Опасно? На Венере везде опасно. Но это место, по расчетам, одно из самых спокойных. Сравнительно, конечно. И самых прохладных. Тоже, конечно, относительно.
Не температура решает. Для скафандров она безразлична. Для людей имеет значение чисто психологическое — они не почувствуют разницы в несколько десятков градусов. Они поймут, глядя на показания скафандровых термометров: температура здесь не стабильна, она изменяется в зависимости от условий местности. Но это надо будет учесть в дальнейшем, при ее искусственном изменении.
Пьер завидует Горячеву и его спутникам. Мировой Совет не разрешил ему участвовать в Большой Экспедиции. Здесь, на Земле, надо координировать все дела, связанные с постройкой серии межпланетных кораблей нового типа, с отбором и тренировкой участников, с отправкой на Венеру их и всего необходимого для жизни и работы там… Объем всей этой деятельности так велик, что для руководства ею создан специальный Совет Освоения Венеры. На самой планете будет Штаб Освоения, а Совет, чтобы охватить все, должен находиться на Земле. И без Пьера Мерсье тут не обойтись, ведь он — душа этого предприятия.
Пьер понимает, что иначе и быть не могло. И все же он завидует… И смотрит, слушает, весь ушел в зрение и слух — он как бы присутствует там.
Жан Тэн внимательно смотрел на друзей, ступивших вместе с ним на поверхность незнакомой планеты. Вот они стоят замершие, сосредоточенные, но, видно, ничуть не угнетенные раскрывшимся перед ними невеселым пейзажем. Они полны бодрости, жадного любопытства, нетерпеливого стремления поскорее начать трудную и опасную схватку с неприветливой природой. Скафандры придают их фигурам некоторое однообразие, но сквозь прозрачную ткань каждый отчетливо виден.
За время полета Жан успел близко познакомиться с некоторыми из сорока девяти своих спутников.
Вот бенгалец Шотиш Дотто, подтянутый, сухощавый.
Рядом с Жаном Ванда Апресян, невысокая блондинка, с быстрыми, даже порывистыми движениями, стремительной речью и пришепетывающим, но приятного, бархатистого тембра голосом.
А там — самая крайняя — Герда Лагерлеф. Ее он хорошо знал на Земле. Она вулканолог. Он рад, что Герда здесь, ему было приятно, когда он узнал, что она летит в одном с ним корабле… Эта невысокая полная девушка, со слегка переваливающейся походкой и немного запинающейся иногда речью (особенно когда волнуется), кажется ему ближе других спутников, может быть, потому, что ему уже довелось на Земле работать и учиться у Мерсье вместе с ней. Ему кажется — она больше, чем кто другой, связывает его с родной планетой…
Люди разных национальностей прибыли сюда, и будь это в двадцатом, скажем, веке, — пожалуй, не обошлось бы без переводчиков. Но теперь, когда каждый владеет по меньшей мере четырьмя-пятью языками, это не требуется. А если б оказался человек, не знающий языков, на которых говорят присутствующие, то ведь существует индивидуальная портативная переводная машина.
Вот если б еще с ними был Сергей Костров!
Но Сергей — в числе противников освоения Венеры. Здесь, в эту минуту, особенно остро вспоминается их последний спор.
— …А потом? Ну, Большая Экспедиция закончится. Что дальше?
— Освоение Венеры продолжится. Часть человечества туда перейдет.
— Будто на Земле так уж тесно?
— Пока еще не очень. Но население растет. Не так ли?
— Конечно, так. Но очень медленно. Так зачем же сейчас забираться на бешеный шар?
Жан не ответил. Встал и быстро прошелся по комнате, залитой ярким, но не знойным светом дня. Остановился у прозрачной стены, отчетливо выделяясь на ее фоне, как темный силуэт на белом бумажном листе: высокий, худощавый, очень смуглый. Черные волосы, черные глаза — резкий контраст с Сергеем, светло-сероглазым, русым до белизны. «Негатив и позитив», — шутя называли их знакомые. Друзья, впрочем, различались не только внешностью, но и темпераментами: быстрый, вспыльчивый Жан так непохож на уравновешенного, обстоятельного Сергея. Не только друзья, но и товарищи по искусству: Сергей — живописец, Жан — скульптор. А тут между ними вспыхнул резкий спор. И не удивительно: речь шла о судьбах человечества. Кто к этому может быть равнодушным?
Жан чувствовал, что вот-вот взорвется. И чтобы погасить сильное волнение, устремил взгляд на хорошо знакомое, но неизменно привлекательное для него зрелище.
Просторный тихий город. Только ближайшие здания можно отчетливо рассмотреть, остальные тонут в зелени, озаренной солнечными лучами. А между теми, что поближе, вперемежку с зеленью деревьев и кустов, сияют цветочные ковры, подобранные в тщательно продуманную гармонию красок. В комнату через вентиляторы льется аромат цветов — единое целое, в котором трудно различить отдельные запахи, но это не смесь, а сложный аромат. Так из разных цветов солнечного спектра слит единый цельный цвет. Запах новый, такого еще не было. Садовники конструируют запахи каждую декаду, и сегодняшний ощутимо отличается от предыдущего. Лучше ли он? Об этом скажет жюри, но он хорош уж тем, что новый. Однако есть в нем что-то и от прежнего, как в следующем за ним будут элементы нынешнего. Ибо во всем — и в истории человечества, и в его развитии, и во всех деталях жизни и быта — сегодняшнее растет из вчерашнего, а завтрашнее рождается из сегодняшнего.
Дома разной высоты — от гигантских до двух- и одноэтажных. Чем выше здания, тем большие промежутки их разделяют.
Дома поднимаются амфитеатром по мере удаления от центральной площади, окружая ее. Людей на площади мало, их фигуры не затеняют ее, и потому на ней отчетливо выделяется симфония красок, разыгрываемая солнечными лучами.
Стены и крыши зданий свободно пропускают рассеянный свет, но изнутри, по желанию, можно уменьшить прозрачность до любой степени, хоть до нуля.
Стены невысоких зданий, глядящих непосредственно на площадь, изобилуют призмами и причудливыми выступами и гранями. Они отражают солнечные лучи, дробят их на узкие длинные радужные полосы. Многократно пересекаясь и соприкасаясь, лучи, подчиненные замыслу архитектора и цветокомпозитора, создают музыку красок. В одних местах, где цвета бледнее, ода звучит тихо, порой едва слышно, почти погасая. В других — гремит торжествующими аккордами. Местами преобладают спокойные цвета — синий, фиолетовый, голубой. Местами ярко полыхают алый, оранжевый, желтый. Неуловимые многообразные переливы, переходы между цветами объединяют их в одно стройное целое. По мере того, как на небесном своде солнце изменяет свое положение, одни цвета и оттенки переливаются в другие, каждое мгновение создает новые, и беззвучная музыка продолжается в солнечные дни от восхода до заката, начинаясь на мажорных, радостных тонах утра и кончаясь утомленно-примиренными вечерними нотами.
На минуту отвлекшись от беседы, Жан молча созерцал непрерывающуюся игру оттенков цвета. Она не всегда одинакова. Как садовники меняют симфонии запахов, так цветокомпозиторы создают новые симфонии цвета. И обе эти композиции сливаются в одно целое.
Сейчас, перед полуднем, расцветал самый пышный, самый торжественный аккорд цветовой симфонии, и, как всегда в этот час, внимая ему, Жан ощутил высокий душевный подъем.
Он поднял голову, устремил взгляд вдаль. Там, за крайними, самыми высокими зданиями города, густая зелень городских и приморских садов сливается с глубокой синевой лесной опушки. А еще дальше смутно синеет гладь искусственного моря, перебиваемая белеющими всплесками мелких волн.
Местность сохранила старое название — Сахара. Как она выглядела раньше, можно увидеть на снимках и макетах в Историческом музее.
— Напрасно любуешься! — сердито сказал Сергей. — Тебе ведь это все ни к чему. Ты же хочешь, чтобы люди покинули Землю и бросились в дикие края!
Жан отошел от стены и стал против собеседника, глядя ему прямо в глаза. Ямочка на подбородке придавала лицу Сергея мягкое, чуточку нерешительное выражение, взгляд был внимателен, вдумчив.
— Ведь на Земле еще дел по горло, — продолжал Сергей. — Вот скоро примемся вплотную за льды Арктики и Антарктики.
— Мировой Совет отверг эту абсурдную идею, — возразил Жан, — не так ли?
— Во-первых, отверг пока не окончательно. А во-вторых, почему абсурдную? Что, она более абсурдна, чем переделка Венеры?
— Азбука! Тысячу раз говорили! Океан поднимется на десятки метров. Большие пространства суши будут залиты, а вовсе не освободятся.
— Да ведь одновременно будут строиться громадные плотины…
— Разве только в плотинах дело! Обо всем этом писали еще двести лет назад!
— Ну да, наизусть могу повторить! Испарение в Арктике увеличится, большие снегопады приведут к новому оледенению. Растопим льды Антарктики — течение всех рек замедлится, повысится уровень грунтовых вод, разольются огромные болота. Увеличится облачность — и в Антарктиде тоже начнется новое оледенение…
— Значит, тебе все ясно, не так ли?
— Мне неясно только одно, — уже зло сказал Сергей, — почему надо слепо принимать на веру сказанное двести лет назад? И почему, прежде чем закончится освоение Земли, надо начать переселяться на другую планету и тратить на нее те силы, которые нужны здесь?
— Работы на обеих планетах надо вести одновременно, — категорическим тоном заявил Жан, — сил для этого хватит.
— Неверно! Сначала надо закончить с Землей!
— Ты проповедуешь бескрылость, вот что!
— А ты — опасный риск! Котон… И мы, его сторонники…
— Твой Котон — просто реакционер!
— А твой Мерсье — авантюрист!
…Воспоминание Жана было прервано приказанием Горячева.
Спустя минуты слова его дошли до слуха Мерсье.
— Прежде всего — выгрузка и сборка дома! — неторопливо и четко произнес Горячев. Его голос прозвучал неожиданно громко: люди еще не привыкли к тому, что плотная атмосфера резко усиливает звуковые волны.
Они вытянулись в цепочку и стали передавать из рук в руки баллоны со сжиженным воздухом и части здания. Баллоны не тяжелы: они из упругой синтетической газо- и жароустойчивой пленки, выдерживающей очень сильное давление. Части же дома и того легче: просто пакеты с такой же упругой и тонкой пленкой. Тяжелы только части будущего фундамента, но и они несколько легче, чем на Земле: сила тяжести на Венере меньше.