Для меня это был страшный шок. Сначала мне казалось, что я переживаю страшную потерю, что очень близкий мне человек уехал совершенно в иной мир… Да… Но именно тот факт, что она продолжала писать, особенные тексты, черпаемые из народных песен и нашего детства, которые теперь приобрели дополнительную монастырско-духовную ноту сохранял для меня ее близость. Ее тексты и были тем главным мостом между нами, не считая братско-сестринской связи, а ее невозможно не учитывать.
Ф. Дэтвилер: А как Вы переживали Ваши отношения с братом, Силья Вальтер?
С. Вальтер: После всего, что ты сказал, Отти, мне сложно, хотя мне в любом случае было бы сложно оценить тебя просто парой фраз. Ты присылал мне каждую свою книгу с посвящением, и это всегда меня бесконечно радовало. И я должна сказать, что всегда удивлялась, восхищалась тем, что ты писал, и до сих пор восхищаюсь твоим способом наблюдения и микроскопически точного описания событий в природе и окружающем мире. Но также и твой жесткий переход в язык, чуждый для меня, имеет в себе нечто странно притягательное. Тебе удается – возможно, сегодня еще лучше, чем раньше – создать своеобразный симбиоз из политики и поэзии. Можно я прочту в качестве примера короткий отрывок из «Призыва в ноябре», речи, которую ты прочел на заседании Берлинской академии искусств? Это можно заметить уже по первым трем фразам:
«Прежде всего необходимо говорить „сейчас“. Сейчас. Это значит говорить о времени года, поздней осени, начале восьмидесятых, времени, не имеющем параллелей. Это определенная историческая ситуация, и когда состав фосфата в воде достигнет некоторого порога, равновесие нарушится, и вода перейдет в иное качество. Для различных рыб, лягушек, амфибий и животных тогда либо наступит новая жизнь, либо не будет вообще никакой жизни, в зависимости от потребности в кислороде и строения организмов. Наступят новые условия».
Так ты начал политический доклад. И в этом как раз все дело – в соединении, своеобразном взаимопроникновении лирики, настроения и определенной позиции. В этом есть именно то, что, мне кажется, только тебе так хорошо удается.
Ф. Дэтвидер: Значит, Вы не потеряли друг друга из виду только благодаря творчеству. Итак, писательство словно было заложено в Вас с колыбели. Ведь Вы родились в семье владельца издательства, который был к тому же журналистом, и поэтом.
С. Вальтер: Да, книга была частью нашей жизни. Невозможно описать, сколько книг мы проглотили в детстве и какое значение имела для нас наша детская библиотека, которую собрала мама… Но самым важным было то время, когда мы открыли библиотеку отца. Я думаю, ты испытывал то же, что и я…
О. Ф. Вальтер: Там были все романтики, о которых ты мне рассказывала: от Брентано до Беттины фон Арним. Для меня, правда, там были также и совсем тривиальные вещи, детективы, приключенческие романы а ля Рольф Торринг и Зан Грэй, а также русские писатели, великие русские эпики XIX века, Толстой, и прежде всего Достоевский, 20 томов которого я дважды перечитал запоем.
Затем Лесков, Тургенев, Чехов и так далее. Это было для меня очень важное время, которое мы оба переживали крайне интенсивно. Хотя ты, кажется, находилась под большим впечатлением от романтиков, чем я…
С. Вальтер: Да, удивительно: перед разговором я сообщила тебе список моих тогдашних любимых авторов, но я понятия не имела, что он настолько совпадет с твоим. Я перечислила тебе Гоголя, Пушкина, Чехова, Достоевского, и ты практически назвал тот же список. Интересно, что нас тогда так увлекли именно эти авторы. Хотя я должна сказать, что прочла отнюдь не до конца все эти книги, часто я к ним просто принюхивалась. Большие эпические произведения, Достоевский и т. д., все эти анализы – поначалу это было интересно, но потом стало казаться слишком растянутым и скучным. Поэтому я не могу сказать, что прочла их и что они на меня как-то особенно повлияли. Я отнюдь не создательница историй, уже тогда меня пленяла не история, Story, не эпическое, а поэзия русских авторов.
Например, я припоминаю, как прочла тургеневское «Воскресенье в поместье»[60]… В тот воскресный день я была совершенно одна дома, стояла тишина. Наш дом находился на отшибе, в саду капало с деревьев, перед этим прошел дождь. Собака лежала рядом со мной в сером плюшевом кресле. Я прочла рассказ Тургенева за полчаса и чувствовала себя оглушенной, восхищенной и просто околдованной. Я могла избавиться от этих чар, лишь набросав спонтанно стихотворение. Тогда и было написано «Мы с белым маленьким щенком». Стихотворение, вошедшее в книжечку «Первые стихи» и позднее включенное Петером Шиферли из издательства Архе в новое издание.
Мы с белым маленьким щенком
Мы с белым маленьким щенком
Сквозь двери все пролезем.
Тебя мы ищем и меня.
Мы плачем и мы мерзнем.
Дождь пишет круги на озерной воде
И бродит по ней ходуном.
Не пойму, где хожу я и где стою
С моим маленьким белым щенком.
Мир велик и огромен. А ты далек.
Где кончается путь тот дальний?
Я вслушиваюсь в большой дождь,
И тихо щенок мой лает.
Не нахожу ни тебя, ни себя.
Из-за тебя я пропала.
Щенок мой печально глядит, и лицо
К ушам его я прижала.
Ф. Дэтвилер: Силья Вальтер, Вы еще в раннем возрасте начали писать стихи. А как начали писать Вы, Отто Ф. Вальтер?
О. Ф. Вальтер: Я, как и многие школьники, в годы учебы в гимназии и после этого писал стихи, но затем все же нашел свой способ выражения в длинной прозе.
Ф. Дэтвилер: Но «зараза» писательского труда также пришла к Вам и из родительского дома?
О. Ф. Вальтер: Думаю, да, у нас дома это поощрялось. Там возник тот стимул, который затем распространился на школьные годы и дальше…
С. Вальтер: …это как бы послужило предпосылкой, правда?
О. Ф. Вальтер: конечно. От нас будто чего-то ожидали. Таким образом достаточно часто либо губят, либо открывают таланты…
С. Вальтер: …да, это была настоящая провокация.
О. Ф. Вальтер: Точно. Так что эта «зараза» легко объясняется. Но одновременно мы оба, видимо, независимо друг от друга, открыли для себя писательство и как наш собственный остров, тот камень, на котором можно было строить. Язык как плащ, как защитный покров против могущественного родительского мира и общества как такового… писательство до сих пор сохранило для меня среди прочих и эту функцию.
Ф. Дэтвилер: В Вашем родительском доме было сильно влияние не только литературы, но и религии. Это был ярко выраженный католический дом. Как Вы оба относились к этому? Пробудило ли католичество в Вас собственное религиозное чувство или же Вы восприняли его как унаследованную пустую традицию?
С. Вальтер: Эта область была для меня совершенно естественной. Я никогда не видела в этом проблемы. Благодаря маме, няне, книгам, бабушке и розарию, который я читала каждый вечер, религия была неотъемлемой частью моей жизни. Я восприняла ее, приняла в себя и, думаю, где-то на глубине благодаря этому началось решающее – поиск Бога.
Это звучит смешно и отдает философией, но религия на самом деле начала меня интересовать с раннего детства, и отнюдь не как что-то принятое в семье, к чему нужно было присоединиться. Я, скорее, никак не могла до конца осмыслить тот феномен, что есть нечто, что я не могу просто спрятать в мешок, оно находится надо мной. Так уже в детстве я делала первые робкие попытки нащупать то, что называют Богом…
Я нормально восприняла и то, что меня послали в религиозный интернат. Да, это был правильный шаг… Я тогда ходила в районную школу в Хэгендорфе и по сию пору помню, как мама однажды сказала: «Послушай, ты стала такой независимой, что тебя стоит отправить в школу, где займутся твоим характером». А я при этом подумала: «Почему бы и нет? Очень любопытно…» Так что интернат я восприняла отнюдь не как грозящую ссылку, а скорее даже с некоторым воодушевлением.
О. Ф. Вальтер: У меня все было несколько иначе. Но мы говорим о различных фазах развития нашей семьи. Ты, Силья, и я думаю, вы все, – вас было восемь сестер, а затем появился я, – жили почти что в святом защищенном мире. Отчасти и я застал этот мир. Но его стремительно оттеняло то, что происходило с моим отцом, – он становился алкоголиком. То, что он каждые три-четыре месяца отключался до полной потери сознания, казалось мне определенным видом саморазрушения. Акт саморазрушения, который мне психологически до сих пор не совсем понятен. В любом случае, это оставило на мне отпечаток. Все это тяжелой тенью легло на мое детство. Все католическое, конечно же, патриархальное и могущественное, с бесконечными указаниями на вину, означало для меня постоянную угрозу.
С. Вальтер: Я ощущала это совершенно иначе, и до сих пор вижу иначе. Медики говорят, что у нашего отца было нарушение функции мозга, которую с помощью сегодняшних средств вполне можно было бы устранить. Я никогда не воспринимала это так близко и не считала саморазрушением, как ты это называешь, потому мое отношение к отцу осталось неизменным. Да, я хочу сказать, что всегда гордилась и до сих пор им горжусь.
Ф. Дэтвилер: У Вас, Отто Ф. Вальтер, также был опыт жизни в интернате?
О. Ф. Вальтер: Да, меня тоже услали… В двенадцать лет. Я на три года попал в монастырскую школу Энгельсберга, где каждую ночь плакал в своей комнате. Время там казалось мне настоящим адом, тюрьмой, меня совершенно лишили свободной мальчишеской деревенской жизни, которая у меня была до того. Абсолютный мир мужчин. Исключалась всякая женщина. Даже моя мать не могла войти, потому что она также была всего лишь «нечистой» женщиной. То есть патриархат в квадрате. Логичное продолжение родительской дрессировки во мне мужчины – иногда с помощью кнута в отцовской руке – сильного мужчины, сына предпринимателя, офицера, движущей силы общества. Приблизительно таковы были ожидания по отношению ко мне… прежде всего моей