Въ нашихъ помѣщеніяхъ всегда находился спеціальный надзиратель и, какъ только мы выходили во дворъ, онъ неизмѣнно усаживался на ступеняхъ у двери. Ночью насъ запирали по меньшей мѣрѣ на шесть или семь замковъ, и все же каждые два часа являлась къ намъ кучка надзирателей и они подходили къ каждой кровати, освѣщая спящаго фонаремъ въ лицо, дабы убѣдиться, что никто изъ насъ не исчезъ. Самый строгій, никогда не ослабляемый надзоръ, возможный лишь потому, что всѣ надзиратели стоятъ другъ за друга, практикуется надъ заключенными, какъ только они выходятъ изъ спаленъ. Въ теченіе двухъ лѣтъ я встрѣчалъ мою жену въ маленькой комнаткѣ, въ стѣнахъ тюрьмы, возлѣ караулки, и, захвативъ съ собой какого-либо изъ болѣвшихъ товарищей, мы выходили втроемъ на прогулку въ уединенный маленькій садикъ директора или въ большой огородъ; и никогда, въ теченіи этихъ двухъ лѣтъ, надзиратель, сопровождавшій насъ въ этихъ прогулкахъ, не упустилъ меня изъ виду, хотя бы только на пять минутъ. Такъ смотрѣли за всѣми въ этой громадной тюрьмѣ.
Газеты не допускались въ наше помѣщеніе, за исключеніемъ научныхъ періодическихъ изданій и иллюстрированныхъ еженедѣльниковъ. Лишь на второй годъ нашего заключенія, намъ разрѣшили получать безцвѣтный „Petit Journal“ и правительственную газету, издававшуюся въ Ліонѣ. Соціалистическая литература, конечно, не допускалась, и я не могъ получить даже одну изъ книгъ, написанныхъ мною самимъ. Что же касается литературныхъ работъ, то всѣ рукописи, которыя я посылалъ изъ тюрьмы, подвергались строжайшему контролю. Статьи, посвященныя соціальнымъ вопросамъ, и въ особенности касавшіяся русскихъ дѣлъ, не выпускались за тюремныя стѣны. Уголовнымъ преступникамъ разрѣшается писать письма разъ въ мѣсяцъ и то лишь къ ближайшимъ роднымъ, но намъ разрѣшалось корреспондировать съ нашими друзьями, сколько намъ было угодно, однако, всѣ письма, какъ посылаемыя такъ и получаемыя, подвергались самой придирчивой цензурѣ, что вызывало постоянныя столкновенія съ тюремной администраціей.
Пища, по моему мнѣнію, давалась въ недостаточномъ количествѣ. Дневной раціонъ состоялъ главнымъ образомъ изъ хлѣба, котораго выдавалось по 850 граммовъ (1 3/4 фунта) въ день на человѣка. Хлѣбъ — сѣраго цвѣта (изъ ржи и пшеницы), очень хорошаго качества, и если арестантъ жалуется, что обычной порціи для него недостаточно, ему прибавляютъ одинъ или два такихъ хлѣба въ недѣлю. Завтракъ состоитъ изъ супа, свареннаго изъ небольшого количества овощей, воды и американскаго свинаго сала, при чемъ послѣднее нерѣдко бываетъ не свѣжимъ и прогорьклымъ. На обѣдъ дается тотъ же супъ съ прибавленіемъ тарелки (2 унцовъ) вареной фасоли, риса, чечевицы или картофеля. Дважды въ недѣлю дается мясной супъ; въ этихъ случаяхъ бульонъ дается на завтракъ, а во время обѣда, вмѣсто супа, арестанты получаютъ 2 унца варенаго мяса. Вслѣдствіе такой скудной діеты, арестанты принуждены прикупать себѣ пищу въ тюремной лавочкѣ, гдѣ они могутъ получать за очень сходную цѣну (отъ 3-хъ до 8 копѣекъ) небольшія порціи сыра, сосисокъ, свинаго мяса, требухи, а также молока, фигъ, варенья, а лѣтомъ и фруктовъ. Эта дополнительная пища является прямо необходимой для поддержанія силъ; но многіе изъ арестантовъ, въ особенности люди пожилые, зарабатываютъ такъ мало, что, послѣ отчисленія извѣстнаго процента заработка въ казну, они не могутъ тратить даже пяти копѣекъ въ день на покупки въ лавочкѣ. Я прямо удивляюсь, какъ они ухитряются существовать.
Въ Клэрво арестанты заняты двумя родами работъ. Нѣкоторые изъ нихъ работаютъ для казны, занимаясь выдѣлкой холста, сукна и одежды для арестантовъ, или же служатъ въ самой тюрьмѣ, въ качествѣ столяровъ, маляровъ, бухгалтеровъ, госпитальныхъ служителей и т. п. Всѣ они зарабатываютъ отъ 30 к. до 40 копѣекъ въ день. Но большинство работаетъ для частныхъ предпринимателей, въ вышеупомянутыхъ мастерскихъ. Ихъ заработная плата, опредѣляемая Коммерческою Палатою въ Троа (Troyes), подвержена значительнымъ колебаніямъ и въ общемъ очень низка, особенно въ тѣхъ ремеслахъ, гдѣ невозможно установить опредѣленную скалу заработной платы, вслѣдствіе большого разнообразія вырабатываемыхъ образчиковъ и большого раздѣленія труда. Очень многіе зарабатываютъ всего (отъ 25 до 30 копѣекъ) въ день; только при выдѣлкѣ желѣзныхъ кроватей заработокъ доходитъ до 80 копѣекъ, а иногда даже болѣе. Я высчиталъ, что средній заработокъ 125 арестантовъ, занятыхъ въ различныхъ ремеслахъ, не превышаетъ 44-хъ копѣекъ въ день. Но эта цифра все-таки выше средней, такъ какъ значительное количество арестантовъ зарабатываютъ не болѣе 28-и и даже 20-и копѣекъ въ день, особенно въ мастерскихъ для выдѣлки носковъ, куда дряхлыхъ стариковъ посылаютъ умирать отъ чахотки, быстро развивающейся отъ пыли.
Конечно, можно указать на разныя причины въ объясненіе такой низкой заработной платы; такъ, напримѣръ, необходимо принять во вниманіе низкое качество тюремной работы, колебаніе рыночныхъ цѣнъ и т. п. Но не должно забывать и того обстоятельства, что подрядчики, наживающіе крупныя состоянія на арестантскомъ трудѣ, вовсе не рѣдкость; и поэтому арестанты, въ свою очередь, правы, утверждая, что ихъ грабятъ, платя имъ всего нѣсколько копѣекъ за 12-ти часовый трудъ. Подобная плата тѣмъ болѣе не достаточна, что половина ея, а иногда и больше половины, отбирается казной, въ то время какъ пища, даваемая той же казной арестантамъ, выдается въ черезчуръ малыхъ количествахъ, въ особенности если принять во вниманіе, что арестантамъ приходится тяжело работать.
Если арестантъ, прежде чѣмъ онъ попалъ въ центральную тюрьму, былъ уже разъ осужденъ, а это случается очень часто, и если его заработокъ равенъ 40 копѣйкамъ въ день, то казна отбираетъ шесть-десятыхъ, т.-е. 24 копѣйки, а остальныя 16 копѣекъ дѣлятся на двѣ равныя части, изъ которыхъ одна отчисляется въ резервный фондъ арестанта и выдается ему въ день его освобожденія, другая же, т.-е. 8 копѣекъ, записывается на его текущій счетъ и можетъ быть расходуема на покупки въ тюремной лавочкѣ. Но, очевидно, что рабочій не можетъ жить и работать, тратя лишь 8 копѣекъ на добавочную пищу. Вслѣдствіе этого введена система „наградъ“, которыя колеблются между рублемъ и тремя въ мѣсяцъ, и эти награды цѣликомъ заносятся на текущій счетъ арестанта. Система наградъ очевидно скоро привела къ различнаго рода злоупотребленіямъ. Возьмемъ, для примѣра, опытнаго рабочаго, который подвергнутъ осужденію въ третій разъ, и изъ заработка котораго казна удерживаетъ семь-десятыхъ. Предположимъ далѣе, что его задѣльная плата доходитъ въ теченіе мѣсяца до 20-ти рублей. Государство беретъ изъ этого заработка 14 рублей, и такимъ образомъ, на его текущій счетъ можетъ быть выписано только 3 рубля. Въ виду этого арестантъ предлагаетъ подрядчику оцѣнить его работу лишь въ 10 рублей, но зато выписать ему 5 руб. „наградныхъ“. Подрядчикъ принимаетъ это предложеніе, и казнѣ изъ заработка арестанта достается всего 7 рублей; подрядчикъ вмѣсто 20 р. платитъ за работу лишь 15 руб., а арестантъ, помимо 1 р. 50 к., записанныхъ на его текущій счетъ, получаетъ туда-же еще 5 рублей наградныхъ; такъ что приходъ на его текущій счетъ доходитъ до 6 р. 50 к., вмѣсто трехъ. Такимъ образомъ всѣ удовлетворены и если казна теряетъ на этой операціи 7 рублей, — ma foi, tant pis! Тѣмъ хуже для нея!
Дѣла заключенныхъ обстоятъ еще хуже, если принять во вниманіе великаго соблазнителя рода человѣческаго — табакъ. Куреніе строго воспрещается въ тюрьмѣ, и курильщики наказываются штрафами отъ 20 копѣекъ до 2-хъ рублей, — всякій разъ, когда ихъ поймаютъ на мѣстѣ преступленія. Но, не смотря на это, почти всѣ въ тюрьмѣ курятъ или жуютъ табакъ. Табакъ является мѣновой цѣнностью и притомъ столь высокой, что одна папироска, т.-е. нѣсколько затяжекъ, оцѣнивается въ 8 копѣекъ, а за пакетъ табаку, стоющій въ вольной продажѣ 20 копѣекъ, платятъ 2 рубля и даже болѣе, если случается недохватка. Этотъ драгоцѣнный продуктъ имѣетъ такую высокую цѣнность въ тюрьмѣ, что каждую щепотку табаку сначала жуютъ, потомъ высушиваютъ и курятъ и, наконецъ, употребляютъ самый пепелъ въ видѣ нюхательнаго табаку. Понятно, что находятся подрядчики работъ, знающіе, какъ эксплоатировать эту человѣческую слабость и платящіе за половину работъ табакомъ по вышеуказаннымъ цѣнамъ; находятся и среди надзирателей люди, небрезгующіе этой прибыльной торговлей. Вообще, запрещеніе курить — является источникомъ столь многихъ золъ, что французская тюремная администрація, вѣроятно, вскорѣ послѣдуетъ примѣру нѣмецкой и разрѣшитъ продажу табаку въ тюремныхъ лавочкахъ. Такая мѣра несомнѣнно поведетъ и къ уменьшенію числа курильщиковъ среди арестантовъ.
Мы прибыли въ Клэрво въ довольно благопріятный моментъ. Вся старая тюремная администрація была недавно уволена, и обращеніе съ арестантами приняло менѣе жестокій характеръ. За годъ или за два до нашего прибытія, одинъ заключенный былъ убитъ въ одиночной камерѣ. Надзиратели убили его ключами. Согласно оффиціальному отчету, арестантъ самъ покончилъ съ собой, повѣсившись; но тюремный докторъ отказался подписать этотъ отчетъ и подалъ отдѣльное заявленіе, въ которомъ указалъ, что, по его мнѣнію, арестантъ былъ убитъ. Это обстоятельство повело къ радикальной реформѣ въ дѣлѣ обращенія съ арестантами и я съ удовольствіемъ отмѣчаю, что въ Клэрво отношенія между заключенными и надзирателями были несравненно лучше, чѣмъ въ Ліонѣ. Меньше было грубости и больше проявленій человѣчности, чѣмъ я ожидалъ встрѣтить это, не смотря на то, что сама по себѣ система очень скверна и неминуемо влечетъ за собой самые гибельные результаты.
Конечно, сравнительно благопріятный вѣтеръ, вѣявшій въ то время надъ Клэрво, можетъ очень быстро измѣниться къ худшему. Малѣйшій признакъ бунта можетъ вызвать крутой поворотъ, тѣмъ болѣе, что имѣется не мало надзирателей и тюремныхъ инспекторовъ, вздыхающихъ по „старой системѣ“, которая до сихъ поръ остается въ ходу въ другихъ французскихъ тюрьмахъ. Такъ напримѣръ, когда мы были уже въ Клэрво, былъ присланъ туда арестантъ изъ Пуасси, центральной тюрьмы, находящейся вблизи Парижа. Онъ находилъ приговоръ суда не справедливымъ и по цѣлымъ днямъ громко кричалъ въ своей одиночкѣ. Собственно говоря, у него были всѣ признаки начинающагося безумія. Но тюремное начальство въ Пуасси, чтобы заставить его замолчать, не нашло ничего лучшаго, какъ ставить у дверей его камеры пожарную машину и окачивать его водой; затѣмъ его оставляли, совершенно мокраго, въ его одиночкѣ, не смотря на зимній холодъ. Нужно было вмѣшательство прессы, чтобы директоръ тюрьмы въ Пуасси, виновный въ этомъ варварствѣ, былъ смѣщенъ. Многочисленные бунты, возникавшіе въ 1883–1885 годахъ, почти во всѣхъ французскихъ тюрьмахъ, показываютъ, впрочемъ, что „старая система“ до сихъ поръ въ полномъ ходу.