Тогда все закончилось через несколько секунд. Он спросил, что с ней такое произошло, она прошептала: «потом». Когда они остались одни в своей комнате — той самой, где Света жила в свой первый приезд, — она рассказала, что внезапно вспомнила Рождество в Хэмптон-корте, при дворе Генриха VIII. Точнее, не вспомнила, а погрузилась в тот момент точно так же, как это было с ней, когда Маргарет показывала ей свою жизнь. Правда, с одним отличием: на этот раз в теле Маргарет не было ее сознания. Только одна она — Света.
Потом он не раз замечал нечто подобное. Света замирала и исчезала. Уходила куда-то в другой мир. В прошлое. Иногда на секунды, иногда на минуты. Тони пытался расспрашивать, но она старательно уклонялась от этих разговоров. Иногда он замечал на ее лице смесь раздражения, стыда, смущения, и тогда из глубины поднималось бешенство и тупая, иррациональная ревность. Тони знал, чем она занималась в те минуты прошлого, когда в настоящем неподвижно сидела в кресле, уставившись в никуда. Там ее сознание мучилось, а тело Маргарет со всем пылом страсти отдавалось возлюбленному. Художнику Мартину Кнауфу. Бернхарду, сыну немецкого маркграфа.
Когда-то Света сравнила это с эротическим сном — одновременно приятным и мерзким. И глупо, конечно, было бы ревновать к эротическому сну. Если бы не одно но. Это был не сон. Сон приснился — и забылся. А свидетельством близких отношений леди Маргарет и маркграфа Бернхарда был он сам, Энтони Каттнер собственной персоной. Их дальний, но прямой потомок. Света, его жена, там, в прошлом, пусть не по своей воле и в чужом теле, зачала и родила его предка — Мэтью Стоуна. Хотя Мэтью был и ее предком тоже. Боже, ну и бред… Рассказать кому — и кто первый окажется в сумасшедшем доме?
Вот поэтому он и не хотел, чтобы Света ехала в чертов Скайхилл. По правде говоря, ему никогда там особо не нравилось. С самого первого приезда, когда Питер привез его туда — показать замок, познакомить с дедом, с кузеном и кузинами. Тони всегда чувствовал себя там чужим. Даже когда согласился на должность управляющего. Но, с другой стороны, именно там он встретил Свету. Как могло случиться, что из миллионов, миллиардов людей, живущих в разных странах, встретились именно они — имеющие общего предка? Причем именно там, где этот самый предок родился почти пять веков назад. Тоже магия? Вполне возможно…
Тони вспомнил, как Люси и Питер попросили его отвезти куда-нибудь на прогулку их подругу, пока они в Париже. «Неловко так получилось, — сказал Питер. — Пригласили в гости и бросили здесь одну. Она еще и по-английски почти не говорит. Будет сидеть в своей комнате целый месяц и всего бояться». Тони согласился с большой неохотой. Очень трудно общаться с человеком, который тебя не понимает и сам толком не может ничего сказать. Почему-то подругу Люси он представлял себе такой же пышной, но только страшной, как ядерная война, в очках и с торчащими передними зубами. «Хорошо, — пробурчал он. — Отвезу ее в Стэмфорд, накормлю ужином. Но не более того». «Более и не надо!» — заверили его Питер и Люси.
Когда он вошел в библиотеку и увидел Свету, не поверил своим глазам. В кресле сидела молодая красивая женщина с великолепной фигурой. Она смотрела на него настороженно, но доверчиво и заинтересованно. Где-то он прочитал, что человеку нужно всего сорок пять секунд, чтобы влюбиться. Насчет влюбиться — это, пожалуй, было слишком, но вот чтобы понять: с этой женщиной при благоприятных обстоятельствах возможно все — для этого сорока пяти секунд было даже многовато. И дело совсем не в фигуре. И не в том, что по-английски она, как выяснилось, говорила прекрасно.
Ни с кем никогда ему не было так хорошо, так легко. Никогда еще Тони так не боялся, что ничего не получится, что он ей не нужен. И каково потом было его удивление, когда он узнал, что и Света боялась того же самого.
Дьявол, совершенно ни к чему было вспоминать, как все у них было прошлым летом. И без того тошно.
Но если подумать хорошо… Если все началось в Скайхилле, хоть прошлым летом, хоть на Рождество, может, как раз наоборот — там и найдется то, что поможет?
Тони встал, вышел на кухню, выпил воды из кулера. Встал у окна и долго смотрел в сад, пытаясь сложить паззл.
Что происходило, когда призрак входил в тело Светы? Маргарет вытесняла ее личность в прошлое, в свое собственное тело? Нет, пожалуй, не так. Когда душа Маргарет отправилась туда, где должны пребывать все нормальные умершие, ее сознания в прошлом уже не было. Света, очутившись в средневековом Хэмптон-корте на Рождество, оказалась в теле Маргарет одна. А это значит, что год назад они перемещались в прошлое обе, оставив в настоящем все ту же самую пустую оболочку Светиного тела.
Нет, это какая-то полная чепуха. Как в прошлом может быть Маргарет — без Маргарет?
И тут до него дошло — словно вспышка молнии.
Кто вообще сказал, что можно вернуться в прошлое?
Можно отмотать назад запись — просмотреть еще раз видео, прослушать аудио. Но это не означает прожить записанное еще раз. Нельзя вернуться в тот момент, которого уже нет. Прошлое — это то, что прошло. Закончилось. Исчезло. Но… почему бы каждому мгновению настоящего не оставить свое отражение? Слепок. Проекцию. Которые сольются в единое отражение, существующее где-то рядом. Может быть, отстающее от нашего времени на доли секунды. Там нет живых людей. Только объемные картинки, которые бесконечно повторяют то, что когда-то делали их оригиналы, полные жизни, полные мыслей и чувств.
Это — архив, где хранятся копии всех человеческих жизней от сотворения мира. Архив, дверь которого закрыта на замок, а ключа не существует. Возможно, призрак может показать человеку свой файл из этого архива. Свою жизнь. Но все же — как вышло, что Света оказалась там одна?
Голова привычно раскалывалась от боли. Тони теперь часто не мог уснуть, и всегда это заканчивалось одинаково. Он вытряхнул из полупустого пузырька таблетку снотворного, запил водой и вернулся на диван. Утром, добравшись до работы с тяжелой, будто с похмелья, головой, позвонил Питеру и сказал, что в конце недели привезет в Скайхилл Свету, Мэгги и сиделку.
[1] eggnog, egg-nog (англ.) — сладкий алкогольный или безалкогольный напиток на основе сырых куриных яиц и молока. Является традиционным рождественским напитком в Европе, США, странах Южной и Центральной Америки.
2. День сурка
Сначала я надеялась, что это просто очередной прыжок в прошлое. Все четыре месяца после Рождества подобные переходы были хаотичными и непредсказуемыми. Больше всего я боялась, что подобное произойдет где-нибудь в людном месте. А тем более за рулем. Я быстро привыкла к левостороннему движению, хотя и думала, что этого не произойдет никогда. Но все-таки Тони пока не разрешал мне ездить без него.
Он рассказывал, что происходило, когда я исчезала, — Тони так называл это. Просто сидела или стояла, не шевелясь, и смотрела в одну точку. Так часто делают кошки, говорил он, интересно, что они там видят. Но вообще я старалась избегать разговоров на эту тему. Особенно неприятно было, если воспоминание-погружение касалось Мартина. Я никогда не знала, куда попаду в следующий раз, чаще всего это был замок Невиллов, двор при Анне Клевской или Скайхилл с Мартином. Но до сих пор никогда беременность или то, что было потом, до самой смерти Маргарет.
В настоящем проходило несколько секунд или минут, в прошлом — дни, иногда недели. Но в этот раз месяц шел за месяцем, промелькнуло лето, началась осень. Просыпаясь, я каждый раз надеялась увидеть палату лондонской клиники, Тони, маленькую Мэгги, но снова и снова обнаруживала себя в комнате проклятого замка. Гобелен на стене, пыльный полог кровати, камин, умывальник, стол и кресло у окна, большой резной сундук с одеждой, еще один — с бельем. Во второй комнате, точнее, «дневной» половине спальни, мебели почти не было, только стол, кресла и широкие скамьи у стен. Из нее можно было выйти в последнюю комнату, где на лежанке спала Бесси, и дальше — в большой холл. Оттуда узкая винтовая лестница внутри башни спускалась вниз, в помещение с выходом под арку ворот.
Даже не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мне стало по-настоящему страшно. До этого меня не покидала привычная досада и раздражение. Когда со мной была Маргарет, я, как и она когда-то, проживала эту жизнь впервые, испытывая все ее эмоции и ощущения. Но теперь все было иначе.
Во-первых, я заранее знала, что произойдет. Разумеется, не каждую мелочь помнила отчетливо, но, по крайней мере, все более или менее значимые события. Ощущение постоянного дежавю, усиленное в сотни раз. Во-вторых, я не могла ничего изменить. Абсолютно ничего. Как будто в тело была заложена программа: говорить то-то, делать так-то. И только думать я могла по-своему. Но что толку, если мне хотелось, к примеру, врезать говорящему очередную гадость Роджеру ногой по яйцам и разодрать когтями физиономию, а сестрица Маргарет поворачивалась и в слезах уходила к себе.
В общем, день сурка[1]. Только еще хуже, потому что Фил Коннорс, пусть в рамках одного дня, но все же был свободен и мог хоть что-то изменить. Я — нет.
Поскольку бороться с этим я не могла, оставалось только поискать плюсы. Конечно, Маргарет превратила мою жизнь в кошмар, но, с другой стороны, дала мне столько положительного, что грех жаловаться. К тому же я могла досконально изучить доступный мне кусочек тюдоровской Англии и собственной семейной истории. Кто еще может таким похвастаться? Да никто. А когда становилось особо тошно, я убеждала себя, что уже совсем скоро все закончится, и я снова вернусь туда, где со мной любимый муж, ребенок, друзья. Не в первый раз. И, наверно, не в последний.
Но этот визит слишком затянулся. Впервые я подумала об этом, проснувшись дождливым августовским утром. Ветер швырял в стекло пригоршни капель, от окна ощутимо тянуло холодом. Еще ни разу я не оставалась в прошлом так долго — без Маргарет, конечно. Наверно, тогда мне и пришла в голову жуткая мысль: что, если я не смогу вернуться?! Каждый раз я оказывалась дома так же внезапно, как и проваливалась в эту кроличью нору. Но может, мне удастся сделать это усилием воли?