Студентъ съ татуированнымъ лицомъ покосился на него.
— Вали на протопопа! — крикнулъ бѣлокурый игрокъ и намѣтилъ желтаго въ среднюю. — Herr Kranzberg, einen grossen und zwei kleine Schnäpse!
— Пьянство порокъ, а реставрація вещь хорошая, — язвительно пустилъ изподлобья татуированный.
Горбоносые разразились у доски.
— Пане Творжицкій, — забормоталъ лѣнивымъ теноромъ бѣлый растерзанный студентъ, стоявшій въ дверяхъ: — цо, зробить желта, альбо не?
Одинъ изъ обладателей извилистыхъ польскихъ носовъ усмѣхнулся въ отвѣтъ на эту доморощенную фразу и крикнулъ, тряхнувъ головой:
— Nie wiem!
Курносый партнеръ, опершись на кій, хриплымъ баритономъ запѣлъ:
Ich weiss nicht, was soll es bedeuten, Dass ich so traurig bin!..
Желтый шаръ ударился о бортъ.
— Фушеръ! фушеръ! — закричало нѣсколько голосовъ.
— Пехъ, господа, пехъ!.. — оправдывался бѣлокурый, выпивая наскоро одну большую и двѣ малыя рюмки водки, которыя поднесъ ему оборванный мальчуганъ…
— Катценъ-яммеръ отшибаетъ, — отозвался кто-то у окна.
— Развиль-бы идею, — пустилъ татуированный… — Wie meinen Sie, Herr Kranzberg? — обратился онъ къ трактирщику.
И пошла опять бесѣда по-нѣмецки.
Телепневъ былъ просто огорошенъ этимъ жаргономъ. Половину онъ не понялъ. Что это за слова: пехъ, фушеръ… чортъ знаетъ что такое! Удивило его, что во всей этой компаніи, повидимому, кромѣ хозяина не было ни одного нѣмца. Больше половины было русскихъ, а остальные поляки и какіе-то восточники, не то армяне, не то грузины.
Онъ скромно приблизился къ прилавку, озираясь, чтобъ ему кого-нибудь не задѣть, и взялся за карту. Толстая физія хозяина взглянула на него взоромъ испытующимъ, но благосклоннымъ. Да и всѣ присутствующіе начали его оглядывать; даже партнеры пріостановили свою горячую игру. Благообразная наружность Телепнева, его франтовская шинель съ бобрами, его ловко сшитый вицъ-мундиръ съ серебряными пуговицами, — все это привлекло вниманіе компаніи и трактирщика. На лицахъ воображался вопросъ: «откуда эта птица, и какого она полету?»
— Was wünschen Sie, mein Herr? — спросилъ хозяинъ глупо-чухонскимъ тономъ, сложивъ сальныя кисти рукъ на животѣ своего архалука.
Немного стѣснившись, Телепневъ пробѣжалъ глазами четвертушку сѣрой бумаги, на которой нѣмецкими каракулями было начертано:
Wassersuppe. . 10 k.
Karbonade…. 15»
Schmorbraten. . 15»
И еще какія-то неудобочитаемыя штуки, все по 10 и 15 копѣекъ за порцію. Въ 20 копѣекъ значилось крупными буквами:
Gänsebraten mit Saeurkohl.
Этого деликатеса желудокъ Телепнева никогда вполнѣ не выносилъ; но по крайней мѣрѣ онъ ясно видѣлъ, что это просто-напросто жареный гусь съ капустой, между-тѣмъ какъ названія остальныхъ кушаній вводили его въ большое смущеніе.
Онъ заказалъ себѣ порцію гуся, и проговорилъ нѣмецкую фразу довольно твердо, причемъ татуированный, стоявшій рядомъ съ нимъ, язвительно усмѣхнулся и подмигнулъ трактирщику.
Телепневъ обошелъ около билльярда и, желая пройти въ слѣдующую комнату, гдѣ онъ увидалъ въ отворенныя двери большой накрытый столъ, немного задѣлъ бѣлаго, растерзаннаго студента, стоявшаго въ дверяхъ все въ прежней нозѣ.
— Извините, — проговорилъ онъ по-русски.
— Сдѣлайте милость! — получилъ онъ въ отвѣтъ, и бѣлый посмотрѣлъ на него съ комически-нѣжной усмѣшкой.
Когда Телепневъ присѣлъ къ большому столу, покрытому довольно грязной скатерыо, и взялъ листокъ мѣстной газетки, гдѣ значилось, какіе гезели отправились наканунѣ въ городъ Петербургъ, въ билдьярдной объ немъ перемолвились игроки съ зрителями.
— Mulus… — пустилъ своимъ чухонскимъ языкомъ хозяинъ.
«Это еще что за слово?» спрашивалъ себя Телепневъ, разрѣзывая очень непривлекательнаго гуся, жаренаго въ салѣ, съ кислѣйшей капустой, въ которую натыкана была не то брусника, не то клюква. «Точно разбойничій жаргонъ какой, и къ чему это они всѣ въ фуражкахъ въ комнатѣ? Это по правиламъ, что-ли, полагается? И ленточки какія-то у всѣхъ? Странно!»
Онъ поднялъ голову и увидалъ, что рядомъ съ нимъ помѣстился растерзанный студентъ и, опершись локтями на столъ, смотрѣлъ на него съ выраженіемъ крайняго добродушія и немного пьяной нѣги въ глазахъ.
— Изъ какого университета? — спросилъ онъ своимъ лѣнивымъ тономъ, съ малороссійскимъ акцентомъ.
— Изъ К., — отвѣтилъ тихо Телепневъ.
— Желаете поступить сюда?
— Да-съ, — проговорилъ Телепневъ, точно гимназистъ на экзаменѣ.
— А на какомъ были факультетѣ?
— На камеральномъ.
— А! здѣсь есть камералисты, только это совсѣмъ другое.
— А чтоже-съ? — спросилъ Телепневъ.
— Здѣсь есть еще экономы, — отвѣтилъ растерзанный такимъ тономъ, точно онъ вполнѣ удовлетворилъ Телепнева.
— Я хочу перемѣнить факультетъ.
— Какой выбираете?
— Естественный…
— Какъ?
— Естественными науками желаю заняться.
— Понимаю; въ натуралисты хотите… по какому же предмету?… Надо выбрать… себѣ фахъ…
— Фахъ? — наивно переспросилъ Телепневъ и вытаращилъ глаза на своего собесѣдника.
— Да, фахъ… одинъ главный… ну хоть вотъ зоологію, или химію… понимаете, одинъ фахъ…
— А, понимаю-съ… т. е. главный предметъ.
— Да, да…
— Развѣ здѣсь такая спеціальность?
— Здѣсь каждый фахъ можно штудировать.
«Часъ отъ часу не легче,» подумалъ Телепневъ.
— Поступите въ корпорацію, или будете дикимъ? — продолжалъ свои разспросы буршъ.
— Дикимъ?.. — повторилъ Телепневъ, и рѣшительно затруднился въ отвѣтѣ.
— Да, вильдеромъ…
— А позвольте узнать, — прервалъ его Телепневъ, не чувствуя возможности продолжать бесѣду въ такомъ вкусѣ: — здѣсь вѣдь курсъ раздѣляется на полугодія?
— Да, на семестры.
— И теперь кончается полугодіе?
— Да, скоро феріи начнутся, вамъ торопиться еще нечего, успѣете…
«Ну, съ этимъ пива не сваришь», думалъ Телепневъ, заканчивая своего гуся.
Въ столовую вошелъ татуированный и помѣстился по лѣвую руку отъ Телепнева. Онъ началъ на него посматривать, свертывая папиросу-слюнявку и подмигивая своему визави — растерзанному буршу.
— Вы что его слушаете, милордъ, — началъ онъ шепелявымъ, пресмѣшнымъ голосомъ, и указалъ головой на сосѣда. — Онъ съ вами тутъ объ какихъ гешефтахъ говоритъ… вы его не слушайте; онъ шалдашничаетъ… надо сегодня идею развить… потому что его нынче штрихнули.
Телепневъ ровно ничего не понималъ.
Растерзанный буршъ нѣжно взглянулъ на новичка и оправилъ немножко свой сюртукъ.
— Изъ К пріѣхалъ, — указалъ онъ товарищу на Телепнева.
— Ваша фамилія! — спросилъ татуированный, выпятивъ нижнюю губу и придавъ себѣ очень важный видъ.
Телепневъ назвалъ себя.
Растерзанный буршъ почему-то еще разъ взглянулъ на него.
— Вы насъ видите здѣсь въ кнейпѣ, — заговорилъ онъ лѣнивымъ голосомъ — мы сегодня шалдашничаемъ… я былъ пять лѣтъ бурсакомъ и меня штрихнули… я ужь сегодня филистръ… Но вамъ здѣсь надо сойтись съ людьми, у насъ есть люди… вильдеромъ вы не оставайтесь…
— Пиво пьете? — спросилъ вдругъ татуированный и скорчилъ серьезнѣйшую рожу. — Здѣсь баварское, вы должны попробовать.
Телепневъ велѣлъ подать двѣ бутылки.
— У насъ есть люди… — продолжалъ въ томъ же тонѣ растерзанный буршъ: — вотъ тотъ филистръ… который на билльярдѣ играетъ… экономіи магистръ… работу такую сдѣлалъ, что… на промоціи всѣхъ оппонентовъ… мопсировалъ…
Татуированный, взглянувъ на недоумѣвающую мину Телепнева, улыбнулся.
— Halb ausländisch, halb russisch! — проговорилъ онъ. — Вы не смущайтесь, — будете бурсакомъ, все поймете.
— Вы гдѣ остановились? — спросилъ буршъ.
— Въ гостиницѣ «Лондонъ», — скромно отвѣтилъ Телепневъ.
— Вы къ намъ за рѣку переѣзжайте… наши всѣ здѣсь… рутенисты здѣсь…
— Рутенисты? — спросилъ Телепневъ.
— Да, всѣ… насъ вѣдь не много…
— Малъ золотникъ, да дорогъ, — пустилъ язвительно татуированный — вотъ поступайте въ корпорацію, узнаете бурсацкую жизнь… цвѣта получите, — и онъ взялся за свою трехцвѣтную ленту.
Телепневъ съ любопытствомъ посмотрѣлъ на нее.
— 'У куратора были? — спросилъ буршъ.
— У кого-съ?
— У куратора… Онъ съ вами будетъ говорить, — да это вздоръ все; до новаго года вы можете шалдашничать.
Телепневъ взглянулъ на часы и всталъ. Ему нужно было идти отыскивать старика профессора и снести ему рекомендательное письмо. Отъ него онъ надѣялся узнать кое-что побольше, чѣмъ отъ этихъ буршей.
— Вы ужь идете? — спросилъ татуированный. — По-нѣмецки это хорошо; а по-русски выходитъ очень жалостно. А я хотѣлъ вамъ гелертера завалить!..
— До свиданья, господа, — промолвилъ Телепневъ…
— Заходите сюда, — процѣдилъ нѣжно буршъ: — вы съ нашими сойдитесь…
Телепневъ еще разъ раскланялся съ своими новыми знакомыми. Руки ему ни тотъ, ни другой не подали. Видно, это было не въ нравахъ. Въ столовую вошло нѣсколько человѣкъ и расположились ѣсть. Явилось сейчасъ же пиво. Татуированный примостился къ одному изъ поляковъ и шепелявымъ своимъ голосомъ запѣлъ:
Выпилъ Куба до Якуба, Павелъ до Михала, Цупу-лупу, лупу-цупу, Компанія нала!..
Кнеипъ-виртъ, въ знакъ почтенія, приподнялъ ермолку, кланяясь Телепневу.
Старичекъ, — заслуженный профессоръ, къ которому Телепневъ несъ письмо, жилъ на горѣ, около почтовой станціи, въ собственномъ длиннѣйшемъ деревянномъ домѣ. Это было добродушнѣйшее маленькое существо, въ рыжемъ паричкѣ и огромныхъ серебряныхъ очкахъ на носу, похожемъ на утиный клювъ.
— Ist Herr professer zu Hause? — спросилъ Телепневъ у чухонки-горничной, въ полосатой тиковой юпкѣ.
— Ja… — отвѣтила она, точно проглотивши это ja.
Ввели его въ первую комнату, куда проникалъ запахъ цикорія и кухни. Онъ осмотрѣлся. Кожаный диванъ, старое фортепіано, попугай, узенькое зеркало, на стѣнѣ гравюра Вильгельма Телля въ моментъ, когда онъ прицѣливался въ императорскаго фогта. Такъ и обдало Телепнева будничной нѣмецкой жизнью; каждый стулъ носилъ на себѣ отпечатокъ тишины, умѣренности и аккуратности.