— Что-то очень пошло; я не ожидалъ, отвѣтилъ Телепневъ.
— А меня такъ не удивило, спокойно промолвилъ Абласовъ. — Та же гимназія, только размѣры другіе.
— Да, братцы, размѣры, крикнулъ Горшковъ. Вотъ онъ кто, Сазанъ-то ТимофѢичъ, что вчера пѣли! Пойдите-ка полѣзайте въ кондуитный списокъ; а мое дѣло сторона, — я вольный артистъ, и зачѣмъ только я, дуракъ, являлся къ нему?
— Погоди, онъ и тебя прикрутитъ, весело замѣтилъ Телепневъ.
— Какъ бы не такъ! крикнулъ Горшковъ, я ни пирога, ни селедки носить не буду. А вотъ вы скажите: куда итти-то, въ аудиторіи что ли?
— Да что тамъ дѣлать, замѣтилъ Телепневъ, еще лекцій нѣтъ.
— Ну такъ пойдемте квартиры смотрѣть, что вчера тотъ студентъ говорилъ, — тутъ на Преображенской. И Горшковъ, заломивши фуражку, опять принялъ предводительство своихъ товарищей и зашагалъ по Преображенской улицѣ.
Домъ г-жи Чекчуриной обладалъ весьма приличной наружностью, и по величинѣ принадлежалъ къ числу домовъ капитальныхъ. Выкрашенъ онъ былъ въ голубовато-сѣрый цвѣтъ, въ белъ-этажѣ помѣщался дагеротипъ и нѣмецкая гостиница, внизу разослалъ на весь домъ свою вывѣску портной Мельниковъ. Этотъ портной не удовольствовался русскимъ діалектомъ, и на дверяхъ прибилъ еще вывѣску со слѣдующимъ вольнымъ переводомъ: Melnikoff prend diférante mode, comme particulière et militère. Со двора домъ Чекчуриной принималъ совсѣмъ другой видъ. Вмѣсто двухъ, въ немъ оказывалось три этажа и вдоль каждаго этажа шла. галлерея или галдарейка, выражаясь языкомъ туземныхъ обитателей. Всѣ эти галдарейки и самыя стѣны были ужасно грязны; лѣстницы не уступали галдарейкамъ, и атмосфера ихъ заставляла каждаго входящаго значительно морщиться; а на дворѣ чекчуринскаго дома нечистота разыгралась въ самыхъ яркихъ краскахъ.
Населеніе чекчуринскаго дома съ задней стороны было разноколиберно и беспокойно. Въ двухъ нижнихъ этажахъ мастеровые, заѣзжіе офицеры, разные темные господа, явля-. ющіеся домой только ночевать. Верхняя галдарейка была исключительнымъ достояніемъ студентовъ, вперемѣжку съ погибшими, но милыми созданіями. Одинъ изъ меланхолическихъ юношей, живя въ чекчуринскомъ домѣ, такъ излилъ свое обличительное негодованіе на эту обитель въ своемъ дневникѣ: „Чекчуринская казарма вѣчно будетъ вмѣстилищемъ всего грязнаго и буйнаго, свидѣтельницей ужасающихъ сценъ и укрывательницей испорченности и разврата!“
И къ этому то вмѣстилищу направлялись наши пріятели. Они повернули въ переулокъ, чтобъ попасть въ ворота чекчуринской казармы. Живописная грязь задняго фасада привела ихъ немного въ недоумѣніе. Съ верхней галдарейки, свѣсившись на перилы, смотрѣла какая-то женская особа, пухлая, съ закрученными височками на ушахъ, въ малиновой фескѣ съ кистью и съ гитарой въ рукахъ. Первый ее примѣтилъ Телепневъ и указалъ Горшкову. Горшковъ раскланялся и сдѣлалъ ей ручкой, она отвѣчала ему тѣмъ же. Это вызвало громкій хохотъ Горшкова.
— Пойдемте, братцы, туда на галлерейку, распросимте у этой гречанки, кто хозяйка и какъ живутъ.
И не дожидаясь отвѣта товарищей, онъ ринулся на лѣстницу. Абласовъ и Телепневъ послѣдовали за нимъ.
По грязной и вонючей лѣстницѣ, которая шла все изворотами, они добрались до наружной гиллереи третьяго этажа. На эту галлерею или галдарейку, во всю длину этажа, открывался рядъ оконъ и дверей. Тутъ было до десяти квартиръ и предъ каждымъ входомъ въ квартиру, была еще поперечная дверь въ самой галдарейкѣ. Наши пріятели миновали уже двѣ такихъ поперечныхъ двери и, отворивъ третью, Горшковъ очутился лицемъ къ лицу съ греческой особой, сидѣвшей на перилахъ.
— Что вамъ угодно? спросила она очень звонкимъ голосомъ. Ищите кого-нибудь?
— Освѣдомляемся о квартирахъ, отвѣчалъ Горшковъ; намъ говорили, что здѣсь есть удобныя кватиры для студентовъ.
Малиновая феска какъ-то соблазнительно улыбнулась и взяла акордъ на гитарѣ.
— Квартиры здѣсь есть, проговорила она, дешевыя для студентовъ, распріятное житье. Вотъ эти два окна, что напротивъ, посмотрите: двѣ комнаты, пустыя стоятъ.
Они подошли къ окну и увидали сквозь него маленькую комнату съ грязными стѣнами, печкой и очень потасканной и скудной мебелью.
— Не казисто, замѣтилъ Горшковъ.
— Живетъ! отозвался Абласовъ. А какая цѣна? спросилъ онъ малиновую феску.
— Да по восьми рублей съ мебелью Переѣзжайте, милые господа, а то перебьютъ, охотниковъ много. Вы, я вижу, поступающіе птенчики, воскликнула она и засмѣялась. У насъ здѣсь житье лихое въ чекчуринской казармѣ! Все забубенныя головы живутъ. Вонъ тутъ Папушкинъ — славный студентъ, въ симбирскомъ имѣніе имѣетъ; а вонъ насупротивъ его Пашенька живетъ, хорошенькая дѣвушка; а въ пятомъ номерѣ я живу, а противъ меня Петровъ — рыбакъ прозывается, — такой молодчина, что въ гвардію можно; такой милашка, когда, не пьянъ; а въ третьемъ номерѣ трое живутъ, Саратовцы, а во второмъ Сорванцовы братья, все по тіатральному представляютъ — Гамлета съ Офеліей. Столько народу, что Воже мой! Я на этотъ предметъ и пѣсенку сложила вотъ какую:
Что за хваты, за ребята
У Чекчуриной въ дому!
Все изъ разныхъ мѣстъ набрати,
Я сама дивлюсь тому.
Куплетъ этотъ малиновая феска пропѣла, акомпанируя себѣ на гитарѣ. Юноши стояли передъ ней, немного удивленные, но также и заинтересованные ею. Болтливость и безцеремонность ея всего болѣе понравилась Горшкову.
— А вы давно тутъ живете? спросилъ ее Горшковъ.
— А уже третій годъ, всѣхъ студентовъ знаю!
Абласову показалось, что' ихъ бесѣда слишкомъ далеко зайдетъ и онъ спросилъ у пѣвицы, гдѣ живетъ хозяйка.
— Да вы ее самое не увидите, она барыня такая; а тутъ прикащикъ есть, управитель; вонъ на дворѣ, подлѣ воротъ живетъ.
— Такъ пойдемъ туда, Горшковъ, сказалъ Телепневъ, ко-. торому малиновая феска очень не понравилась.
— Такъ вы нанимайте же квартиру, крикнула она имъ вслѣдъ, а я въ четвертомъ номерѣ живу.
— Тутъ въ самомъ дѣлѣ казармы, говорилъ Телепневъ, спускаясь внизъ; и грязь такая, и что это за фигура?.
— За то дешево, замѣтилъ Абласовъ.
— Ужъ ты вѣчно аристократничаешь, Боря. Тутъ-то самую суть и узнаемъ, вся студенческая жизнь! кричалъ Горшковъ и, остановившись на дворѣ, еще разъ сдѣлалъ ручкой греческой фескѣ.
— Нужно прикащика-то отыскать, отозвался Телепневъ.
Отыскали и прикащика. Прикащикъ объявилъ имъ, что студенческія квартиры, въ третьемъ этажѣ, дѣйствительно ходятъ по восьми рублей въ мѣсяцъ съ мебелью. Но вѣроятно фигура Телепнева показалась ему слишкомъ изящной и онъ добавилъ, что есть въ первомъ этажѣ,' окнами въ переулокъ, цѣлое отдѣленіе меблированныхъ квартиръ, которыя будутъ поавантажнѣе. Онъ повелъ ихъ смотрѣть эти квартиры. Они дѣйствительно оказались гораздо поблаговиднѣе студенческихъ каморокъ. Эти меблированныя комнаты служили и номерами для пріѣзжающихъ. Одна изъ квартиръ? въ двѣ большихъ комнаты съ передней, понравилась Телепневу, и онъ обѣщалъ зайти черезъ день сказать: оставляетъ ли онъ эту квартиру за собой или нѣтъ.
Дорогой пріятели все толковали о квартирѣ, Телепневъ просилъ ихъ обоихъ жить вмѣстѣ. Ему хотѣлось, чтобъ его товарищи, ни въ чемъ не нуждались, и жили бы у него. Горшковъ согласился на это; по Абласовъ, съ гордостью очень бѣднаго человѣка, долго упирался на своемъ и говорилъ, что ему нужно хлопотать о поступленіи въ казенные студенты; но Горшковъ обругалъ его и началъ горячо доказывать, что онъ жестоко обижаетъ Борю, что имъ считаться нечего, и что лучше же Телепневу помочь ему кончить курсъ, чѣмъ истратить деньги па вздоръ.
— Такъ какъ же мы порѣшимъ? вскричалъ Горшковъ, когда они, посреди жаркихъ разговоровъ, очутились, сами того не замѣчая, предъ крыльцомъ гостиницы Одесса.
— А вотъ какъ, проговорилъ спокойно Телепневъ. Если я возьму ту квартиру; ты Валеріанъ поселишься со мной.
— А я, подхватилъ Абласовъ найму маленькую квартиру хоть тамъ наверху, а къ вамъ буду ходить каждый день.
— И то ладно! крикнулъ Горшковъ. — Ну теперь идти ли шататься по городу, али позавтракать?
— По нашему, и обѣдать пора, заключилъ Абласовъ.
И всѣ трое отправились въ общую залу, гдѣ машина давно ужъ завывала: „Не шейты мнѣ, матушка, красный сарафанъ.
Вечеромъ, часу въ седьмомъ, наши гимназисты отправились гулять по городу. Городъ оказался очень большой. Въ разныя стороны разползлись концы его, въ видѣ слободъ. Гнилая рѣченка Буракъ отдѣляла лучшую часть города отъ худшей. Въ Забурачьи были татарскія слободы, селился весь черный людъ и все, что только терпится полицейскимъ начальствомъ. Но туда юныя туристы еще не проникли. На первый разъ они пошли разсматривать фешенебельную половину города. Опрятная Преображенская улица повела ихъ къ кремлю, въ которомъ оказался очень мало замѣчательнаго. Все такія же присутственныя мѣста, губернаторскій домъ съ очень жидкимъ садикомъ, соборъ казенной архитектуры, да еще какая-то татарская башня изъ краснаго кирпича. Можетъ быть,' она кое-что и говорила о прошедшемъ, но все-таки не навела ни на какія мысли нашихъ юношей. Одиноко стояла эта башня посреди казенныхъ построекъ, и точно даже стыдилась своей неумѣстности. Возвращаясь назадъ, пріятели спустились по переулку въ лѣвую сторону отъ Преображенской и попали въ городской садъ, или Черный прудъ, какъ онъ назывался у туземцевъ. Этотъ Черный прудъ, былъ, по происхожденію своему, большой оврагъ, провалившійся въ болотистой лощинѣ. Стараніемъ мѣстныхъ властей и градоправителей, онъ былъ обнесенъ желѣзной рѣшеткой и обсаженъ деревьями. Гуляніе по нему, въ эту пору лѣта, было соединено съ удовольствіемъ нюхать запахъ водяной плесени. На одной изъ главныхъ дорожекъ помѣщался балаганчикъ, долженствующій представлять собою кандитерскую. Около него, на скамейкахъ, помѣщались всюду кочующіе ярославцы съ мороженнымъ. Этотъ продуктъ забирался больше студентами, и все въ долгъ.
— Татарское гулянье! крикнулъ Горшковъ, проходя по алеѣ вдоль озера, и запахъ первый сортъ, — припекаетъ, знаешь, а деревья только для украшенія!