– Да-да, конечно. – Антон Иванович посмотрел на часы. – Мне через полчаса на завод. Я, с вашего позволения, встану, умоюсь...
– Да лежи, лежи. Там и без тебя справятся. Все работает. Специалистов у меня много. Лежи, не волнуйся. Я им уже позвонил, предупредил, что ты болен. Лежи, сил набирайся. Дуэль – штука серьезная. Лежи.
– Какая дуэль? – Снитков вскочил в страшной догадке и присел на кровати, путаясь в мыслях.
– Как какая? С Лермонтовым! Забыл? Не со мной же. Он тебя вчера вызывал на дуэль? Вызывал. Сам слышал.
– Шутишь, Господи... Да не уж-то всерьёз все это воспринимать?
– Да, всерьёз! – Господь встал. Его косящие глаза смотрели теперь жёстко и решительно. – Я уже давно не шучу. Тебя оскорбили. Бог тому свидетель. Ты что ж думаешь, когда хороших людей оскорбляют, я в стороне стоять буду? Нет. Не по-моему это, Антон Иванович. Не по-божески. Тебя оскорбили! На дуэль вызвали! А я сквозь пальцы смотреть буду? Нет. Не дождутся. Раз вызвали, значит, дерись! Я им спуску давать не собираюсь, а то и вовсе на шею сядут. Дерись!
– А если... а если меня убьют? Господи.
– Не бойся. Ты же знаешь, Бог на твоей стороне. Не хотел бы я, конечно, расслаблять тебя такими обещаниями... – поморщился Господь. – А то ещё схватишь пулю по глупости. Но в принципе можешь на меня положиться.
– А ты, а ты... – Снитков отчаянно тёр виски, собираясь с мыслями. – А ты мне хоть бронежилет дашь или что– нибудь в этом роде?
– Хм. Могу, конечно. Могу дать бронежилет. Да что толку? Эти бронежилеты только от пистолетных выстрелов хороши. Да и то, когда пуля по касательной идет. А пулемётной... Хм... Прошьёт, как фанеру, и пикнуть не успеешь, Антон Иванович. Так что соберись! Настройся. Помни, Бог с тобою! Я и на самом деле буду рядом. Во всяком случае, недалеко. Секундантом я, конечно, у тебя быть не могу. Не по сану. Да и на черта он нужен, в пулемётном бою, секундант? Это поэты от безделья секундантов выдумали. Дурью маются! Красиво умереть хотят! Только зря время тратят, вместо того чтобы тренироваться, дурилы! – Бог перевязал кроссовки, вышел из дома и двинулся в сторону аллейки трусцой.
Ни по преданиям, ни по сказкам бабкиным, никогда не предполагалось, что у человека, попавшего в рай, может быть такое поганое настроение, какое было сейчас у Антона Ивановича Сниткова. Он возвращался из библиотеки, где только что вычитал пояснение к слову «рай».
– Врут, собаки! – ругался Антон Иванович. – Сволочи, а не составители. Господь прав!
Хотя внешний облик райского антуража полностью соответствовал энциклопедическим описаниям и павлинов, и цветов, казалось, было больше обычного, и лица у обитателей были, как назло, улыбчивее, чем прежде, однако всё это только больше угнетало Сниткова. Мысль о предстоящей дуэли на пулемётах вселяла такой страх, что окружающее благообразие смотрелось сплошным издевательством накануне приближающегося кошмарного ритуала.
– Что-то ты бледен, друг мой, – услышал Снитков, поднял голову и увидел Ван Гога.
– Что надо?! – Снитков остановился.
– Как что? Ватмана, – попросил Ван Гог, не церемонясь. – Подари весь. Зачем он теперь тебе?
– Рано вы меня хороните! – прошипел Антон Иванович, ещё больше побледнев.
– Почему рано? По-моему, так пора, – нахмурился художник. – Вон как побелел... Это ошибка. Эдак Лермонтов в тебя сразу попадет. Ты бы лучше позеленел: в траве камуфлироваться будет легче. Кажется, так косоглазый учит?! Хочешь, щеки под хаки разукрашу?
– Что, мало ватмана наворовал, уголовник? Кончился ватман?
– Мало, – кивнул Ван Гог, – кончился. Ты прав. Хочешь посмотреть?
Не имея ни малейшего желания, а только повинуясь долгу, обязанности отчитаться перед Господом, Снитков поплелся за художником. Дошел до центральной площади – и ахнул. На пятнадцати вывешенных листах была начерчена вся секретная деталировка, а также сборки пулемётных узлов с угловыми штампами, грифами и прочими причиндалами, которые полагаются в таких случаях. Наряду с подписями Господа Бога и Антона Ивановича красовались размашистые росчерки Ван Гога в графе «Принято». А хмурые обитатели рая, столпившись вокруг, шумели, спорили либо же понимающе качали головой.
– Разойдись! – крикнул Снитков, хватаясь за сердце.
И неизвестно, чем бы все это закончилось для директора завода, как вдруг в чаще заработал бульдозер и под визг и крики двинулся прямо на экспозицию, сметая всё на своем пути.
– Спасибо, спасибо, Господи, – шептал Снитков, любуясь красивым усатым лицом ангела, хладнокровно перемещавшего рычаги восьмицилиндрового агрегата.
Эпилог
Длинная пулемётная очередь срезала несколько папоротников и разрыхлила землю возле позиции противника. Снитков, тяжело дыша, снова присмотрелся в квадратную рамку прицела. Оставшиеся кусты зашевелились, и появилось улыбающееся лицо Лермонтова, который, поправив флажок, облокотился на пулемёт. Снитков вопросительно повернулся в сторону бункера и встретился глазами с Господом Богом. Тот покривился и сделал жест рукою: «ложись!» Снитков закусил губу, застонал от досады и сполз в лунку, кашляя от пороховой гари и дымящейся заводской смазки. Несмотря на каску, в правом ухе звенело, а плечо побаливало от сильных толчков отдачи.
– Да-а, Антон Иванович, – засмеялся Лермонтов, – хреновый из тебя дуэлянт! А ну как убью? Что с заводом будет? На кого такую махину бросишь? Ты хоть заместителя оставил в завещании?
Снитков молчал, нюхая влажную почву, и подтягивал выпирающие части тела, в ужасе ожидая ответную очередь.
– Зря мы пулемётную дуэль затеяли, – продолжал Лермонтов. – Неизвестно, сколько времени потратим. С гранатами у нас бы дело куда быстрее пошло. Так, может, переиграем?
Снитков молчал.
– Стреляй, Миша! – не выдержал Эйнштейн, крикнув откуда-то из-за дерева. – Твоя очередь!
– Да-да, правильно, моя очередь... – Лермонтов задумался, с сожалением глядя в сторону своего секунданта. – Что-то уж больно я разговорился... Извините, что испытываю ваше терпение, господа.
Он дал короткую очередь в воздух. Встал в рост. И приложился к банке пива, которую вытащил из кармана.
– Огонь! – закричал Господь Бог из бункера. – Огонь!
Антон Снитков поднял голову, засуетился, обжигаясь о разогревшийся корпус пулемёта. И, прошептав губами благодарности Господу, нащупал дрожащими пальцами спусковой крючок.