– Ты Лермонтова знаешь?
– Поэта? Михаила Юрьевича? Конечно. – Снитков затаил дыхание.
– Я имею в виду – здесь, в раю, ты с ним успел познакомиться?
– Да. – Снитков решил не врать ни в коем случае.
– Ну, и о чем вы с ним говорили?
– Да так, нейтральный разговор.
– Разговор не может быть нейтральным! – усмехнулся Господь.
Антон Иванович почувствовал, как мурашки забегали по коже, и тут же рассказал все, как на духу, сглаживая, правда, некоторые места.
– Ну ладно... – Бог задумался. – Пьет он много?
– Откуда? Вы же сами ограничиваете дозу спиртного двумя банками пива.
– Как наизусть выучил, – строго посмотрел Бог на Сниткова. – Ты-то сам как думаешь, пьет он много?
– По-моему, да.
– Где же он успевает так набраться?
Антон Иванович ещё больше испугался, сразу вспомнил и рассказал про игру Лермонтова в бильярд с Эйнштейном.
– Ах, вот оно что! И Эйнштейна в бильярдную потянуло! А кто там ещё играет? – заинтересовался Господь.
– Не знаю, я только один раз в бильярдной был.
– А с Ван Гогом ты ещё не успел подружиться?
– Это кто? – Снитков уже весь пропотел от разговора.
– Ладно... Ты вот что, Антон Иванович, пойми меня правильно. Я создавал этот рай своими руками. Я делал все, чтобы всем здесь было хорошо. Понимаешь? Все условия. Хочешь – отдыхай. Хочешь – работай. Тут есть всё. Если ты ученый, – пожалуйста, библиотека, лаборатории. Поэт? Вот тебе природа, павлины, тишина. Все условия. Альпинист? Вон гора. Лазай сколько душе угодно! Ты сам-то кто? Я забыл...
– Производственник.
– Чем занимался?
– Ну, выпускали холодильники, швейные машинки... Кое-что из оборонной промышленности... Я не имею права говорить – это секрет...
Бог улыбался.
– Ах да, извините, пулемёты... Пулемёты выпускали.
– Ну, хочешь, – задумался Бог, – я тебе построю такой же завод, наберу рабочих... Будешь выпускать свои пулемёты... Только сделай мне одолжение, не водись с ним, а? Лермонтов и ему подобные... В обшем, они, по-моему, сами в себе не разберутся... Да и вообще, заходи просто так, когда время есть... Так, поговорим.
– Как скажешь, так и сделаю, Господи! – облегченно вздохнул Антон Иванович и откинулся на спинку стула.
– А теперь иди! – Бог посмотрел на часы. Мне пора, у меня пробежка.
Этой ночью Антон Иванович долго не мог заснуть. Где-то неподалеку работал экскаватор и компрессоры – рыли фундамент. А когда строители затихли, кто-то настойчиво постучал в дверь.
– Антон! Проснись, дверь открой! Я знаю, что ты дома, – услышал Снитков знакомый голос.
Антон Иванович полусонный оделся, двинул щеколду и впустил Лермонтова.
– Запирайся, быстро! – шептал поэт. – Быстро, тебе говорю!
Как только щеколда закрылась снова, в дверь раздался осторожный вежливый стук.
– Тс-с! – Лермонтов приложил палец к губам. – Ты спишь, понял?
– Кто это? – прошептал Антон Иванович, так ничего и не понимая спросонья.
В дверь постучали ещё раз, затем послышался шёпот и удаляющиеся шаги.
– Что случилось, Михаил Юрьевич?
– Потом, потом. Подойди к окну, осторожно отодвинь шторку, так, чтобы тебя не видели. И скажи, ушли они или нет?
Снитков послушно прислонился к подоконнику и посмотрел. От крыльца удалялись две коренастые фигуры.
– Уходят. Кто это, Михаил Юрьевич? – заволновался Снитков.
– Ангелы. Последи ещё чуть-чуть. А то эти идиоты имеют привычку в кустах прятаться. Спрячутся и ждут по пять часов... делать им больше нечего.
– Михаил Юрьевич, – Снитков начинал приходить в себя, одновременно раздражаясь от того, что Лермонтов ещё и закурил без спроса в его комнате. – А почему вы, собственно, прячетесь от ангелов? Вы что, провинились в чем-нибудь?
– Если бы я провинился, то этот рай сейчас бы огнем горел. – Лермонтов достал две банки пива, одну протянул Сниткову.
– Нет, – наотрез отказался Антон Иванович. – Я свою норму сегодня выпил.
– А какая у тебя норма?
– Две банки.
– Браво, Антон Иванович! Четыре часа утра, а он уже две банки пива выпил! Что ж бери третью, пятый час пошёл.
– Михаил Юрьевич, – Снитков включил слабое освещение, – я вас спрашиваю совершенно серьезно. Вот вызовут меня к Богу. Спросят: чего это вдруг у меня прятался поэт Михаил Лермонтов и почему я не открыл двери ангелам? Что мне отвечать?
– Видишь ли, Антоша, – задумался Лермонтов, – это дело сугубо личное, что и как отвечать. Дело, так сказать, личной фантазии каждого. Когда за картину «Вечерняя пробежка» у Ван Гога холсты отобрали...
– Что за Ван Гог?
– Таких людей надо знать, Антоша! – Лермонтов встал и направился к выходу. – Я, конечно, мог бы вас познакомить, только зачем? Не думаю, чтобы он тебе понравился...
– Прошу не беспокоить меня впредь, Михаил Юрьевич! – крикнул Снитков ему вдогонку. – Я буду очень занят, у меня будет много работы.
Лермонтов остановился, закивал и помочился у кокосовой пальмы.
– Я, конечно, уважаю вас, как великого русского поэта. Но быть поэтом – это ещё не все! Надо ещё заслужить право называться человеком!
Антон Иванович увернулся от летящей банки, хлопнул дверью и пошел досыпать.
Ван Гог – выдающийся голландский живописец. Родился в Грейт-Зюндерте в одна тысяча восемьсот... – Бог зевнул и захлопнул энциклопедию. – На! Дома почитаешь.
Хотя лично я этим энциклопедиям не доверяю, в последнее время – особенно. Напишут одно, а на деле оказывается...
– Да нет, спасибо. Спасибо, не надо. – Снитков вернул энциклопедию Господу. – Это я просто так спросил из праздного любопытства.
– Завидую я тебе, Антон Иванович... – вздохнул Господь, – «праздное любопытство» можешь себе позволить А я уж и забыл, когда в бассейн-то ходил просто так, без дела, из «праздного любопытства». Вечерняя пробежка – и за работу! Вечерняя пробежка и опять...
– Да-да. – Снитков понимающе опустил голову.
– Работаешь, работаешь... А для кого, спрашивается? Вот для таких Ван Гогов и работаешь. Рай! Ха! Это для них, для Ван Гогов, рай. – Бог постучал по переплету энциклопедии. – А для меня – чистая каторга. И что в благодарность? Что в благодарность?! – Господь разволновался и заходил по комнате. – Обман! Богохульство! Куда ни плюнь, везде богохульство.
– Ну, не везде...
– Человеческой неблагодарности просто диву даешься, – продолжал Господь, – «несправедлив», видите ли с гениями. Боги, дескать, «мстят» великим людям. А я что,
мщу? Мщу я или нет?!
– Нет. – Снитков не поднимал головы.
– То-то же, что нет. В раю ведь все! – Бог хлопнул рукой по переплету. – Все, как один! Энциклопедии... У меня создается такое впечатление, что авторам было совершенно наплевать на описуемого человека. Напишут «гениальный», «выдающийся», вот... А как встретишься, подонок подонком... Каждый третий по меньшей мере, каждый третий! Ну, когда ещё растения описывают, ну черт с ними! Но люди-то, люди! Эх, Антон Иванович! Это ж… каким надо быть осторожным! Человек – это ж целый мир– Составители... черт! Они хоть сами слышали о тех, кого помещают? Бездельники. Им бы только фамилий побольше, чтоб книгу пообъёмистей. И что дальше? Принимай Господи! Разбирайся сам! Мучайся с ними, воспитывай!
– Так вы что... Тех, кто в энциклопедии, в рай берёте? – осторожно уточнил Снитков.
– Не только. Но этих в первую очередь. Сам понимаешь. Во-первых, престижно. А во-вторых... кое-что здесь всё-таки есть. Надо же от чего-то отталкиваться. Ну, понятно, «Бог всё видит», «всё знает». Ничего опять же от меня не скроешь. В целом-то это так... А на практике, брат, все гораздо сложнее. Гораздо. Я работаю один. А они... их тут, – Бог открыл первую страницу, – вон, смотри, целый коллектив составителей.
– Резонно, – заметил Снитков.
– Так что, насчет «гениев» и «выдающихся» будь осторожен.
– Да-да.
– Вот ты про Ван Гога всё спрашивал... Ты что, каракули его видел про мою честь?
– Нет.
– И правильно. Не увидишь! И нечего на них смотреть. А вот не было в энциклопедии таких каракулей, когда я Ван Гога-то в рай прибирал. А то сразу бы ясно стало, что с таким делать. Или вот Лермонтов твой...
– Почему мой? – Снитков даже обиделся.
– Ну ладно, мой. Мой, раз уж я взял такого. Так вот, знаешь, что он давеча себе позволил, когда его из бассейна привели? Не знаешь... Мало того, что нахамил в храме Господнем, а когда я его выставил, представляешь, что вытворил? Нет?.. Вот тут у крыльца моего пальма стоит...
– Кокосовая?
– Нет, финиковая... красавица... Ну вот, вышел он, Лермонтов, из храма Господнего, подошел к пальме... ладно, не буду рассказывать, расстраиваться начинаю. – Бог отвернулся.
– Да не тратьте вы на них столько сил. – Сниткову очень хотелось приободрить Господа. – Не стоят они того. Себя поберегите. А что касается гениев, выдающихся… Я думаю, райская жизнь, она рано или поздно сама всё расставит на свои места. Скоро видно будет, кто действительно выдающийся человек, а кто так... алкоголик.
– Ты думаешь? – Голос Господа как будто бы дрогнул а косящие глаза наполнились грустью и добротой.
– Я в этом уверен, – твердо сказал Антон Иванович и привстал, – разрешите идти? Мне работать.
– Иди, иди. – И долго смотрел Господь вслед удаляющемуся Сниткову, который уверенной поступью и с гордо поднятой головой углублялся в райские кущи, как и подобает настоящему директору завода-гиганта.
Божий завод не имел названия, но по архитектуре выглядел в точности так, как «Серп и молот», отличаясь разве что райской аккуратностью внутри цехов и импортным оборудованием. Лозунги в коридорах висели, правда, необычные, но Антон Иванович привык к ним быстро. И уже через пару часов «Хвала тебе, Господи!» или «С Богом!» на золотистом сукне воспринимались так же естественно, как будто бы висели долгие годы.
Снитков наслаждался видом из окна конструкторского бюро и запахом от стопки превосходного ватмана, в то время как сзади замаячила человеческая фигура. Он обернулся и увидел нескладного худощавого мужчину средних лет с мутным взглядом и неуверенной жестикуляцией.