Здешний начальник говорит, что рейс в Кабул есть, но завтра. Я прикидываю, что если останусь на ночь, то успею только на вечерний самолёт в Дубай. Но мне хотелось бы через Ташкент, и для этого завтра утром уже надо быть в Кабуле к восьми. Друзья меня здесь бросить не могут. Садих кому-то звонит, потом говорит:
– Поедем обратно в Кундуз, а утром тебя в Кабул доставят… на вертолёте!
Я удивлён, но и обрадован. Неужели не сон? Или всё-таки сон? Уезжаем обратно в Кундуз.
Пока интернет-сигнал есть (что большая редкость), я проверяю рейсы из Кабула и убеждаюсь, что в 9:30 улетает самолёт в Ташкент, а вечером… – снова в «девицу, к которой второй раз вообще не тянет» – то есть Дубай. Друзья уверяют, что полетим очень рано, если погода позволит. В горах часто туман, дожди, мокрый снег; самолёты таких зон избегают. А вертолёты управлять проще, поскольку ротор вращается, но, конечно, нужна хорошая видимость и отсутствие обледенения.
Опий и прочие «радости»
Ислам запрещает опьянение, но оно бывает и среди мусульман. Исключение – использование опьяняющих веществ в лечебных целях. Исламская культура раскинулась на огромной территории, часто совпадающей с лучшими условиями для культивации опийного мака, конопли и табака. Алкоголь в Афганистане почти невозможен. Запах индийской конопли, который в Испании можно почувствовать на каждом шагу, здесь не встречался, хотя слухи обещали «горячие кирпичи гашиша на каждом углу». Да, я видел кальяны, но правительственный хирург, с которым познакомился в первую ночь в Кабуле, говорил, что местный насвай ведёт к онкологическим болезням. У меня всего один раз на улице в Кундузе встретился человек, похожий то ли на наркомана, то ли на безумца – вот и все мои наблюдения. Я спрашиваю спутников, что происходит с «всемирно известной опийной индустрией». Пока мы едем обратно, Хамза радуется возможности поговорить:
– Понимаешь, брат, это довольно сложный вопрос. В Афганистане есть место под названием «Чуйская долина», там лучшая в мире конопля. А на юге, в Кандагаре, растут маки с сильнейшим опиумом. Соблазн велик. При американской власти Афганистан действительно стал мировым центром героина. Для многих это был способ заработать. Выигрывали все: и владельцы плантаций, и контрабандисты, и колонизаторы. После победы «Талибана» одна из приоритетных задач – ликвидировать опийную индустрию. Ты сам видел, как на границах всех проверяют. Придёт время, и наши будут выращивать только благое! – улыбается Хамза. – По шариату выращивать мак не запрещено само по себе, но если он приносит несчастье людям, его нужно искоренять. Во время первого правления талибы уже решили этот вопрос, но потом вторглись янки, и всё началось с новой силой, даже более масштабно. Сейчас мы вновь выжгли поля, есть фотографии, но, может, где-то и остались крохи. А насвай у нас свободно продаётся, он здесь в норме.
Миф о «наркостолице мира», похоже, ещё долго будет поддерживаться пропагандой. Лично я не встречал гашишевых «кирпичей» ни на каком углу, уж тем более опиума и героина – ничего подобного…
В разговоре случаются и паузы. Наша машина мчится на юго-запад, асфальт снова кончается, и придётся ехать медленнее, а ужинать будем в Кундузе.
На этот раз я переночую на военной базе кундузского аэродрома, надеясь, что мы вылетим рано и я успею на ташкентский рейс. Полёт занимает чуть больше часа, прошу эмира организовать всё как можно раньше. Все устали от сегодняшних приключений.
Военный полёт
Когда мне предстоит что-то ответственное на раннее утро, я сплю беспокойно. Здесь я едва дремлю. Уже с пяти утра пытаюсь снова задремать, но скоро понимаю, что рейс в Ташкент улетит без меня, если мы не взлетим прямо сейчас.
Только в половине восьмого появляется эмир и ведёт меня к вертолёту Ми-8. Это одна из машин, оставшихся афганцам после победы над коллаборационистами. Сегодня у афганцев самая большая в регионе «военная авиация» из техники, доставшейся от СССР, Бразилии, Европы и США: C-130, An-26, An-32, Cessna Caravan, Pilatus PC-12, Embraer Tucano, а также Lama, Ми-8/17, Ми-28, Apache, Chinook…
Хотя я провёл множество часов в полётах на самолётах и несколько раз сидел за штурвалом в разных странах, на этом массовом в мире вертолёте мне летать ещё не доводилось. Ми-8/17 – «универсальная рабочая лошадка», выпущено свыше 17 тысяч. Первый полёт в 1965-м, и до сих пор служит в 50+ странах. Я много раз восхищался его возможностями на авиасалонах. Не удивительно, что сегодня на него дефицит и растущий спрос, ведь конкуренты Augusta и Eurocopter не могут дать такую же надёжность.
Я воодушевлён. Нравится летать на вертолётах, они дают особые впечатления, недоступные самолётам – не лучше, просто иные. Самолёты безопаснее, плавнее и обычно быстрее, но вертолёты могут гораздо больше маневрировать. В глубине всё же есть страх: ведь война не окончена, мало ли какой боевик сейчас нацелится на нас… Но чем интереснее!
Мы садимся в аскетичный салон, вижу, как спутники совершают молитву и понимаю, что даже пуштуны бывают напуганы. Экипаж прогревает двигатели, раскручивает ротор. Два турбодвигателя становятся всё громче, я пониже натягиваю на уши свою «паколь».
С Божьей помощью прогоняю боязнь, погружаюсь в радость полёта. Этот рейс, как и вся моя афганская поездка, один из самых ярких в моей жизни. Разумеется, военный полёт проходит на малой высоте, порой мы видим номера машин, если они есть (часто их нет). Для самолётов предусмотрен лимит не ниже 500 футов, а над населёнными пунктами 1000 футов, а вертолёт идёт на 50 метрах, и это даёт дозу адреналина. Но осознание, что на такой скорости попасть в нас из пулемёта сложно, а «Стингеров» нет, сильно успокаивает.
Захватывающе глазею через потёртое стекло, переполнен благодарностью узбекским пограничникам. Мы летим над селениями и полями, где бродят стада овец и коз, потом начинаются горные гряды. Чем выше поднимаемся, тем холоднее. Вспоминаю закон: «каждые 1000 футов температура падает на 2 градуса». Наблюдатель приоткрывал дверь, теперь наконец её закрывают, потому что сквозит. Нужно огибать перевалы, погода на грани минимальных условий для «визуальных» полётов. Горы поднимаются всё выше, приходится набирать высоту и терпеть холод. Афганистан – страна гор и пустынь, и вот мы пересекаем Гиндукуш, местами превышающий 5-километровые вершины, ведь через Саланг мы не «перелетим» на вертолёте. Этот горный массив с ледниками даёт воду жаждущим афганским равнинам, участвовал в формировании Кабула и снабжает одноимённую реку. Самая высокая точка Афганистана – Наушак (7485 м), на границе с Пакистаном. Гиндукуш не самый высокий хребет, ещё более внушительна Ваханская гряда к северу, там высоты за 6000 м.
Я летал над Европой от Спилве до Аликанте в диапазоне 9–12 тысяч футов без кислородной маски, и обычно чувствовал себя нормально. Но здесь, когда GPS показал свыше 16 тысяч футов, у меня возникли лёгкая тревога и лёгкое головокружение. На отметке 16 363 футов мы начали снижение. Я обрадовался этому, голова прояснилась на 6000 футах. Кабул находится сразу за этой грядой, большие лайнеры здесь тоже летают довольно близко к горам, но у нас военный пилот в боевом режиме – порой ощущение, будто прыгаешь с парашютом!
Через час пятнадцать мы приземляемся в военной зоне кабульского аэропорта. Здесь летная полоса обслуживает и гражданские, и военные рейсы, территория разделена надвое. Мы благодарим лётчика за этот опыт, а он лишь сбавляет обороты, чтобы снова взлететь дальше. Вижу большую часть авиапарка, оставленного американцами.
Я в восторге, но времени мало. Рейс на Ташкент взлетает прямо сейчас, подмигивает крыльями, будто насмехаясь…
Нас везут к зданию аэропорта. Проверки и VIP-зал уже привычны. Приятно слышать, что люди говорят по-английски. Подходит очередной эмир, обнимает меня как брата. Планируем дальнейшее. Оказывается, в 15:00 есть рейс в Стамбул! Какая удача, ведь там много пересадочных вариантов. Но через пару минут:
– Со Стамбулом не выйдет, – замечает эмир.
– Почему? – разочарован я.
– Билеты не продаются, это хадж-«чартер».
– Может, есть свободное место на борту?
– Нет, невозможно, – чуть ли не «рубя» рукою.
– А рейс в Дубай в 18:00?
– Да, надо узнать про билеты, – он снова звонит.
Захожу на kamair.com, проверяю стоимость. Она заметно выше, чем была при полёте в Афганистан:
– Билет можно купить, – говорит эмир, закончив разговор.
– Прекрасно, покупаем! – надеюсь, что цена у афганцев будет дешевле.
– 500 долларов, – произносит эмир.
– Спасибо, брат, тогда я куплю через сайт за 350.
– Поступай так, – смеётся он.
Пришло время прощаться с моими друзьями, они выполнили свою миссию. Я вижу, как они вымотаны ритмом последних дней. Во многих восточных странах запрещено брать с гостя деньги в первые три дня. Мне не давали платить ещё дольше, но теперь билет всё же покупаю сам. Есть поговорка: «На третий день гость начинает портиться…»
До вылета ещё долго, меня отвозят в безопасное место в военной части при аэропорте. Пытаюсь найти самый быстрый маршрут из Дубая в Ригу. Интерьер здешней казармы напоминает советскую армию. Судя по типовым постройкам, это наследие ещё тех времён. Лежу на пружинной железной кровати, вспоминая солдатские годы. Связь слабая, снова не получается купить билет. В отчаянии пишу жене, и она помогает оплатить всё онлайн. Вскоре пора в пассажирский терминал. Впервые за несколько дней я снова в европейском костюме, а сандалии, купленные в Кундузе, отдаю Абдуррахману. Он радостно отбрасывает свои старые шлёпанцы и мгновенно переобувается.
Теперь нас везут на бронированном джипе эмира военной части. Толпимся вчетвером на заднем сиденье, но это недолго: терминал в 15 минутах. Мы прощаемся. Я безмерно благодарен за всё пережитое и чувствую лёгкую грусть расставания, но тоска по дому всё сильнее.
В VIP-зале я вместе с людьми в масках. Похоже, это делегация ЮНЕСКО, значит, полетим одним рейсом. В автобусах нас отвозят к самолёту, и, поднимаясь на борт, понимаю, почему обратный билет дороже: самолёт полностью забит. Из страны выезжает куда больше людей, чем приезжает. Рядом со мной оказывается пуштун, через Стамбул он едет в Таджикистан. Хорошо говорит по-английски, и я рад последнему глотку афганской культуры. Это тот же авиалайнер с той же командой, ч