмигнул Микулю, подойдя к столу, наставительно сказал:
— Э, друг, на работу никогда не спеши! Понял — не спеши, быстро устанешь! Я много работал, знаю, что говорю!
— Жорочка, ты же говорил, что не любишь много работать! — вмешалась Света. — Ты ж по ресторанам любил…
— Не мешай! — отмахнулся Жора. — Я человеку дело говорю!.. Слушай, Мико: тебе надо со мной дружить, хорошо буду кормить, тогда и зарабатывать будешь хорошо. Чтобы сила была, все идут в мой «ресторан». Не сделаю обед — остановится работа. Я тут главный!
— Нет слов — ты у нас, Жора, всему голова! — подхватил вошедший Алексей Иванович, бурильщик лет сорока, худощавый, с пышными пшеничными усами, Микуль часто видел его у пульта. — Здорово были! Ну как, Жора, без комаров ты теперь тут, як генерал?
Алексей Иванович сел напротив Микуля, снял пятнистую от раствора кепку и взялся за ложку.
— К нам записали? Верховым? — спросил у Ми куля.
— Да. Попробую…
— Ну, добре! Посмотрел тут что к чему? — он окинул охотника оценивающим взглядом и принялся за завтрак, добавив:
— Значит, любишь высоту? Это неплохо, но лучше, чтоб она полюбила тебя.
Вокруг глаз бурильщика едва заметные морщины. Они делают его взгляд лукавым и теплым. «Наверное, любит посмеяться», — решил Микуль.
Пришли дизелисты Ракович и его помощник Березовский, длинный и беспокойный малый. Оба в замасленных куртках. Ракович крупный статный красавец, но медлительный и молчаливый. Кепка надвинута на самые брови. Взгляд из-под козырька тяжелый и какой-то затаенный.
После них появился первый помбур Гриша Резник — плотный, кряжистый, словно молодой, набравший силу кедр, красующийся среди берез.
— Здравствуйте! А где Костик? Я ж поднял его, опять, наверное, завалился!
— Похоже на него! — заметил Березовский ехидно, но никто не обратил на это внимания. Привыкли. — Надо бы водицей…
Тут в столовую влетел Костик, буровой рабочий. Волосы каштановыми кольцами мотались во все стороны. Лицо круглое, с нежной кожей. Глаза большие и по-детски чистые, доверчивые, с густыми ресницами.
— Привет, орлы! — закричал он с порога. С его появлением тишины как не бывало.
Костик пришел последним, но ел так быстро, что пустую тарелку отодвинул от себя раньше всех. Он придвинулся к Микулю и начал его «просвещать».
— Ты плохо знаешь наших людей, вот слушай. Это Ракович — конкурент Жоры. Думаю, где-нибудь у него лежит ведерный чугунок с деньгами. Зачем? Никто не знает. Кепку его не трогай. Медведь, видимо, скальп содрал, хотя на охоту ни разу не ходил. Молчит как ротор, разговаривает только со своими дизелями…
Микуль вспомнил железное возвышение с зубастым отверстием-ртом, куда опускают трубы. По рассказам он уже знал, что раньше бурили ротором — он вращался, гудел, а теперь — турбобуром, ротор неподвижный, молчаливый.