– Какая прелесть! – Мужчина подошел к стопкам ватмана, провел рукой по белоснежной поверхности и даже прислонился щекой.
– Хороший ватман, правда? – У Сниткова было превосходное настроение.
– Очень хороший! А что на нем будет? – Незнакомец посмотрел Сниткову в глаза.
– Чертежи. Деталировка.
– На всех листах? – Незнакомец, казалось, чуть-чуть погрустнел.
– Конечно. Да что там, мало будет – ещё выпишем'
– Да? Кто же это вам даст столько?
– Господь Бог, кто же ещё?
– A-а, понятно, понятно... – Незнакомец ещё раз взглянул на толстенную стопку, вздохнул и отошел к окну.
– Да ты как будто и не в раю, парень! – засмеялся Антон Иванович и по-отечески обнял незнакомца за плечи, подойдя сзади. – Новенький небось?
– Да нет... Я здесь давно...
– Тем более, чего нос-то повесил? Какие наши годы? Настоящая жизнь, брат, только начинается, а ты грустишь. Смотри, красотища какая! – Снитков, простирая руку, указал на кирпичные корпуса заводского комплекса. – Впечатляет? И это ещё не всё! Господь нам с тобой ещё и не такое ниспошлет! Через пару месяцев, мы, брат, так развернёмся... Весь рай ахнет! Уже сейчас, смотри, литейный, механический, сборочный! Бензоколонка – пожалуйста! Бульдозеры – целый парк! Бетонка – в одну ночь! Ты представляешь, что значит в одну ночь уложить бетонку, а? Вот он, гений божеский! Вот что значит воля Всевышнего!
Эх, не понимал я всего этого в земной жизни, не понимал. А ведь была божеская помощь, ещё тогда была. Как сейчас помню, труба у нас дымила на «Серпе и молоте». Так дымила, что вся прилегающая территория в саже была. Дым вредный, полперсонала на бюллетенях с бронхитом. А тут, как водится, комиссию пообещали из центра. Ну, думаю, все, уволят! Надел я сапоги, вышел на территорию и иду один, переживаю. Думаю. Что делать – не знаю, с заводом прощаюсь. А кругом грязь, шлаки всякие, огляделся – никого! Подошел к той самой трубе, встал от безысходности на колени да как крикну: «Да помоги ж ты мне, Господи!» Глядь, и в самом деле ветерок подул и дым точно за облака пошел! Эдак струйкой и туда, туда, ввысь. Ну, думаю, чудеса! А на другой день и комиссии обещанной не было! Представляешь? Отвело комиссию десницей господней. Вот... Так-то, брат. Знаешь, мечта у меня есть. Как запустимся, первую продукцию дам... Построю баньку. Обыкновенную. Сам, без божьей помощи. Потихоньку. И ничего не буду говорить ему. Построю баньку, и всё. А потом позову Господа. Представляешь, как ему приятно будет! Он вечернюю пробежку завершит, а тут я подбегу сзади по той же аллейке и скажу: «Ну что, Господи устал? А у меня банька готова». И пива к ней две баночки. Представляешь? Вообще я считаю, и человек тоже на многое способен. Ну, понятно, литейный за сутки я не соберу, я не Христос какой-нибудь, а вот сауну сделаю. Не веришь?
– Верю. – Незнакомец отошел от окна и опять уставился на листы ватмана.
– Ты сам-то кем при жизни был? – Сниткову надоело, что его гость все время молчит.
– Да никем.
– Ерунда! Станешь ещё. Сделаем. Раз Господь Бог тебя в рай прибрал, значит, человек ты стоящий. Ты только вот что, парень... Ты, как некоторые здесь, дурака не валяй. Погуляешь, подстригись и давай-ка через неделю ко мне на завод. Вижу, всё на ватман поглядываешь. Это хорошо, брат, хорошо. Значит, тяга есть. С черчением в жизни сталкиваться приходилось?
Незнакомец, не отвечая на последний вопрос, сгреб несколько листов ватмана в охапку и строго посмотрел на Сниткова.
– Передай своему косоглазому, пусть не свистит, что у него бумага кончилась, – повернулся и вышел.
Антон Иванович надолго застыл в оцепенении, слушая удаляющиеся шаги в коридоре и заработавший затем лифт.
– Про веники не забудь, ублюдок! – послышался крик, откуда-то снизу долетевший через окно. Незнакомец уже стоял на пустыре и громко, через свернутые в рулон листы повторил фразу: – Про веники не забудь!
– Сам ублюдок!.. – простонал Антон Иванович в сердцах и уже через минуту летел напропалую через кущи к храму господнему, цепляясь за папоротники и распугивая павлинов.
Во храме Господа он не застал, но зато настиг на беговой дорожке.
– Так как он тебя обозвал? – хохотал Господь, переходя от бега к прыжковым упражнениям.
Снитков повторил, краснея. Бог снова захохотал:
– Но это ещё ничего. Терпи! Считай, что похвалил.
– А вас – косоглазым!
–Да-а? – Бог остановился, развернулся и побрел в сторону храма. – Вот оно, богохульство! Вот оно! Ван гоговский почерк, явно. Ничего святого... Хотя, может быть, и Эль Греко... уши как?
– Что – уши?
– Оба уха на месте или нет?
– Да как будто нет одного...
– Ну, тогда Ван Гог. Сколько ватмана утащил, говоришь?
– Листов пятнадцать.
– Считай, что тридцать, – нахмурился Господь. – Этот подонок теперь с двух сторон рисует.
– Я кабы знал... – Снитков испугался гнева господнего.
– «Кабы знал»!.. Ладно, не хнычь. Говорил тебе, будь осторожен, держи ухо востро. Эх! Это, брат, рай! Чуть что, расслабишься, прохлопаешь, пропадёшь! Ни за грош пропадёшь, Антон Снитков. Видишь, какая тонкая штука – люди! Ты ему как лучше хотел, а теперь жди ответа в тридцати безобразиях. Ну где... куда он теперь этот Ва спрячет? Где выставит? Кто расскажет, кто покается Господу, где? А истина такова. Кто расскажет, тот не знает. Кто знает, не покается. И это несмотря на то, что все убедились, что и рай есть, и что Господь всесилен.
– Я найду, – волновался Антон Иванович, – я обязательно найду. Я виноват, я найду.
– Ну, сам-то ты, скажем так, не найдешь, без божьей помощи! – ухмыльнулся Господь. – А вот в помощники я тебя возьму, пожалуй. Этой же ночью возьму. Пострадавшие люди близки Господу.
– Можно вам посоветовать?.. – Осторожно спросил Снитков.
– Чего?!
– Извините, можно вам совет дать?.. Хотя, я понимаю, нескромно с моей стороны...
Господь подумал минуту.
– Ну, посоветуй! – вдруг разрешил грозным голосом, при этом снисходительно улыбнувшись.
– Не берите вы в рай художников. Ну их! – Снитков волновался и поэтому не смог объяснить почему.
– А кого брать?
– Ну, нормальных людей, в общем...
– Нормальных, хм... есть ли они вообще, нормальные люди, Антон Иванович? Я вот тут давеча одного коммерсанта прибрал. Уж до того нормальный, что у меня и сомнений не было на его счет. Взял. Потом смотрю, павлины куда-то пропадать начали...
– Что, сбывал?
– Да... Не может, видишь, торговый человек просто так в раю без дела сидеть. А знаешь, во сколько мне сейчас один павлин обходится? Ну, павлины-то, черт с ними! Ешё достану. Не в них дело. Мне, Антон Иванович, больше за друг гое обидно. За веру. За веру в Господа. А то ведь никакого уважения. Хочется, чтоб дружно и хорошо было в раю, понимаешь? В павлинах ли тут дело? Нужен павлин – ну укради! Ну, два укради! Все равно ведь из рая никуда не денешься... Вон, редут какой! Укради, засыпься ты этими перьями! Только вот Господа уважай. Возлюби Господа. Вот чего я добиваюсь. А эта творческая богема до сих пор простой истины усвоить не хочет. Пива им мало по две банки! Да они сопьются тут все... Гении... Алкаши одни, картежники... Помню, театр им пообещал построить. А сейчас думаю, нет. Вытрезвитель им нужен, а не театр. Тюрьма или вытрезвитель! Только тогда, наверное, по ночам спать спокойно буду, вместо того чтобы сборища выслеживать да по номерам разгонять.
– Ангелы же у вас есть, Господи!
– Ангелы в оперативном смысле хороши, Антон Иванович. А чтоб выслеживать, то есть всевидящим быть, смекалка нужна. Я бы сказал, особенная божеская хитрость. – Господь прищурился.
Они вошли в храм. Бог дернул за колокольчик и скомандовал появившемуся ангелу: «Давай всех!»
Минут через пятнадцать большая комната заполнилась солидными людьми в тогах. Как скоро понял Антон Иванович, это были духовные отцы различных вероисповеданий: кзёндзы, ламы, муллы и прочие. Они в любую свободную минуту затевали споры на религиозные темы, очень скоро распалялись, и Господу Богу то и дело приходилось одергивать спорящих. Он морщился, ходил взад-вперед, мягко ступая кроссовками, и прерывал витиеватый отчёт очередного настоятеля.
– Говори короче! Видел?
– Нет.
– Следующий!
Ангелы, играя желваками, что-то записывали в блокноты, когда Господь Бог поднимал указательный палец, это случалось довольно редко, и Господь даже не стал собирать листочки, когда духовные отцы разошлись.
– А вы к какой вере принадлежите, уважаемый? – поинтересовался один православный священник у Сниткова перед уходом.
– Я атеист! – твердо ответил Снитков, но тут же испугался и посмотрел на Господа.
Господь, судя по всему, не услышал, а расстроенный священник ушёл.
– Ну что, – Снитков наклонился, осторожно прерывая раздумья Господа, – дело идет?
– Какое там идет! Сам видишь, словоблудие одно. Да разве ж с такими творческая богема состыкуется?.. Мулла правда, утверждает, что Ван Гог пообещал вот-вот обрезание сделать, а Лермонтов – исповедаться... Только я это «вот-вот» уже который месяц слышу!
Бог переоделся, нацепил темные очки и приклеил бородку.
– Представляешь, сам по ночам хожу, выясняю, кто где тусуется, о чем говорят. Вот так вот разыщешь, присядешь рядышком, наберешься терпения и слушаешь, слушаешь... Главное тут – во время глумления не вспылить, себя не выдать... А то перепугаются... Замолчат... Наблюдателей бы мне, конечно, толковых... Да где ж их сыщешь? В энциклопедиях не публикуют. Списки засекречивают. Вот так и выискиваешь по наитию. На, одевай кроссовки! Сегодня со мной пойдешь.
Оба плотно поужинали. Господь достал фонарики и скрипку, после чего оба двинулись по аллее с наступлением глубокой темноты, когда отбой был объявлен уже давно.
– Стой! Кто идет? – послышалось из–за кустов, когда они прошли метров двести.
– Свои. Не узнаешь? – усмехнулся Господь спрятавшемуся ангелу.
– Прости, Господи, не узнал. Следуй по делам своим, – виновато пролепетал ангел и быстро отчитался. – Все спокойно!