— Соседский пацан писал, — весело уточнил Аким. — Я ему ноги переломаю.
То, что увидел у Акима Фатеев, болезненно пронзило его восхищением и завистью. Паркет в комнате был содран начисто.
— Во! — сказал Аким, балансируя на голом бетонном перекрытии. — Цельных двенадцать квадратов. Третий день гуляю, сбирать не выхожу. Домовладельцу из Тушина продал, Резникову Александру Гаврилычу…
Инвалид был в ударе.
— Бр-ратцы и сестр-рицы, дар-рагие, папаш-ши и мамаш-ши, — профессионально воззвал он. Что-то, впрочем, переключилось в его голове, и он ни к селу ни к городу запел: — Со святыми упокой Резникова с женой. И с малыми детками, — добавил Аким и зарыдал. Впрочем, он тут же повеселел. — Клопы уже завелись, — сообщил он другу, — вон в том углу!
Друзья пили две недели подряд. Даже бывалая Анна Алексеевна не выдержала и сбежала к тетке в Талдом. Иван Николаевич пустился во все тяжкие. Тушинский стяжатель «принял» у Фатеева гибкий шланг, кафель, выдранный с кухонных стен, и даже трубку от подъездовского телефона-автомата. Хозяйственный Резников купил мерзкий фатеевский гарнитур мебели, но наотрез отказался от иконы Николая-угодника. Святой так и остался висеть в углу, равнодушно глядя на богохульствовавшего раба божия Иоанна.
Терпению закаленных соседей пришел конец, когда Иван Николаевич влет застрелил любимого голубя Кольки Девкина, устроившего голубятню на своем балконе. Получив анонимку от скандализованной домовой общественности, начальник райотдела милиции вызвал к себе участкового.
— Вот, ознакомьтесь, Флюровский, — протянул он письмо участковому.
Флюровский долго щупал подметную корреспонденцию, вздыхал и неизвестно зачем даже посмотрел ее на свет.
— Табак! — сказал участковый. — Ничего с этим сволочем не сделаешь. Ни улик, ни закона против него пока нету. Верней, закон, он есть, а поди докажи…
— А привести его на предмет прописки? — предложил начальник.
— Что же, — сказал участковый и, поправив планшет, отправился к Фатееву.
Он вернулся через час красный и злой.
— Забаррикадировался подлец! — сокрушался участковый в дежурной комнате. — «Жрать и пить, — говорит, — не буду, а из дому не выйду…»
— А ты измором его, Леш, — сочувственно посоветовали друзья-милиционеры. — Мы поможем.
С той поры все свободные от дежурства чекисты помогали Флюровскому подкарауливать негодяя. Но Фатеев и в ус не дул. Аким поставлял ему провиант посредством мусоропровода. Иван Николаевич спускал туда веревку, а дружок привязывал к ней хлеб и соль. Тунеядец умело пользовался конъюнктурой, создавшейся в результате блокады. Четвертинка «Зверобоя» обходилась Ивану Николаевичу в три рубля, а тринадцатикопеечный батончик — в рубль.
— Стррадаю за други своея! — смиренно кричал в трубу Аким в ответ на страшные проклятия, изрыгаемые Иваном Николаевичем.
На спас веревка вернулась пустой. Иван Николаевич так никогда и не узнал, какая огромная беда подстерегла его друга. В то утро страдавший от особо варварского похмелья Аким сдуру забрел в зоологический сад. Он долго куражился там, пел «Златыя горы», пока вконец разозленный павиан не откусил ему половину правого уха. «Скорая» доставила Акима в больницу.
Иван Николаевич открыл дверь и, увидев спавшего на подоконнике Флюровского, вернулся в квартиру, снял икону и осторожно спустился вниз. Дойдя до первого этажа, он вынул из кармана клещи и вошел в кабину лифта. Вырвав все кнопки, Фатеев привычным движением разбил лампочку и ударил сапожищем кабину..
— На лифте будешь ездить! — прошептал Иван Николаевич.
Он вышел из дому и направился к Савеловскому вокзалу. Из-под локтя слабо сиял при луне укоризненный фольговый лик Николая-угодника.
ВЕЩИ МОЕЙ ЖЕНЫ
— Милый, — сказала мне жена после свадьбы, — ты не будешь против, если я отдам свое подвенечное платье тете Лизе?
— Не кажется ли тебе, — осторожно заметил я, — что тетя Лиза, чье семидесятилетие…
— Ты не так понял. Она хочет перешить платье на портьеры, чтобы повесить их в ванной. Представляешь себе, экономия?
— Не кажется ли вам с тетей Лизой, — еще осторожней заметил я, — что готовые портьеры можно купить в любом магазине тканей?
— Ты прелесть, — засмеялась жена, — но ты ничего не понимаешь. Так же экономней. За платье она даст мне охотничий нож, оставшийся от второго мужа.
— Уж не собираешься ли ты охотиться?
— Охотиться будешь ты, — заявила жена. — Убьешь какого-нибудь зверя, а я отдам его скорняку Мише, и мы сделаем из его шкуры бархотку для твоих туфель. Точнее, Миша сделает из шкуры зверя шапку, а я сменяю ее на бархотку.
Я пожал плечами и молча начал одеваться. Спорить с женой в зените медового месяца не самый лучший способ утепления семейного очага. Я подошел к зеркалу и уловил в нем восхищенный взгляд жены. Не без гордости я расправил плечи.
— Какая у тебя дивная рубашка? — сказала супруга.
— Шерсть. — подмигнул я зеркалу. — Чистая шерсть.
— Лапкин, — прошептала жена, — подари мне эту рубашку.
Когда она называет меня «лапкин» (высшее производное от «лапочка»), я таю. Хочется встать на колени и идти за ней на край света. Правда, я не мог точно себе представить, зачем ей мужская рубашка. Тем не менее я с чувством сказал:
— Бери ее. Отныне она твоя.
— Ты восторг! — захлопала в ладошки подруга жизни. — Можешь меня поцеловать…
Когда я пришел с работы, она встретила меня на пороге трепещущая, бледная от гордости.
— Лапа, мне удалось сохранить нож! — объявила супруга. — Я приготовила тебе такой сюрприз, что ты ахнешь.
Я действительно ахнул. Оказалось, что скорняк Миша, не дожидаясь, пока я пойду на охоту, смастерил из моей пыжиковой шапки уйму самых необходимых вещей: бархотку для туфель, оторочку к бюстгальтеру супруги и просто элегантный кусочек меха.
— А кусочек для чего? — спросил я.
— Для протирания грампластинок, — ответила сияющая жена.
— В самом деле, — горячо сказал я, — лучше бы уж я отловил какого-нибудь зверя, тигра, например, отвел бы его к скорняку Мише, и из его шкуры мы сделали бы что-нибудь полезное.
— Тигра? — задумалась супруга. — А ведь это, по-моему, мысль…
Чтобы отвлечь жену от всяких мыслей, я повел ее в кино. Сеанс прошел спокойно. Зато при выходе из зала на нас спикировала молодая особа в сапогах и в шапке, похожей на трехкомнатное воронье гнездо.
— Римма! — с болезненным восторгом стонала жена в паузах между мелкими злыми поцелуйчиками. — Какие у тебя сапоги… А шапка! Где ты достала эту прелесть?
Подруга Римма оттащила жену в подворотню и принялась неистово шептав ей что-то, время от времени бросая на меня недобрый, изучающий взгляд. Я поймал себя на мысли, что мне хочется бежать в ближайшее отделение милиции, но в ту же секунду жена вернулась ко мне и возбужденно сказала:
— Все в порядке. Сапоги делаются элементарно. Берется новое кожаное пальто мужа — и р-раз!..
— Что — р-раз? — содрогнулся я.
— Сапожник дядя Шура делает из его кожи голенища.
По моему телу прошла конвульсия.
— Но, лапуся, ты же пальто все равно сейчас не носишь. Зато я тебе подарю штучку, которую не достанешь ни в одном магазине…
Через неделю сапоги были готовы. Каблуки изворотливый дядя Шура ловко сделал из моих лакированных туфель, а в виде компенсации жена подарила мне галстук. Такой галстук, очевидно, и впрямь нельзя было достать в каком-нибудь магазине. Весь переливающийся, с какими-то красивыми шестизначными цифрами.
В тот же день на вечеринке у подруги Риммы я увидел девушку в ослепительной сиреневой кофточке. Я приблизился к ней и шепнул на ухо:
— Недурная кофточка.
— Шик-модерн, — автоматически отозвалась девушка.
— Особенно если учесть, что она сделана из моей старой рубашки.
— А ваш галстук, — хихикнула девушка, — сделан из моего старого купальника. На нем даже прачечная метка осталась.
Во вторник я повел супругу к моему старинному другу Боре. Это степенный, рассудительный человек. Общение с ним облагораживает. Мы распрощались с Борей и вышли на улицу.
— Ой, лапочка, — сказала жена. — Подожди секундочку, я забыла у Бори сумку.
Она прибежала через пять минут, просветленная, неся какую-то длинную вещь с колесом.
— Что это? — с ужасом спросил я.
— Руль от его новой машины. Я выменяла его на охотничий нож. Помнишь? Который остался от второго мужа тети Лизы. Из руля Римма сделает торшер, и я получу дивную кофеварку…
Не слушая ее, я бросился к другу.
— Что это за штуки, Боря? — строго спросил я, ворвавшись в комнату. — Тебе не стыдно?
— Кукушку на ястреба, — быстро и радостно сказал Боря. — Мечи на орала, египетскую пирамиду на Сломанные часы Второго часового завода. Асса!
Он сжал зубами нож несчастного мужа тети Лизы и пошел вприсядку…
В четверг мы получили за мой летний костюм дивные ласты для подводного купания, а за выходную нейлоновую сорочку — абсолютно небьющийся пинг-понговый шарик. Все вместе это должно было пойти в обмен на умопомрачительный дамский гарнитур из горностая пополам с выхухолью, за который молодая супруга профессора К. готова была хоть сейчас отдать зимнюю дачу…
Я стоял посреди комнаты голый, как Иов, в набедренной повязке из простого полотенца, единственного, что осталось у меня из одежды (махровое пошло на праздничную юбку супруги). Мутный рассвет вставал над городом. Жена спала, губы ее шевелились. Я прислушался.
— Соломинка для молочных коктейлей плюс горшок с геранью минус зубочистка — в итоге задачник Шапошникова и Вальцева…
Я открыл шкаф. На дне одиноко лежал галстук с цифрами. Я взял его и посмотрел на голый электрический шнур, свисавший с потолка… «На что же пошел абажур? — подумал я. — Ах, да, на клетку для канарейки, которая умерла, так как супруга из экономии кормила ее витамином В1..»
Дворники приступили к работе, и скрип скребков вползал в открытую форточку.
— Милый, это ты так хрустишь? — зевнула жена.