— Какой земляк?
— Степаном зовут, рыбак, на моторке ездит. Прошлый раз он возил нашу вахту на рыбалку, невод у него есть.
После ужина, по обыкновению, усаживались на лавке у стены, курили и вели неторопливые беседы. Гриша с тарелкой в левой руке кормил собак: называл пса по кличке и бросал кусок, но его перехватывали более нахальные и нетерпеливые, и начиналась свалка. Гриша немедленно водворял порядок, отчитывал провинившихся и начинал заново. Рабочие молча наблюдали.
Микуль, выходя из столовой, отпихнул подвернувшуюся под ноги собаку, сердито цыкнул на нее.
— Ты что, не любишь их? — удивился Гриша. — Ты ж охотник…
— Не нравятся мне эти собаки, — ответил Микуль. — Охотничьи лайки, как только кончается охота, всю весну и лето на привязи сидят, потому что…
— То охотничьи, а это свободные жучки, куда захотят — туда и понеслись! — перебил его Гриша.
Осердился немного Микуль, что не дали ему слово сказать, ведь в тайге сначала один говорит, потом другой: если голова на месте, никуда нужное слово не убежит, поэтому остановил Гришу:
— Дай мне слово сказать…
Повторил Микуль: да, охотник все лето и весну собаку на привязи держит. А почему на привязи держит? Да потому, что сейчас пришла в тайгу Белая Ночь — наступило время покоя и тишины. Птицы рек и озер теребят перья на своих грудках, чтобы в гнездах, где лежат яйца, было мягко, было тепло, было уютно. Они своей одежды не жалеют, до осени с голой грудкой будут летать, чтобы только вывести птенцов. Гнезда в дуплах, в кустах багульника, на болотных кочках, открыты семи ветрам и семи дождям, открыты семи клыкам и семи когтям! Если тебе не совестно смотреть в изумительные светлые глаза Белой Ночи, бери яйца с теплого гнезда и глотай их, пока хруст скорлупы не ударит тебя по уму и сердцу. Если, конечно, они у тебя есть…
В дупле старого дерева соболиха прячет своих еще слабых детей, под корневищем толстой сосны лиса выкопала нору для своих лисят, на неокрепших долгих ножках лосята и оленята семенят за своими матерями. Они пока беспомощны, у них нет даже того немногого, чем наделяет природа взрослых зверей: ни крепких зубов, ни тяжелых рогов, ни острых копыт. Их можно взять голыми руками, если тебя не смущают ясные небесные очи Белой Ночи. Охотник-таежник всегда чувствует на себе взгляд Белой Ночи, и никогда у него не поднимется рука. Летом у него и ружья-то нет, летом он не охотник, летом он рыбак, а рыба добывается не ружьем. Но и летом зима ему снится, и он ревниво стережет покой и тишину тайги, он знает свои земли и воды, много раз убеждался: что Белой Ночью посеяно, то он осенью и зимой пожнет. Таков закон природы, таков закон тайги. Поэтому он на страже покоя и тишины, поэтому он прячет ружье, поэтому он держит свою лайку на привязи. Он знает, что власть, магическая сила Белой Ночи не действует только на хвостатых, только на хвостатых![9]
Сказал Микуль свои слова и умолк. Призадумались и буровики, не спешили с ответным словом. Только Гриша не заставил себя долго ждать, воскликнул:
— Да мои жучки дальше кухни дороги не знают! Где им до гнезд и птенцов?!
— Вчера на озере норы ондатровые рыли, — вспомнил Микуль. — И на бору сегодня за белками гонялись!
— Не без греха твои жучки, Гриша! — вмешался Костик. — Я тоже слышал, как они кого-то облаивали!
— Привязывать их надо, — жестко сказал Микуль. — Нельзя так оставлять. Ведь осенью нам самим на охоту захочется, все мы теперь тут вроде хозяев.
— Да сожрут их комары заживо! — крикнул Гриша. — Не выживут на цепи!
— Выживут! — веско сказал Микуль. — Ни одну собаку еще комары не заели! Только цепь должна быть такой длины, чтобы собака смогла вырыть себе нору, на лад лисьих нор. На цепи летом она обычно всегда делает такое жилище. Или хозяева-охотники роют яму своей лайке, сверху закрывают досками и песком, оставляют вход в нору. В жару там прохладно, нос в песок — и никакие комары не страшны!
— Гриша, лопату в руки — и давай фатеры своим жучкам! — засмеялся Березовский. — Если не хочешь, чтобы их комары заморили!
— Да за что же им такое наказание? — возмущался Гриша. — Они еще ни перышка из лесу не приносили!
— Еще не одно перышко принесут! — уверил Микуль. — Увидишь.
Заспорили буровики: собаки вредят тайге или нет, а следовательно, держать на привязи их или не держать. Алексей Иванович предложил разрешить спор таким образом: повременить до первого греха собак, чтобы, как он выразился, вещественное доказательство было — разоренное ли гнездо, пойманная ли птица, загнанный ли зверь. Как только это обнаружится, сразу всех собак на цепь. С ним согласились, и рабочие разошлись по своим балкам.
Микуль понимал, что не так-то просто поймать собаку с добычей, ведь не станешь бегать по их следам. Позднее у него появилась привычка: если попадались собаки, внимательно оглядывал их, нет ли следов крови на шее и на морде. Он знал, что псы, живущие возле помоек, очень неопрятны, совсем не следят за собой. Разве сравнить их с охотничьими лайками, которые после кормежки обязательно «умоются» — залижут шерстинка к шерстинке, знают себе цену: не отираются у ног каждого встречного, не станут вымаливать кусок, не ходят взлохмаченные и грязные.
Вернувшись в балок, Микуль снова лег — после вахты спина, ноги и руки словно одеревенели и при движении тупо ныли. Он подумал, что беспросыпно проспит до самого утра, но не тут-то было. Ночью ему снились таежные птицы и звери, и часто будил его собачий лай. Но, проснувшись, убеждался, что тишину нарушает только шум дизелей. Подивился он упорству буровой, которая с самого начала отворачивалась от него, то преследовала, гнала прочь сон-колонок, то сосну старую натравила, и вот, наконец, до собак добралась. А завтра что преподнесет?! Но Микуль уже нащупал тропу, с которой опытного охотника не просто сбить.
7
Не прошло и недели, как Микуль молча положил на стол мастера Кузьмича двух полумертвых окровавленных лисят. Разведчики, бывшие в балке, рассматривая их, тихонько рассуждали: выживут иль не выживут. Кузьмич невесело покосился на своего трехмесячного, без единого белого пятнышка щенка Чомбе, который спасался от комаров под столиком с рацией. И теперь хозяин словно хотел без слов убедить всех, что его щенок здесь ни при чем. Затем он перевел взгляд на Гришу Резника, тот сказал, что давно уже вырыл яму — нору для своей жучки, а за других не ответчик. Но тут выяснилось, что чуть ли не у десяти собак нет хозяев. Почти каждый приезжающий привозил с собой жучку, а когда увольнялся и уезжал, оставлял ее на буровой.
С первой же вахтой, улетающей на отдых, отправили собак на базу.
После того как вопрос с жучками уладили, Микулю показалось: бор и болото, озеро и река впервые посмотрели на него с благодарностью, признали в нем таежника. И он с легким сердцем отправился на озеро ловить окуней. После его ухода приплыл на крохотной несмоленой лодчонке Степан, заглушил подвесной мотор и легко перескочил на песок. Не спеша вымыл в речной воде руки и заросшее щетиной лицо, искусанное мошкарой, пригладил спутанные волосы, вытер шейным платком угольно-черные и колючие глаза и лишь после этого направился в балок Алексея Ивановича.
— Кер сделал? — спросил он хозяина, поздоровавшись.
— Давно тебя ждет, Степан!
— Чтобы бог дал тебе семь сыновей!
— Э, Степан, — усмехнулся Алексей Иванович, — я все же тебе друг. Давай пошли чай пить!
Хозяин наполнил кружки крепчайшим, почти черным чаем.
— Глухарей в этом году много будет, думаю, — сказал Степан, сделав первый глоток.
— Откуда знаешь?
— Выводков много. На песках следы уже есть, значит, матери глухарят обучают.
— Свозишь на охоту к себе, ненадолго?
— Возьму, Лексей, ты хороший человек и плохой охотник.
— Поэтому и согласился? И хитер же ты, Степан! Значит, беру отгул на недельку. Скажи, в какое время лучше всего?
— Осень скажет, когда надо на охоту идти.
— Опять хитришь, друг, — засмеялся Алексей Иванович. — Будто сейчас не знаешь, какая будет осень?!
— На зверя хочешь?
— Где мне на большого зверя, на глухаря хочу.
— Середина сентября — самое время, думаю.
— Степан, а как называется глухарь по-хантыйски?
— Лук.
— Лук?
— Не так сказал, Лексей. «У» короткий-прекороткий — лук! Как будто вовсе нет «у», а на самом деле есть, только прячется… Вот-вот, еще короче, немного получается.
— Учитель бы из тебя неплохой вышел, Степан.
— На это, наверное, голова хорошая нужна, — ответил Степан. — А в моей голове одни звери, птицы да рыбы. Да еще реки, озера, тропы — сплошной лес. Кого теперь это интересует?! Никого, думаю.
— Так уж и никого?!
— Живу я тут, глаза видят, уши слышат, куда денешься?!
После чая Степан вытащил из мешка сорогу с серебристой чешуей — твердую, насквозь провяленную. Протянул бурильщику:
— Попробуй, не пересолил?
Тот очистил рыбину, откусил со спинки:
— Хороша, Степан, в самый раз. Эх, пивка бы сейчас?
— Понравилась — хорошо, тебе привез, возьми с мешком.
— Спасибо, Степан!
В балок влетел Костик, с порога закричал:
— Здорово, Степан! Почему так долго не показывался?
— У меня выходных нет, как у вас тут.
— Переходи к нам — и у тебя будут!
— Э, старая сказка.
— Рога привез?
— Котелок твой, Коска, наверно, продырявился, починить надо малость.
— Почему, Степан?
— Сколько тебе говорить: рога еще сырые, рано. А говоришь — сибиряк!
— Ловко он тебя, Костик! — поддел Алексей Иванович.
Но Костик ни на кого не обижался.
— У меня новость для тебя, Степан! — заговорил он. — Ты вот все твердил, что никто не придет к нам работать. А теперь твой земляк работает у нас!
Степан вопросительно взглянул на бурильщика. Алексей Иванович кивнул.
— Зови его, если по-нашему понимает, поговорю с ним, — сказал Степан.