Не касаясь политическихъ, которыхъ изрѣдка посылаютъ въ Клэрво, здѣсь имѣются двѣ различныя категоріи заключенныхъ. Большинство состоитъ изъ уголовныхъ, осужденныхъ болѣе, чѣмъ на одинъ годъ тюремнаго заключенія, но безъ каторжныхъ работъ (присужденные къ послѣднимъ посылаются въ Новую Каледонію); но кромѣ уголовныхъ, въ Клэрво обыкновенно содержится нѣсколько десятковъ солдатъ, такъ наз. détentionnaires, осужденныхъ военными судами. Эти арестанты — печальный продуктъ нашей системы военщины. Солдатъ, оскорбившій унтеръ-офицера или офицера, присуждается обыкновенно къ смертной казни. Но если будетъ доказано, что онъ былъ вызванъ на это оскорбленіе, какъ это бываетъ въ большинствѣ случаевъ, смертную казнь замѣняютъ двадцати-лѣтнимъ тюремнымъ заключеніемъ, и его посылаютъ въ Клэрво. Я не знаю, какъ это случается, но имѣются такіе détentionnaires, которымъ приходится отсиживать двойные и тройные сроки наказанія, вѣроятно за оскорбленія, нанесенныя начальству уже во время нахожденія ихъ въ тюрьмѣ. Во время нашего пребыванія въ Клэрво, много говорили объ одномъ такомъ арестантѣ, которому было около сорока лѣтъ отъ роду, и которому, въ общемъ, приходилось отсидѣть еще 65 лѣтъ; ему нужно было дожить до ста слишкомъ лѣтъ, чтобы отбыть весь срокъ наказанія. Въ день національнаго праздника, 14-го іюля, ему было сбавлено сразу 25 лѣтъ наказанія, по декрету президента республики; но все же ему оставалось еще около сорока лѣтъ заключенія. Это можетъ показаться невѣроятнымъ, но это — фактъ.
Всякому понятна нелѣпость подобныхъ приговоровъ, и поэтому военные заключенные избавлены отъ тѣхъ суровостей, которымъ подвергаются прочіе заключенные. Они свободны отъ обязательнаго труда и работаютъ въ мастерскихъ только въ томъ случаѣ, если сами желаютъ этого. Имъ даютъ лучшую, по сравненію съ другими арестантами, сѣрую одежду и позволяютъ покупать вино изъ тюремнаго склада. Тѣ изъ нихъ, кто не ходитъ на работы, занимаютъ отдѣльное помѣщеніе и проводятъ цѣлые годы въ совершенной бездѣятельности. Легко можно себѣ представить, чѣмъ могутъ заниматься человѣкъ тридцать солдатъ, проведшихъ нѣсколько лѣтъ въ казармахъ и запертыхъ теперь лѣтъ на двадцать въ тюрьму, гдѣ они не заняты никакимъ умственнымъ или физическимъ трудомъ. Ихъ помѣщеніе пользуется, поэтому, такой репутаціей, что тюремное начальство было бы радо, если бы его постигла „небесная кара“, въ родѣ той, которая уничтожила библейскіе города.
Что же касается уголовныхъ, то они подчинены системѣ принудительной работы и абсолютнаго молчанія. Послѣднее, впрочемъ, настолько не свойственно человѣческой природѣ, что отъ него пришлось болѣе или менѣе отказаться. Совершенно предупредить разговоры заключенныхъ между собою, во время работъ въ мастерскихъ, — фактически невозможно. А если бы администрація пожелала не допускать разговоровъ во время отдыха отъ работъ, или болтовни въ спальняхъ, ей пришлось бы устроить штаты надзирателей и прибѣгнуть къ самымъ суровымъ наказаніямъ. Поэтому, во время нашего пребыванія въ Клэрво, система абсолютнаго молчанія приходила въ упадокъ, и въ настоящее время арестантамъ, сколько мнѣ извѣстно, запрещаются лишь громкіе разговоры и ссоры.
Рано утромъ — въ пять часовъ лѣтомъ и въ шесть зимою — раздается звонъ колокола. Заключенные должны немедленно подняться съ постелей, свернуть свои тюфяки и сойти внизъ во дворъ, гдѣ они выстраиваются рядами, разбиваясь на отряды по мастерскимъ, съ надзирателемъ во главѣ каждаго отряда. По приказанію надзирателя, они маршируютъ гуськомъ, медленными шагами, по направленію къ мастерскимъ; надзиратель громко выкрикиваетъ: „разъ, два! разъ, два!“ и топотъ тяжелыхъ, деревянныхъ башмаковъ мѣрно звучитъ въ согласіи съ командой. Нѣсколько минутъ спустя раздаются свистки паровыхъ машинъ, и въ мастерскихъ начинается работа. Въ девять часовъ (лѣтомъ — въ половинѣ девятаго) работа пріостанавливается на часъ, и заключенные маршируютъ въ столовыя. Здѣсь они усаживаются на скамейки, расположенныя такъ, чтобы арестанты могли видѣть лишь спины сидящихъ впереди, и получаютъ завтракъ. Въ десять часовъ они возвращаются въ мастерскія и работаютъ до двѣнадцати часовъ, когда дается десятиминутный отдыхъ; потомъ опять работаютъ до половины третьяго, когда всѣ арестанты, моложе 35 лѣтъ и не получившіе никакого образованія, посылаются на одинъ часъ въ школу.
Въ четыре часа заключенные получаютъ обѣдъ; онъ занимаетъ полчаса, послѣ чего начинается прогулка по двору. Арестантовъ опять выстраиваютъ гуськомъ и они медленно маршируютъ кругомъ двора, подъ неизмѣнный крикъ надзирателя: „разъ, два!“ Эти прогулки называютъ на тюремномъ языкѣ: „faire la gucue de saucissons“. Въ 5 часовъ опять начинается работа и продолжается до 8 часовъ вечера лѣтомъ, и до наступленія ночи въ другія времена года.
Какъ только машины останавливаютъ — обыкновенно въ шесть часовъ вечера, и даже раньше, отъ сентября до марта, — арестантовъ запираютъ въ спальни. Имъ приходится тогда лежать въ кроватяхъ отъ половины седьмого вечеромъ до шести часовъ утра и я думаю, что эти часы насильственнаго отдыха являются для арестанта наиболѣе тяжелымъ временемъ. Правда, имъ позволяется читать въ кроватяхъ до двухъ часовъ, но этимъ позволеніемъ могутъ пользоваться лишь тѣ, которыхъ кровати стоятъ вблизи газовыхъ рожковъ. Въ девять часовъ вечера свѣтъ уменьшается. Въ теченіе ночи каждая спальня остается подъ наблюденіемъ privôts, назначаемыхъ изъ числа самихъ арестантовъ и получающихъ тѣмъ больше красныхъ нашивокъ на рукава куртокъ, чѣмъ усерднѣе они шпіонятъ и доносятъ на своихъ товарищей.
По воскресеньямъ работа прекращается. Арестанты проводятъ весь день во дворахъ тюрьмы, если позволяетъ погода, или въ мастерскихъ, гдѣ они могутъ читать и разговаривать — только не громко, — или въ школьныхъ комнатахъ, гдѣ они пишутъ письма. Оркестръ, составленный изъ тридцати человѣкъ, играетъ во дворѣ и на полчаса выходитъ изъ-за тюремной ограды въ cour d'honneur, т.-е. дворъ, занятый зданіями администраціи; въ это же время пожарная команда производитъ ученіе. Въ 6 часовъ всѣ должны быть въ кровати.
Помимо заключенныхъ, занятыхъ работами въ мастерскихъ, имѣется еще такъ наз. вольная бригада, т.-е. арестанты, производящіе различныя работы за стѣнами самой тюрьмы, но все же внутри главнаго огражденія; они занимаются починками, малярной работой, пилкой дровъ и т. д. Они же обрабатываютъ огороды тюрьмы и надзирателей, получая за это плату, не превышающую франка въ день. Нѣкоторыхъ изъ нихъ посылаютъ также въ лѣсъ для рубки дровъ, или же на очистку канала и тому подобныя работы. Въ этихъ случаяхъ не опасаются побѣговъ, такъ какъ во внѣшнюю бригаду назначаютъ только тѣхъ, кому остается пробыть въ Клэрво всего одинъ или два мѣсяца.
Такова обычная жизнь тюрьмы, тянущаяся годами, безъ малѣйшаго измѣненія и дѣйствующая удручающе на заключенныхъ, именно своей монотонностью и отсутствіемъ новыхъ впечатлѣній; жизнь, которую человѣкъ можетъ выносить цѣлые годы, но которая, если у него нѣтъ другой цѣли, кромѣ самого процесса жизни, превращаетъ его въ покорную машину, лишенную своей воли; жизнь, которая заканчивается притупленіемъ лучшихъ качествъ человѣческой природы и развитіемъ наихудшихъ ея сторонъ; жизнь, которая, если она продлится долгіе годы, дѣлаетъ бывшаго заключеннаго совершенно неспособнымъ къ сожительству въ обществѣ вольныхъ людей.
Что же касается насъ, политическихъ, то мы были подчинены спеціальнымъ правиламъ: мы были поставлены въ положеніе арестантовъ, находящихся въ предварительномъ заключеніи, и съ тѣхъ поръ этотъ порядокъ примѣнялся къ попадавшимъ въ Клерво анархистамъ изъ процесса тридцати, Герцогу Орлеанскому и соціалистамъ, приговореннымъ за противувоенную пропаганду. Мы ходили въ собственной одеждѣ; насъ не принуждали бриться, и намъ разрѣшено было курить. Намъ было отведено три помѣстительныхъ залы и одна отдѣльная комната, поменьше, для меня; въ наше распоряженіе былъ также предоставленъ маленькій садикъ, саженъ въ двадцать длины и сажени четыре ширины, въ которомъ мы занимались огородничествомъ на узкой полоскѣ земли вдоль стѣны и, на собственномъ опытѣ, могли убѣдиться въ благодѣяніяхъ усиленной обработки почвы. Если бы я перечислилъ все количество овощей, которыя мы выращивали изъ года въ годъ, въ нашемъ огородѣ, занимавшемъ менѣе 60-ти квадратныхъ аршинъ, меня, вѣроятно, упрекнули бы въ преувеличеніи.
Насъ не заставляли работать, но мои товарищи — всѣ рабочіе, оставившіе дома семьи безъ всякихъ средствъ, очень рады были всякой ручной работѣ. Они пробовали шить дамскіе корсеты, для одного подрядчика въ Клэрво, но вскорѣ бросили эту работу, видя, что, за вычетомъ 3/10 изъ ихъ заработка въ пользу казны, они не смогутъ зарабатывать болѣе десяти-двѣнадцати копѣекъ въ день. Вслѣдъ за тѣмъ они принялись за работы изъ перламутра, хотя онѣ оплачивались немногимъ лучше предыдущей, но заказы были случайные, и ихъ обыкновенно хватало всего на нѣсколько дней — въ недѣлю. Перепроизводство вызвало затишье въ этомъ ремеслѣ, а другими работами нельзя было заниматься въ нашихъ камерахъ, такъ какъ какое-либо сношеніе съ уголовными было строго запрещено.
Такимъ образомъ, главными занятіями моихъ товарищей было чтеніе и изученіе иностранныхъ языковъ. Рабочіе могутъ учиться лишь тогда, когда они попадаютъ въ тюрьму, и мои товарищи учились очень серьезно. Изученіе языковъ сопровождалось большимъ успѣхомъ, и я съ радостью убѣдился въ Клэрво на практическомъ примѣрѣ, въ справедливости моего утвержденія, основаннаго ранѣе на теоретическихъ выводахъ, — а именно, что русскіе вовсе не являются единственнымъ народомъ, который съ легкостью можетъ научиться иностраннымъ языкамъ. Мои французскіе товарищи съ большой легкостью изучали англійскій, нѣмецкій, итальянскій и испанскій языки; нѣкоторые изъ нихъ успѣли овладѣть во время двухлѣтняго заключенія въ Клэрво двумя иностранными языками. Переплетничество было нашимъ любимымъ занятіемъ. Въ началѣ мы употребляли инструменты, сдѣланные нами самими изъ кусковъ желѣза и дерева, а вмѣсто прессовъ пользовались тяжелыми камнями и маленькими столярными зажимами. Когда же, въ концѣ второго года заключенія, мы позволили наконецъ завести настоящіе инструменты, всѣ товарищи научились переплету съ той легкостью, съ какой вообще интеллигентные рабочіе обучаются новому ремеслу, и большинство изъ насъ достигло совершенства въ этомъ искусствѣ.