Но тюрьма сокрушаетъ не только нравственныя силы арестанта; его физическія силы, въ большинствѣ случаевъ, также бываютъ подорваны долгимъ странствованіемъ по этапамъ и пребываніемъ въ каторжной работѣ. Многіе арестанты наживаютъ неизлечимыя болѣзни и почти всѣ отличаются физической слабостью. Что же касается тѣхъ изъ нихъ, которымъ пришлось провести около 20 лѣтъ на каторгѣ (попытка къ побѣгу нерѣдко доводитъ срокъ каторги до вышеуказаннаго размѣра), то они, въ громадномъ большинствѣ случаевъ, оказываются совершенно неспособными къ какой-либо работѣ. Даже поставленные въ наилучшія условія, они будутъ все-таки бременемъ для общества. Но дѣло въ томъ, что условія, при которыхъ приходится работать поселенцу — очень тяжелы. Его посылаютъ въ какую-нибудь отдаленную деревню, гдѣ его надѣляютъ землей — обыкновенно худшею въ данной деревнѣ — и онъ долженъ превратиться въ земледѣльца. Въ дѣйствительности же такой поселенецъ не имѣетъ никакого понятія объ условіяхъ земледѣлія въ Сибири, и пробывъ 3–4 года въ тюрьмѣ, онъ, кромѣ того, потерялъ всякую любовь къ такого рода работѣ, если онъ даже занимался ею раньше. Крестьянская община встрѣчаетъ его съ враждой и презрѣніемъ. Для нея онъ «рассейскій», т.-е. нѣчто пренебрежительное въ глазахъ сибиряка и, кромѣ того, онъ — ссыльный! Онъ принадлежитъ, съ точки зрѣнія сибиряка, къ той громадной массѣ «дармоѣдовъ», перевозка и содержаніе которыхъ стоитъ сибирскому крестьянину столькихъ расходовъ и хлопотъ. Въ большинствѣ случаевъ такой поселенецъ — холостъ и не можетъ жениться, такъ какъ на шесть ссыльныхъ мужчинъ приходится одна ссыльная женщина, а сибирякъ не отдаетъ ему своей дочери, несмотря на соблазнъ 50 р., выдаваемыхъ въ такихъ случаяхъ казною, но обыкновенно исчезающихъ на половину въ карманахъ чиновниковъ, пока деньги эти достигнутъ мѣста назначенія. Сибирь не можетъ пожаловаться на отсутствіе бюрократическихъ мечтателей, которые, напр., приказывали мѣстнымъ крестьянамъ строить дома для поселенцевъ и поселяли послѣднихъ группами въ 5–6 чел., мечтая создать такимъ образомъ ссыльно-поселенческую деревенскую идиллію. Всѣ подобнаго рода замыслы обыкновенно заканчивались неуспѣхомъ. Пять поселенцевъ изъ шести, насильственно соединенныхъ вышеуказаннымъ образомъ, не выдерживали долго и, послѣ безполезной борьбы съ голодомъ, убѣгали подъ чужимъ именемъ въ города, или шли въ поискахъ за работой на золотые пріиски. Цѣлыя деревни пустыхъ домовъ на большомъ сибирскомъ пути до сихъ поръ напоминаютъ путешественнику о безплодности оффиціальныхъ утопій, вводимыхъ при помощи березовыхъ розогъ.
Судьба поселенцевъ, попавшихъ въ работники къ сибирскому крестьянину, также очень незавидна. Вся система найма рабочихъ въ Сибири основана на выдачѣ имъ задатковъ, съ цѣлью сдѣлать ихъ неоплатными должниками и держать такимъ образомъ въ состояніи постояннаго рабства; сибирскіе крестьяне обыкновенно придерживаются именно этой системы при наймѣ рабочихъ. Что же касается тѣхъ ссыльныхъ, составляющихъ громадный процентъ всего ссыльнаго населенія, которые добываютъ себѣ средства къ жизни путемъ работы на золотыхъ пріискахъ, то они теряютъ всѣ свои заработки, какъ только доходятъ до первой деревни и перваго кабака, хотя эти заработки являются результатомъ 4–5 мѣсячнаго труда — воистину каторжнаго труда, со всѣми его лишеніями — на пріискахъ. Деревни по Ленѣ, Енисею, Кану и пр., куда выходятъ осенью рабочіе съ пріисковъ, пользуются, въ этомъ отношеніи, широкой извѣстностью. Кто не знаетъ въ Восточной Сибири двухъ злосчастныхъ заброшенныхъ приленскихъ деревушекъ, носящихъ громкія имена Парижа и Лондона, вслѣдствіе прославленнаго искусства ихъ обитателей въ дѣлѣ очищенія кармановъ рабочихъ, вышедшихъ съ пріисковъ? Когда рабочій прокутитъ въ кабакѣ свой заработокъ до послѣдней копейки и оставитъ кабатчику даже шапку и рубашку, приказчики золотопромышленниковъ немедленно нанимаютъ его на слѣдующее лѣто и, въ замѣнъ своего паспорта, онъ получаетъ задатокъ подъ будущую работу, съ которымъ онъ и возвращается домой, часто расходуя его до послѣдней копейки на пути. Онъ возвращается такимъ образомъ въ свою деревню съ пустыми руками и нерѣдко проводитъ долгіе зимніе мѣсяцы въ ближайшемъ острогѣ! Короче говоря, всѣ оффиціальныя изслѣдованія, вплоть до настоящаго времени, указываютъ, что тѣ немногіе изъ ссыльныхъ, которымъ удалось устроиться въ качествѣ домохозяевъ, живутъ въ состояніи страшной нищеты; остальные же, бросивъ землю, обращаются въ рабовъ на службѣ у суроваго сибирскаго крестьянина и золотопромышленниковъ, или же, наконецъ, — говоря словами оффиціальнаго отчета, «умираютъ отъ холода и голода».
Тайга (дѣвственные лѣса, покрывающіе сотни тысячъ квадр. верстъ въ Сибири) густо населена бѣглецами, которые пробираются потихоньку по направленію къ западу; этотъ непрерывный потокъ человѣческихъ существъ движется надеждою достигнуть родныхъ деревень, находящихся по ту сторону Урала. Какъ только закукуетъ кукушка, возвѣщая, что лѣса освободились отъ снѣжнаго покрова, что они вскорѣ смогутъ снабжать странника грибами и ягодами, ссыльные тысячами убѣгаютъ съ золотыхъ пріисковъ и соляныхъ заводовъ, изъ деревень, гдѣ они голодали, и изъ городовъ, гдѣ они скрывались подъ чужими именами. Руководимые полярной звѣздой, мохомъ на деревьяхъ или, имѣя во главѣ старыхъ бродягъ, изучившихъ въ тюрьмахъ до тонкости сложную и драгоцѣнную для бѣглеца науку, трактующую о «бродяжныхъ тропахъ» и «бродяжныхъ пристанищахъ», они пускаются въ длинный и полный опасностей обратный путь. Они идутъ вокругъ байкальскаго озера, взбираясь на высокія и дикія горы по его берегамъ или перебираются черезъ озеро на плоту, или даже, какъ поется въ народной пѣснѣ, въ омулевой бочкѣ изъ-подъ рыбы. Они всячески избѣгаютъ большихъ дорогъ, городовъ и бурятскихъ поселеній, хотя нерѣдко располагаются на стоянку въ лѣсахъ, вблизи городовъ; каждую весну можно видѣть въ Читѣ костры «бродягъ», вспыхивающіе вокругъ маленькой столицы Забайкалья на лѣсистыхъ склонахъ окружающихъ горъ. Они свободно заходятъ также въ русскія деревни, гдѣ, вплоть до настоящаго дня, сохранился обычай выставлять на окнахъ крестьянскихъ домовъ хлѣбъ и молоко для «несчастныхъ».
Если бѣглые не занимаются въ пути кражами, крестьяне не мѣшаютъ ихъ путешествію. Но лишь только кто-либо изъ бродягъ нарушаетъ этотъ взаимный молчаливый договоръ, сибиряки дѣлаются безжалостными. «Промышленные» (охотники) — а ихъ не мало въ каждой сибирской деревнѣ — разсыпаются по тайгѣ и безжалостно истребляютъ бродягъ, доходя иногда до утонченной жестокости. Около 30 лѣтъ тому назадъ охота за «горбачами» была своего рода промысломъ; впрочемъ, этого рода охота за людьми остается и до сихъ поръ промысломъ, которымъ занимаются преимущественно карымы, помѣсь туземцевъ съ русскими. «Съ сохатаго возьмешь только одну шкуру, — говорятъ эти охотники, — а съ „горбача“ сдерешь по меньшей мѣрѣ двѣ: рубашку и хоботье». Нѣкоторые изъ бродягъ находятъ работу на крестьянскихъ заимкахъ, расположенныхъ вдали отъ деревень, но большинство избѣгаетъ этого рода работы въ виду того, что лѣтомъ удобнѣе всего пробираться къ западу: тайга питаетъ и укрываетъ странниковъ въ теченіи теплаго времени года. Правда, она въ это время наполняется густыми тучами мошекъ и бродяги, которыхъ приходится встрѣчать лѣтомъ, имѣютъ ужасающій видъ: ихъ лица представляютъ одну сплошную опухшую рану; глаза воспалены и почти закрыты раздувшимися, напухшими вѣками; ноздри и губы покрыты сочащимися язвами. Въ Сибири и люди и скотъ доходятъ до бѣшенства отъ страданій, причиняемыхъ мошками, которыя проникаютъ вездѣ, несмотря на дымъ разложенныхъ костровъ. Но бродяга неутомимо продолжаетъ свой путь къ горнымъ вершинамъ, отдѣляющимъ Сибирь отъ Россіи, и его сердце радостно бьется, когда онъ видитъ опять ихъ голубоватыя очертанія на горизонтѣ. Около 20, пожалуй, даже 30.000 чел. ведутъ постоянно такого рода жизнь и не менѣе 100.000 чел. пыталось пробраться обратно на родину такимъ образомъ въ теченіи 50 лѣтъ (съ 1835 по 1885 г.). Сколькимъ изъ нихъ удалось попасть въ Россію? Никто не можетъ сказать даже приблизительно. Тысячи сложили свои кости въ тайгѣ и счастливы были тѣ изъ нихъ, глаза которыхъ закрыли преданные товарищи по странствованію. Другія тысячи должны были искать убѣжища въ острогахъ, когда ихъ захватывала въ пути суровая сибирская зима, во время которой замерзаетъ ртуть и которой не могутъ выдержать изможденныя тѣла злосчастныхъ бродягъ. Они получаютъ въ наказаніе за неудавшійся побѣгъ неизбѣжную сотню плетей, возвращаются опять въ Забайкалье и на слѣдующую весну, умудренные неудачнымъ опытомъ, снова пускаются въ тотъ-же путь. Тысячи бродягъ преслѣдуются, захватываются или убиваются бурятами, карымами и сибирскими промышленными охотниками. Нѣкоторыхъ арестовываютъ, спустя нѣсколько дней послѣ того, какъ они ступили на почву ихъ «матушки-Россіи», когда они едва успѣли обнять стариковъ родителей, едва успѣли поглядѣть на родную деревню, оставленную ими много лѣтъ тому назадъ, часто лишь потому, что они не угодили исправнику, или вызвали злобу мѣстнаго кулака… Какая бездна страданій скрывается за этими тремя словами: «побѣгъ изъ Сибири!»
Перехожу теперь къ положенію политическихъ ссыльныхъ въ Сибири. Конечно, я не беру на себя смѣлости рассказать на этихъ страницахъ исторію политической ссылки, начиная съ 1607 г., когда одинъ изъ родоначальниковъ нынѣ царствующей династіи, Василій Никитичъ Романовъ, явился первымъ изъ безконечнаго ряда слѣдовавшихъ за нимъ политическихъ ссыльныхъ, закончивъ свою жизнь въ подпольной тюрьмѣ въ Нырдобѣ, въ цѣпяхъ, вѣсившихъ 64 фунта. Я не буду останавливаться на трагической исторіи Барскихъ конфедератовъ, прибывшихъ въ Сибирь съ отрѣзанными носами и ушами и, какъ говоритъ преданіе, спущенныхъ со ската Тобольскаго Кремля, привязанными къ бревнамъ; я не буду распространяться о преступленіяхъ безумца Трескина и исправника Лоскутова; я упомяну лишь мелькомъ объ экзекуціи 7 марта 1837 г., когда поляки Шокальскій, Сѣрочинскій и четверо другихъ умерли подъ ударами, шпицрутеновъ; я не буду описывать страданій декабристовъ и политическихъ ссыльныхъ первыхъ годовъ царствованія Александра II; я не буду перечислять здѣсь имена всѣхъ нашихъ поэтовъ и публицистовъ, начиная отъ временъ Радищева и кончая Одоевскимъ и позднѣе Чернышевскимъ и Михайловымъ. Я ограничусь теперь лишь изображеніемъ положенія политическихъ ссыльныхъ, находившихся въ Сибири въ 1883 году.