что я вѣрилъ, лишь казалось мнѣ правдой — тогда пусть эта тюрьма будетъ моимъ гробомъ»! Въ 1881 г., какъ мы сказали выше, женѣ Пушкина было разрѣшено свиданіе съ нимъ, и она вслѣдъ за тѣмъ немедленно отправилась въ Петербургъ — хлопотать объ его освобожденіи. Къ этому времени Пругавинъ успѣлъ разсказать объ этой ужасной исторіи въ одномъ журналѣ и нѣсколькихъ газетахъ. Пресса заговорила о «милосердіи» и Пушкина освободили; но — его держали пятнадцать лѣтъ въ «oubliette»[22].
Былъ ли Пушкинъ единственнымъ лицомъ, которое мучили подобнымъ образомъ? Не думаю. Около 15 лѣтъ тому назадъ, одинъ изъ моихъ друзей, нѣмецкій геологъ Гёбель, «открылъ» въ Соловкахъ одного артиллерійскаго офицера, находившагося въ положеніи Пушкина. Мы дѣлали всевозможные попытки въ Петербургѣ, обращались къ различнымъ вліятельнымъ лицамъ съ цѣлью добиться его освобожденія. Въ его судьбѣ удалось заинтересовать даже одну изъ великихъ княгинь. Но всѣ наши хлопоты и усилія не повели ни къ чему и, можетъ быть, несчастный до сихъ поръ томится въ «тюрьмѣ», если только онъ не умеръ.
Надо замѣтить, впрочемъ, что послѣднее время русскому правительству не везетъ съ его «oubliettes». Прежде, если кто-нибудь переступалъ сводчатую арку крѣпости, въ сопровожденіи двухъ жандармовъ, онъ, обыкновенно, безслѣдно исчезалъ. Десять, двадцать лѣтъ могло пройти и объ исчезнувшемъ не было ничего извѣстно, за исключеніемъ слуховъ, передававшихся подъ большимъ секретомъ въ семейномъ кружкѣ. Что же касается тѣхъ, кто имѣлъ несчастіе попасть въ Алексѣевскій равелинъ, — русскіе самодержцы были твердо увѣрены, что никакой слухъ о постигшей узниковъ судьбѣ не просочится сквозь гранитныя стѣны крѣпости. Но положеніе дѣлъ съ тѣхъ поръ сильно измѣнилось, и, можетъ быть, эта перемѣна лучше всего указываетъ, насколько упалъ престижъ самодержавія. По мѣрѣ того, какъ росло число враговъ существующаго режима, росло и число заключенныхъ въ крѣпости, пока не достигло такого количества, которое сдѣлало невозможнымъ погребеніе узниковъ заживо, какъ это практиковалось съ ихъ предшественниками. Самодержавію пришлось пойти на уступки общественному мнѣнію; правительство нашло невозможнымъ предавать смертной казни или ссылать на всю жизнь въ Сибирь всѣхъ тѣхъ, кто былъ когда-либо заключенъ въ крѣпости. Нѣкоторые изъ нихъ въ концѣ концовъ были высланы въ «менѣе отдаленныя мѣста имперіи», какъ напр. въ Колу, и ухитрились бѣжать оттуда. Одинъ изъ такихъ бѣглецовъ разсказалъ въ европейской прессѣ исторію своего заключенія.[23] Да и самая крѣпость мало по малу потеряла свой таинственный характеръ. Рядъ казематовъ Трубецкого бастіона былъ построенъ въ 1873 г. Я былъ однимъ изъ первыхъ постояльцевъ, попавъ туда въ началѣ 1874 г. Тогда бастіонъ, дѣйствительно, былъ могилой. Ничего, кромѣ тщательнѣйшимъ образомъ просмотрѣнныхъ писемъ, не выходило изъ него. Насъ, заключенныхъ, было всего шесть человѣкъ на 36 камеръ верхняго этажа, такъ что другъ отъ друга насъ отдѣляли 4–5 камеръ. Пять солдатъ караулили корридоръ, значитъ, на дверь каждой камеры приходилось почти по солдату, причемъ за каждымъ солдатомъ, въ свою очередь, слѣдилъ недавно произведенный унтеръ-офицеръ, слѣдилъ со всею ревностью новичка, желающаго выслужиться. Понятно, что, при такихъ условіяхъ, никакія сношенія между заключенными не были возможны; еще менѣе были возможны подобныя сношенія съ внѣшнимъ міромъ. Эта система была лишь тогда заведена и работала безукоризненно: взаимное шпіонство было доведено до такого совершенства, какъ будто это былъ іезуитскій монастырь.
Но не успѣло пройти и двухъ лѣтъ, какъ система начала портиться. Начальство убѣдилось, что революционеры, — какими-то невѣдомыми путями, — оказываются освѣдомленными обо всемъ, происходящемъ въ Трубецкомъ бастіонѣ. Въ крѣпости не удерживались больше государственные секреты. При немногихъ свиданіяхъ, начальствомъ принимались самыя строжайшія предосторожности. Въ концѣ 1875 г. намъ даже не дозволяли близко подходить къ пришедшимъ на свиданія роднымъ: между ними и нами всегда находился полковникъ бастіона и жандармскій офицеръ. Позднѣе, какъ мнѣ говорили, была введена желѣзная рѣшетка и другія «послѣднія слова цивилизаціи». Но всѣ эти предосторожности ни къ чему не повели и, по словамъ моего друга Степняка, изъ бастіона получалась масса писемъ.
Былъ приспособленъ рядъ казематовъ, въ которыхъ, въ теченіи многихъ лѣтъ, не были помѣщаемы арестанты (такъ называемыя испытательныя камеры Трубецкого равелина). Правительство надѣялось, что въ этихъ камерахъ оно можетъ похоронить заживо своихъ враговъ и что теперь ужъ объ ихъ судьбѣ никто не узнаетъ. Но какими-то путями письма успѣвали проникать даже сквозь толстыя стѣны равелина: мало того, — эти письма публиковались въ революціонной прессѣ. Такимъ образомъ, обнаружились тайны одного изъ самыхъ секретныхъ уголковъ крѣпости. Еще позднѣе нѣкоторые изъ заключенныхъ въ вышеуказанныхъ казематахъ увидѣли, въ концѣ концовъ, свѣтъ божій. Весьма вѣроятно, что сначала правительство думало держать ихъ замурованными въ равелинѣ въ теченіе двѣнадцати-двадцати лѣтъ, т.-е. весь срокъ каторги, на который они были осуждены, а, можетъ быть, и въ теченіе всей ихъ жизни. Но, опять-таки, въ страшный равелинъ попадала такая масса народа и узники умирали или сходили съ ума въ немъ съ такою быстротою, что пришлось оставить первоначальный планъ, и когда многіе изъ заключенныхъ были уже на краю могилы, — выслать ихъ въ Сибирь.
Но все же въ крѣпости имѣлись «oubliettes», откуда не проникала никакая вѣсть, можетъ быть, съ того времени, какъ онѣ были построены. Я имѣю въ виду, конечно, Алексѣевскій равелинъ, эту государственную тюрьму par excellence, нѣмую свидѣтельницу столькихъ преступленій русскаго правительства. Всякій въ Петербургѣ знакомъ съ ея страшнымъ именемъ. Правительство считало этотъ равелинъ самымъ надежнымъ мѣстомъ и въ немъ содержалось всего два человѣка. Но, какъ читатели видѣли, лишь только въ равелинѣ оказалось вмѣсто двухъ — четыре заключенныхъ, нѣмой равелинъ началъ выдавать свои тайны. Караульные солдаты попали подъ судъ. Но кто поручится, что новые солдаты, назначенные на мѣсто прежнихъ, не будутъ передавать писемъ изъ равелина?
Вслѣдъ затѣмъ правительство… возстановило тюрьму въ Шлиссельбургѣ[24].
Въ 60 верстахъ отъ Петербурга, при истокѣ Невы изъ Ладожскаго озера, стоитъ эта мрачная крѣпость на одинокомъ островѣ. Вокругъ нея расположенъ маленькій заброшенный городокъ, за всѣми жителями котораго легко слѣдить, — такъ что цѣлые годы могутъ пройти, прежде чѣмъ революціонеры смогутъ найти какіе-либо пути для сношенія съ крѣпостью и для пропаганды въ ея предѣлахъ. Такимъ образомъ, русское правительство, настолько нуждающееся въ средствахъ, что оно не можетъ истратить какихъ-нибудь 10.000 руб. для починки сгнившихъ и разваливающихся зданій Карійской тюрьмы, не задумалось истратить 150.000 руб. для приспособленія Шлиссельбургской крѣпости въ новую государственную тюрьму, куда будутъ посылаемы наиболѣе энергичные революціонеры, приговариваемые къ каторжнымъ работамъ. Судя по израсходованнымъ деньгамъ, можно бы подумать, что новая тюрьма, по удобствамъ и роскоши, представляетъ нѣчто въ родѣ дворца; но дѣло въ томъ, что деньги расходовались не столько въ цѣляхъ удобства арестантовъ, сколько на приспособленія для тщательнѣйшаго надзора за ними и на предотвращеніе какихъ-либо попытокъ ихъ сношенія съ внѣшнимъ міромъ.
Кто былъ посланъ туда? Намъ извѣстно около дюжины именъ, но сколько тамъ заключенныхъ — никто не можетъ сказать. Какова будетъ ихъ дальнѣйшая судьба? Опять-таки никому неизвестно. Не попытаются ли утопить ихъ тамъ? Можетъ быть… Или ихъ разстрѣляютъ одного за другимъ, «за нарушеніе тюремной дисциплины», какъ разстрѣляли Минакова, или полковника Ашенбреннера[25], который былъ «помилованъ» и былъ посланъ въ Шлиссельбургѣ лишь для того, чтобы его тамъ тайкомъ разстрѣляли! Или ихъ оставятъ въ покоѣ, ожидая, пока они, одинъ за другимъ, перемрутъ, снѣдаемые цынгой и чахоткой? Возможно и это. Никто до сихъ поръ не знаетъ дальнѣйшей судьбы Шлиссельбургскихъ узниковъ. Скрытые за толстыми стѣнами крѣпости, тюремщики и придворные могутъ дѣлать съ заключенными, что имъ заблагоразсудится, — пока не настанетъ день русскаго «14-го іюля», который смететъ съ лица земли и эти позорныя тюрьмы и позорящихъ міръ тюремщиковъ.
Глава IV. Отверженная РоссіяНа пути въ Сибирь
Сибирь, страна изгнанія, — всегда являлась въ представленіи европейцевъ страной ужасовъ, страной цѣпей и кнута, гдѣ арестантовъ засѣкаютъ на смерть жестокіе чиновники или убиваютъ непосильной работой въ рудникахъ, страной, въ которой народные массы стонутъ отъ невыносимыхъ страданій и въ которой враги русскаго правительства подвергаются страшнымъ преслѣдованіямъ. Навѣрное каждый, кто пересѣкалъ Уральскія горы и останавливался на водораздѣлѣ, гдѣ стоитъ столбъ, съ надписью «Европа» на одной сторонѣ и «Азія» на другой, — не могъ побороть чувства нѣкотораго ужаса, при мысли, что онъ вступаетъ въ страну скорбей… Многіе путешественники, вѣроятно, думали про себя, что цитата изъ Дантовскаго «Ада» была бы болѣе умѣстна на этомъ пограничномъ столбѣ, чѣмъ вышеприведенныя слова, которыя претендуютъ разграничить два материка.
Но, по мѣрѣ того, какъ путешественникъ спускается ниже къ роскошнымъ степямъ Западной Сибири; по мѣрѣ того, какъ онъ наблюдаетъ сравнительную зажиточность и вмѣстѣ съ тѣмъ независимость сибирскихъ крестьянъ и сравниваетъ эти черты ихъ быта съ нищетой и рабскимъ положеніемъ крестьянъ въ Россіи, — онъ начинаетъ задумываться, знакомясь съ гостепріимствомъ «сибиряковъ», которыхъ онъ считаетъ бывшими каторжниками, а также съ интеллигентнымъ обществомъ сибирскихъ городовъ, и не видя въ тоже время никакихъ признаковъ ссылки, не слыша о ней ни слова въ повседневныхъ разговорахъ, или же лишь въ формѣ хвастливаго заявленія «сибиряка», — этого восточнаго янки, что ссыльнымъ въ Сибири живется лучше, чѣмъ крестьянамъ въ Россіи, — путешественникъ склоненъ бываетъ подумать, что его прежнія представленія о великой ссыльной колоніи были нѣсколько преувеличены и, что, въ концѣ-концовъ, ссыльнымъ, можетъ быть, и не такъ плохо въ Сибири, какъ объ этомъ говорили сантиментальные писатели.