— А кто подарил? — с трудом проглотив новую порцию едва пережеванных волокон, спросил разведчик. — Как ва… тебя зовут?
— Зови Стенькой.
— Это… Степан, получается?
— Сказано же: Стенька! Погоняло такое, потому что фамилия Разин.
— А на самом деле как тебя зовут?
— Зачем тебе на самом деле? Стенька и Стенька, с тебя и того хватит.
— Но ты ведь и правда спас мне жизнь. Хотелось бы по имени знать, кому обязан.
— Ну, Юркой меня зовут. Легче стало? — пошевелил густыми бровями тот.
Теперь наконец-то Плюх сумел рассмотреть и лицо своего спасителя. Круглое, по самые брови заросшее густой щетиной, крупный нос картошкой, рассеченные косым шрамом толстые губы. Волосы длинные, ниже плеч, но настолько засаленные, что истинный цвет, да еще при таком освещении, не определить. А вот глаза светлые, но тоже не понять — голубые или серые. Также непонятен и возраст: тридцать пять, сорок, пятьдесят?
— А откуда ты меня спас? — положил Плюх возле себя с горем пополам обглоданную кость и поставил кружку. — Куда меня угораздило влезть?
— Говорю же: из «выжималки» я тебя вынул. Так и то, если бы медверысь не завыла, не узнал! Она, небось, закусить тобой собиралась, а ты спрятался — не достать. Вот она с досады и зачала горло драть. Я ближе всех к тому месту живу — первый и поспел. Еще бы минутки две-три, ты бы сочиться стал, а еще через пяток досуха бы она тебя выжала. А тебя-то как кличут, голубь лысый?
— Плюх.
— Зычно! Ну да мне-то что…
— И все-таки, как ты меня достал из этой аномалии?
— «Выжималка» любит, что пожестче. Вот я и закатил в нее булаган, благо рядом валялся. Она на него и перекинулась, дура, а тебя выплюнула. Так что все, теперь ты мой по гроб жизни.
— В смысле, твой должник? Я это помню и никогда не забуду.
— Не-а. Должник — то само собой. Только долг мне отдавать теперь всю жизнь станешь. Если попросту, ты теперь мой раб.
Плюх натужно — грудь сдавило болью — засмеялся. Стенька подхватил, ему сдерживаться было незачем. Вот только разведчику этот смех не понравился.
— Это ведь шутка? — спросил он, отчего мужчина засмеялся громче.
— Хватит! — крикнул Плюх и сморщился от боли.
— Ну, хватит так хватит, — оборвал смех Стенька. — Только ты, похоже, так ничего и не понял.
— Что я должен понять?
— Вот это, — подняв палец, обвел вокруг мужчина, — селение нашей группировки. Нас тут двести харь. Не считая вас. С вами — почти триста.
— С кем это «с нами»? — насупился Плюх.
— А ты еще не уразумел, голубок? Я ведь насчет раба не шутил. Мы и зовемся «рабовладельцами», потому что их-то как раз и держим. Надо же кому-то грязную да опасную работу выполнять. Вот и ты сейчас встанешь и пойдешь вкалывать.
— Я же… не смогу… — так еще до конца и не переварил полученную информацию разведчик, слишком уж она была дикой.
— Сможешь. Я ведь тебя не камни заставлю ворочать. На охоту пойдем, голубь лысый. Недалеко прогуляемся, не бойся.
— Из меня сейчас охотник… — невесело хмыкнул разведчик.
— Что-ты, что-ты, — замахал руками Стенька. — Разве я сказал, что ты будешь охотником?
— А кем же, дичью?
— Не сейчас, дела еще не настолько плохи, — оскалился «рабовладелец». — Ты будешь приманкой.
Плюх, скрипя от боли зубами, поднялся на ноги. Ему даже удалось на них удержаться — правда, за стену все-таки пришлось ухватиться.
— Ну, вот что, — прохрипел он. — Давай заканчивать с этим цирком. Никаким рабом я тебе не буду. Или отпускай меня, или убей сразу.
— Ух, ты гордый какой, голубок, — покачал головой Стенька. — А как же должок? Или тоже гордость рассчитаться мешает?
— Я рассчитаюсь, — процедил Плюх. — Покажу… скажу, где лежит одна штука… В общем, ты и так уже понял, что это я управлял кораблем, который взорвался. Но сам я из него катапультировался на специальном ложементе. Это техника двадцать второго века, за нее ученые дадут много всего — еды, патронов, чего захочешь.
— Эх, голубь ты мой лысый, — вздохнул мужчина. — Спасибо тебе за доброту, конечно, только слишком уж долго ты в бессознанке валялся, пропустил кое-что…
— Ложемент уже нашли?.. — с досадой выдохнул косморазведчик.
— А хрен его знает. Если кто и нашел, то мимо прошел.
— Но почему?!.. Это и правда ценный артефакт!
— Да ну?.. А его есть можно? Или стрелять из него?
— Конечно, нет.
— Тогда он не ценный.
— Для тебя, может, и нет, для других сталкеров тоже, а вот для ученых…
— Для ученых, голубок, теперь тоже лишь то цену имеет, что можно съесть или из чего можно стрелять. А дороже всего то, где можно получше спрятаться.
— Объясни.
— Вообще-то время — тоже штука недешевая, чтобы его попусту терять, ну да ладно. Тебе это знать, конечно, необязательно, но я человек добрый, да мне, к тому же, интересно будет на твою рожу поглядеть, когда узнаешь, в какой мы заднице оказались.
— Кто это «мы»?
— Мы — это мы. Все, кто в Зоне.
— Да не крути ты, ёхи-блохи, вокруг да около! — не выдержал Плюх, чувствуя, как по спине пробежал холодок от тревожного предчувствия. — Прямо скажи, что случилось?
— Полярный лис случился, вот что. Большой такой, жирный — на всех хватит.
— Но я же просил не… — поморщился разведчик.
— А ты не перебивай хозяина, раб! — рыкнул как-то очень уж серьезно Стенька. Похоже, шутить ему надоело. — Ты по-любому раньше меня окочуришься, потому что когда еда и патроны кончатся, я тебя схаваю.
— Да чего им кончаться-то?! — все-таки выкрикнул, забыв даже на время о боли, Плюх. — Потому что ученые прячутся? Зачем это им? Да и не могут они прятаться, их же в лабораторию все равно затащит!
— Тот, кто найдет, тот, может, и затащит, — не стал на сей раз огрызаться «рабовладелец». — Только, скорее, на месте прикончит — чего с ними валандаться? В общем, голубь, дело такое, что кормушка захлопнулась. Нету теперь ученым ходу наружу. Они отныне такие же, как и мы все. Как раз три дня назад это и случилось. Пришли сталкеры хабар на добро менять, отдали его, как всегда, «Контактерам»[2], а те с хабаром же назад и вернулись: так, мол, и так, умники в лабе сидят охреневшие и выйти на ту сторону не могут. Мужики, понятно, к лабе двинули, но ученые, недаром мозги хорошо работают, смылись уже, не дожидаясь, пока их «благодарить» начнут.
— Ученые-то здесь при чем? — возмутился Плюх. — Не сами же они проход закрыли!
— А ты почем знаешь, сами или нет? Зона-то из-за их опытов-жопытов получилась, вот и опять что-нибудь намудрили, умники! А мы от этого, когда все припасы с патронами кончатся, примемся друг дружку жрать. Да уже почти начали. Теперь артефакты никто не собирает. Нынче сталкеры охотятся на тех, кого можно схавать или харч с патронами отнять — лучше вместе с жизнью, чтобы едоков меньше в Зоне осталось.
— Да не ученые это сделали! — продолжал кипятиться разведчик. — Надо было их не трогать — тогда бы они поняли, в чем причина, нашли бы выход!..
— Или вообще небо нам на бошки уронили… Нет уж, голубок, ты умников не защищай, при чужих особенно, а то прихлопнут тебя, как муху навозную, чтоб не вонял. Все, хорош пургу гнать! Ты, я смотрю, выздоровел уже, коли так запел; так что ступай должок отрабатывать.
Плюх собрался сказать, что босиком по камням он много не натопает, но Стенька и без него это понимал, бросил пару задрызганных, драных сапог — у одного даже была подвязана веревкой наполовину оторванная подошва. Но хоть впору оказались — и то ладно.
С огромным трудом, едва не теряя сознание от боли, косморазведчик поднялся по лестнице — к счастью, состоящей всего из шести ступенек. Очутился он в довольно просторной, чистой комнате с двумя небольшими зарешеченными окнами. Стены, как и в подвале, были каменными, но более-менее обработанными. Имелась там и печь, точнее, печурка — разумеется, тоже каменная. Рядом, на полу и на полках, стояли ведра, кастрюли, прочая кухонная утварь. Еще в комнате находились стол и что-то вроде широкого топчана, а также три табуретки.
— Что смотришь? — перехватил взгляд Плюха Стенька. — Небогато?
— Да нет, нормально, — пожал плечами разведчик. — Для одного больше и не надо.
— Для одного, может, и не надо. Только я не один. У меня еще жена есть, Зинка. Ну, как жена… здесь мы с ней уже встретились, в Зоне, а загсов и церквей тут не водится, так что… — развел руками мужчина, а потом вдруг насупился. — А чего тебе моя жена, голубочек?.. Ты смотри, перышки-то быстро повыщипываю.
— Мне? — заморгал Плюх. — Ты же сам про жену начал! Мне-то она зачем? Да и откуда я мог про нее знать, если ее здесь нет!
— Ладно, это я так, чтобы свое место помнил и чего не удумал. Про перышки-то я пошутил. Какие перышки! Если вдруг что — прибью сразу. А нет сейчас Зинки, потому что пошла по селу меняться.
— Как это «меняться»? — сглотнул косморазведчик, в представлении которого нарисовалась картина: ковыляет между сельскими домиками старая, страшная, горбатая женщина и постепенно преображается; один дом прошла — спина выпрямилась, второй миновала — волосы из седых стали черными, мимо третьего прошествовала — морщины разгладились…
— А как меняются? — буркнул Стенька. — В прошлый раз твои башмаки на полмешка картохи сменяли — на мои лапы они все равно не налезли. А теперь, вот, Зинка пару картошин взяла — вдруг кто вместо них морковь или лук даст, кто-то, может, соли горсть сыпанет… Теперь все так делают. Только чтобы было, чем меняться, надо хотя бы что-то добыть. А тут пути два: или на охоте зверя подстрелить, или напасть на кого и отобрать.
Скрипнула дверь, и за порог ступила женщина. Одежда на ней была бесформенной, почти как мешок на Плюхе, только черного цвета, голова повязана черным же платком. Возраст Стенькиной жены косморазведчик даже примерно не смог определить — то ли двадцать, то ли под сорок, не разобрать из-за платка и мешковины. И только когда Зинка заговорила, стало понятно, что той едва ли больше тридцати — голос был по-девичьи звонок, хоть и звучал робко, заискивающе.