Давид очень доверял Богу. Когда ему предложили выбирать (как сказал пророк Нафан), накажут его люди или накажет Господь, Давид сказал, пусть лучше Господь. Потому что люди не умеют ни миловать, ни наказывать. Они вечно путают, кого наказывать, кого миловать. Это, во-первых. Во-вторых — не знают сытости и мира ни в чем. Господь если накажет — Он же и утешит. Он ударит — Он же перевяжет рану. Поэтому и говорит Давид: «Наказывай, но не в ярости, обличай, но не во гневе. Ибо стрелы Твои вонзились в меня, и рука Твоя тяготеет на мне. Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих». Под костями святые отцы зачастую разумеют помыслы человеческие. Это очень важно. Важно то, что человеческий скелет, хребет в особенности, несёт на себе всю нагрузку человеческого тела. От здоровья позвоночника и костной системы зависит общее здоровье человеческого организма, его выносливость, сила, способность к труду, переносу тяжестей. То же относится к душе в отношении помыслов. Душа висит на мыслях, как на каркасе, на тонких проволочках. Весь внутренний мир человека повисает на его помыслах. Помыслы — это кости духовного организма. Если кости здоровы — организм крепок. Если гниль в костях (то есть, в помыслах) — то душа гнилая. Отсутствие мира в душе как раз поэтически выражается словами: «Нет мира в костях моих от грехов моих». Эти слова тоже может каждый повторить. Время от времени наступают такие времена — да! — что я могу сказать эти слова. «Несть мира в костех моих от лица грех моих» — то есть, не просто в душе и сердце нет мира — в самих костях мира нет. Но, повторяю, кости — это образ помыслов, из которых сшито одеяние души. Душа у человека умная, и она одета в слова и мысли.
«Несть мира в костех моих от лица грех моих. Яко беззакония моя превзыдоша главу мою, яко бремя тяжкое отяготеша на мне» — Давид ощущает грехи свои превзошедшими его голову. Заметьте, что Давид — не самый отчаянный грешник. В Писании мы находим огромное количество людей самого разного поведения, и Давид тоже не абсолютно праведен — мы знаем о его грехах. Но покаяние его превосходит покаяние всех остальных людей. Он кается так, как будто на нем тяготеют все грехи мира. Кается так, будто бы он один в мире грешник. Это есть покаяние истинное — когда ты не замечаешь никого, когда ты не думаешь о грехах других людей, когда ты каешься, будто ты один согрешил. И только Богу согрешил. Ты и Бог, больше нет никого. И ты говоришь: Тебе единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих (Пс. 50,6).
«Смердят, гноятся раны мои от безумия моего» — Давид никогда не был смраден и гноен. Смраден и гноен физически был как раз Иов. Но Давид ощущает смрад от своих духовных состояний. И в этом смысле он тоже уникальный человек. Признать пред Богом в молитве, что ты смердишь и гноишься внутри от грехов — это, знаете ли, если не для красного словца делать, а по совести, стоя перед лицом Создателя — это большая боль, рождающая большое утешение в последующем.
«Я изнемог и сокрушен чрезмерно; кричу от терзания сердца моего». По-славянски еще более поэтично: «Рыках от воздыхания сердца моего». Какое-то рычание в сердце рождается. Человек — как раненый зверь, когда ощущает боль греха в себе: «Господи! Пред Тобою все желания мои, и воздыхание мое не сокрыто от Тебя».
«Сердце мое смятеся, остави мя сила моя, и свет очию моею, и той несть со мною». В беседе о третьем псалме мы говорили о том угле прочтения, при котором можно узнать страдающего Мессию. Страдающего Мессию еще более можно узнать в тридцать седьмом псалме. Не зря мудрецы Ветхого Завета, Израиля, говорили, что весь Ветхий Завет, весь Танах, всё Писание в каждой строчке благове-ствует Мессию, проповедует Его. Только тайно проповедует — это нужно понимать. Псалмы открыто говорят о страданиях праведника. Страдающий праведник — это Иов. Страдающий царь — это Давид. Кающийся царь и страдающий царь, царь смиренный — это Давид. В этом смысле он предвозвещает искупительные страдания Господа Иисуса Христа.
Если нам понадобится читать этот псалом отдельно от всех остальных, по своей собственной нужде, мы сможем пользоваться им именно в те дни, когда отравлены беззакониями. Тридцать седьмой псалом — это уникальная покаянная песня. Здесь человек находит сам себя, во всех своих безобразиях: «Беззаконие мое я сознаю и сокрушаюсь о грехе моем». Яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну (Пс. 50, 5). «Выну» значит «всегда».
Последний вопль особенно важен, ибо он обнадеживает человека: «Не остави мене, Господи Боже мой, не отступи от мене. Вонми в помощь мою, Господи спасения моего». Этот плач тридцать седьмого псалма можно назвать радостотворным: если плач соединён с надеждой, то он несет в себе утешение. Тот, кто имеет счастье выплакиваться, кто хотя бы раз в жизни выплакивал свою душу с «рыканием» сердца, с этой тяжестью (которая, быть может, требует полного одиночества — потому что великие скорби требуют полного одиночества), кто выплакивал, повторяю, перед лицом Бога свою душу, тот знает, как вслед за этим в душу приходит облегчение и укрепляется надежда, укрепляется вера. Правы апостолы, когда говорят: «Принимайте с радостью, братья, когда впадаете в различные искушения, зная, что искушения веры вашей рождают надежду. Надежда же не посрамит» (см. Рим. 5,3-5).
Псалом тридцать седьмой — второй псалом шестопсалмия — достоин того, чтобы знать его хорошо и пользоваться им вместе с псалмом пятидесятым в дни покаянной грусти, в дни особенно острой боли о своих грехах. И для того, чтобы применять его хорошо, стоит прислушиваться к нему, когда мы стоим в храме на службе, внимать каждому слову, запоминать, впитывать, осознавать, прочитывать в одиночестве по памяти — и таким образом пользоваться этим бесценным сокровищем для спасения собственной души.
• Шестьдесят второй •
Мы продолжаем разговор о шестопсалмии. Оно делится на две равные части — по три псалма. Первое трехпсалмие заканчивается псалмом шестьдесят вторым — третий, тридцать седьмой, шестьдесят второй. Не поленюсь напомнить, что если мы сделаем для себя понятными и хорошо знакомыми слова псалмов на богослужении, слова воскресных и будничных антифонов на Литургии, то мы раскрасим для себя богослужение. Вместо того чтобы тяготится службой и спрашивать, когда это закончится, мы будем с удивлением говорить: «Что, уже всё?!» — она будет пролетать, как скорый поезд мимо мальчика, стоящего на полустанке. Поэтому труд наш очень важен — мы пытаемся ближе донести до сознания смысл псалмов, читаемых чаще всего.
Шестьдесят второй псалом — это третий псалом шестопсалмия, и он — радостный. Как мы уже говорили, жизнь идет волнообразно, и нужно понимать, что она не может двигаться только в одном ключе, в одном русле. Почему, заметьте, воскресший Христос приходил к апостолам и уходил, а не оставался с ними все сорок дней от Воскресения до Вознесения? Потому, что здесь есть свой закон: человек не может всю свою жизнь, долгие дни подряд предстоять перед Богом, находясь перед Ним неотлучно — он изнеможет и не вынесет этого предстояния, он просто прорвётся, как мехи. Поэтому Господь приходит и уходит. Это потому, что человеку нужно напрягаться и отдыхать. Если он будет просто расслаблен — он пропадет, как заржавевшее железо. Если он будет напряжен все время — он порвётся, как перетянутая струна или тетива. Так и в жизни бывают периоды напряжения и расслабления. И псалмы идут — от глубокой скорби и покаяния — до радости.
Псалом шестьдесят второй — это псалом, говорящий о насыщении Богом, о том, что человек напитан, насыщен Богом и радостен, лицо его как будто намазано жиром, уста у него исполнились тука и елея. Давид молится и говорит: «Как туком и елеем, насыщается душа моя, и радостными гласами восхваляют Тебя уста моя». Тук и елей — это жир и масло. Жиром и маслом намащена душа, уста хвалят Бога — как будто сытый человек, замасленный и счастливый, совсем не голодный, а именно сытый, и даже более чем сытый. Этот образ человека противоположен тому, что был дан в псалме тридцать седьмом, где глубина скорби, сокрушенные кости, чрево, наполненное поруганиями, погасшие очи, отошедшие ближние... И тут такой контраст! Так в жизни и бывает. Шестопсалмие — некий слепок с жизни. Слепок с её духовной, внутренней механики, её течения — то вверх, то вниз.
Заметим, что этот псалом имеет надписание: «Псалом Давида, когда он был в пустыне Иудейской». Значит, в пустыне царь Давид насыщался благодатью. В пустыню он ходил не для того, чтобы проветриться, прогуляться, понаблюдать за ходом небесных светил. В пустыню выгоняла его нужда. Он там скрывался и прятался большей частью. Получается еще одна интересная вещь: там, где его, как изгнанника, принимали пустые просторы, там, где его обдувал знойный ветер, — там было ему хорошо. А уже когда он приходил в селение, жилище, где его окружали друзья, враги, наушники, клеветники, льстецы — там ему было плохо. Это говорит нам о том, что иногда на самое тяжелое время человек оглядывается как на лучший период своей жизни, а там, где он думает наслаждаться, — там ждёт его беда. Лот в Содоме был праведен. Выбежав из Содома и спасшись по ангельскому повелению от Божьего гнева, он совершил два тяжелейших злодеяния, о которых известно всякому, кто хотя бы немного знаком с текстом старозаветного Писания: пил допьяна, до потери сознания, и был с дочерьми. Этот контраст между праведностью в местах греха и грешностью в местах пустынных наводит нас на мысль и о Давиде, который радовался в пустынях и печалился в каменных палатах.
Практический вывод напрашивается сам. Иногда вдруг сляжешь — и так помолишься на одре болезни, как никогда не молился, когда был здоров и силен. Часто ведь и признаются люди: «Если бы не моя болезнь, — как недавно я слышал от одной женщины, — я бы никогда в жизни не открыла Евангелия. Я бы жила так, как жила, пока Бог меня бы не прибрал. А вот болезнь научила меня очень многому». Так и пустыня научила Давида очень многому. Он с ранней зари искал Господа: «Тебя жаждет душа моя, по Тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной» — «Возжада Тебе душа моя, коль мно-жицею Тебе плоть моя, в земли пусте, и не-проходне, и безводне».