Я сказалъ выше, что отношеніе между арестантами и надзирателями въ Клэрво были лучше, чѣмъ въ Ліонѣ. Много главъ можно было бы посвятить этому предмету, но я постараюсь быть по возможности краткимъ и укажу лишь на главные черты. Несомнѣнно, что долгая совмѣстная жизнь надзирателей и самый характеръ ихъ службы развили между ними извѣстный корпоративный духъ, вслѣдствіе чего они дѣйствуютъ съ замѣчательнымъ единодушіемъ по отношенію къ заключеннымъ. Какъ только человѣка привозятъ въ Клэрво, мѣстные надзиратели сейчасъ же спрашиваютъ у привезшихъ новичка, soumis ou insoumis, т.-е. отличается-ли онъ покорностью или, напротивъ, строптивостью? Если отвѣтъ дается благопріятный, то жизнь заключеннаго можетъ быть сравнительно сносной; въ противномъ же случаѣ, ему не скоро придется разстаться съ тюрьмой и, даже когда его выпустятъ на волю, онъ обыкновенно выходитъ съ разстроеннымъ здоровьемъ и съ такой злобой противъ общества, что вскорѣ опять попадаетъ въ тюрьму, гдѣ и оканчиваетъ свои дни — если только его не сошлютъ въ Новую Каледонію.
Если арестантъ аттестуется надзирателями, какъ „непокорный“, на него сыплется градъ наказаній, снова и снова. Если онъ заговоритъ въ рядахъ, хотя бы и не громче другихъ, выговоръ будетъ сдѣланъ ему въ такой формѣ, что онъ отвѣтитъ и будетъ за это наказанъ, и каждое наказаніе будетъ настолько по своей тяжести несоотвѣтственно проступку, что онъ будетъ протестовать всякій разъ, и за это его накажутъ вдвое. — „У насъ, если кто разъ попалъ въ исправительное отдѣленіе, то, какъ только его выпустятъ оттуда, онъ черезъ нѣсколько дней опять попадетъ туда“. Такъ говорятъ надзиратели, даже наиболѣе добродушные изъ нихъ. А наказаніе исправительнымъ отдѣленіемъ — далеко не изъ легкихъ.
Людей тамъ не бьютъ; ихъ не сваливаютъ пинками на полъ. Мы черезчуръ цивилизованы для подобныхъ жестокостей. Наказаннаго человѣка просто ведутъ въ одиночное отдѣленіе и запираютъ въ одиночку. Въ ней ничего нѣтъ: ни кровати, ни скамейки. На ночь дается тюфякъ, а свою одежду арестантъ долженъ выставлять за двери одиночки. Пища состоитъ только изъ хлѣба и воды. Какъ только утромъ раздается звонъ тюремнаго колокола, арестанта выводятъ въ особый сарай, и тамъ онъ долженъ — ходить. Ничего больше! но наша утонченная цивилизація сумѣла обратить въ пытку даже это естественное движеніе. Тихимъ, мѣрнымъ шагомъ, подъ неизмѣнные крики:,un deux, un deux», несчастные должны ходить весь день, гуськомъ, вдоль стѣнъ сарая. Они шагаютъ такимъ образомъ двадцать минутъ; затѣмъ слѣдуетъ перерывъ, во время котораго они должны просидѣть десять минутъ неподвижно, каждый на своей пронумерованной тумбѣ, послѣ чего они опять начинаютъ ходить двадцать минутъ. И такая мука продолжается весь день, покуда гудятъ машины мастерскихъ; и наказаніе длится не день, и не два; оно длится долгіе мѣсяцы, иногда годы. Оно такъ ужасно, что несчастные умоляютъ объ одномъ: «позвольте возвратиться въ мастерскія». — «Хорошо, мы это увидимъ недѣли черезъ двѣ, или черезъ мѣсяцъ», — таковъ обычный отвѣтъ. Но проходятъ двѣ недѣли, затѣмъ другія двѣ недѣли, а несчастный арестантъ все продолжаетъ прогуливаться по двѣнадцати и тринадцати часовъ въ день. Наконецъ онъ не выдерживаетъ и начинаетъ громко кричать въ своей камерѣ и оскорблять надзирателей. Тогда его возводятъ въ званіе «мятежника», — званіе чрезвычайно опасное для всякаго, попавшаго въ руки надзирателей: онъ сгніетъ въ одиночкѣ и будетъ ходить долгіе годы. За непослушаніе ему удвоятъ и утроятъ срокъ заключенія въ Клерво, а если онъ бросится на надзирателя, съ намѣреніемъ его убить, то его приговорятъ къ каторгѣ, но не отправятъ въ Новую Каледонію: онъ все-таки долженъ будетъ отбыть сперва весь срокъ въ Клерво. Онъ останется въ своей одиночкѣ и будетъ попрежнему ходить вокругъ нумерованныхъ тумбъ… Въ нашу бытность въ Клерво одинъ арестантъ, крестьянинъ, не видя выхода изъ этого ужаснаго положенія, предпочелъ отравиться; онъ съѣдалъ всѣ свои изверженія и скоро умеръ въ ужасныхъ мученіяхъ.
Когда я выходилъ съ моей женой на прогулку въ саду, находящемся недалеко отъ одиночнаго отдѣленія, до насъ иногда доносились оттуда ужасные, отчаянные крики. Моя жена, услыхавъ ихъ въ первый разъ, испуганная и дрожащая, хватала меня за руку, и я разсказалъ ей, что это — крики арестанта, котораго обливали водой изъ пожарной машины въ Пуасси и котораго, вопреки закону, перевели теперь сюда въ Клэрво. Иногда по два, по три дня безъ перерыва онъ кричалъ: «Vaches, gredin, assassins»! (vaches — коровой, — на тюремномъ жаргонѣ называютъ надзирателя), или же онъ громко выкрикивалъ исторію своего осужденія, пока не падалъ въ изнеможеніи на полъ. Онъ, конечно, протестовалъ противъ заключенія въ исправительномъ отдѣленіи въ Клэрво и громко заявлялъ, что онъ убьетъ надзирателя, лишь бы не оставаться всю жизнь въ одиночной камерѣ. Затѣмъ, на два мѣсяца онъ утихъ. Тюремный инспекторъ намекнулъ ему, что, можетъ быть, послѣ 14-го іюля ему позволятъ идти въ мастерскія. Но вотъ прошелъ и національный праздникъ 14-го іюля, а несчастнаго все-таки не освободили. Тогда онъ дошелъ до отчаянія: онъ рыдалъ, ругалъ и всячески оскорблялъ надзирателей, разрушалъ деревянныя части своей камеры и, наконецъ, былъ посаженъ въ карцеръ, гдѣ ему надѣли тяжелые кандалы на руки и на ноги. Я самъ не видалъ этихъ кандаловъ, но когда онъ опять появился въ одиночномъ отдѣленіи, онъ громко выкрикивалъ, что его держали въ темномъ карцерѣ два мѣсяца въ такихъ тяжелыхъ ручныхъ и ножныхъ кандалахъ, что онъ не могъ двигаться. Онъ тогда былъ уже полусумасшедшій и его будутъ держать въ одиночной камерѣ, пока онъ не помѣшается окончательно… Тогда его подвергнутъ всѣмъ тѣмъ мученіямъ, которыя приходится претерпѣвать сумасшедшимъ въ тюрьмахъ и въ домахъ для умалишенныхъ…
И вотъ, громадная задача, — какъ положить конецъ всѣмъ подобнымъ жестокостямъ, — стоитъ передъ нами во всей полнотѣ. Отношенія между тюремной администраціей и заключенными въ Клэрво не проникнуты той грубостью, которая характеризуетъ русскія тюрьмы.
А между тѣмъ общепринятая система тюремнаго заключенія неизбѣжно доводитъ до такихъ результатовъ. Они являются роковымъ послѣдствіемъ самой системы. Но ради чего людей подвергаютъ такимъ мученіямъ? Что достигается такими страданіями? Въ какомъ направленіи искать разрѣшенія громадной задачи, представляемой нашею системою наказаній и тюремъ? Таковы вопросы, возникающіе сами собой у каждаго добросовѣстнаго наблюдателя.
Глава IXО нравственномъ вліяніи тюремъ на заключенныхъ
Центральная тюрьма въ Клэрво, описанная въ предыдущей главѣ, можетъ быть разсматриваема, какъ одно изъ типичныхъ мѣстъ заключенія. Во Франціи она является одной изъ лучшихъ тюремъ, — я бы даже сказалъ, лучшей, если бы не зналъ отъ Элизе Реклю, что военная тюрьма въ Брестѣ ничѣмъ не уступаетъ Клэрвоской централкѣ. Дѣйствительно, недавніе разсужденія во Французской Палатѣ Депутатовъ о состояніи мѣстъ заключенія, а также бунты, вспыхнувшіе въ 1886 году почти во всѣхъ крупныхъ французскихъ тюрьмахъ, указываютъ, что большинство этихъ учрежденій гораздо хуже того, съ которымъ намъ пришлось ознакомиться на основаніи личнаго опыта въ Клэрво.
Если мы сравнимъ тюремную дисциплину въ Клэрво съ дисциплиной англійскихъ тюремъ — насколько о послѣднихъ можно судить по отчетамъ тюремной комиссіи 1863 года, а также по прекрасной книгѣ ирландскаго патріота, Михаила Дэвитта[53], и по работамъ Джона Кэмпбелля[54], дамы, избравшей псевдонимъ — «Тюремная надзирательница»[55], сэра Эдмунда Дю-Лэна[56], книгѣ: «Пять лѣтъ заключенія»[57] и письмамъ, напечатаннымъ въ прошломъ году въ «Daily News» за подписью «Бывшій В. 24», — мы должны будемъ признать, что французскія центральныя тюрьмы нисколько не хуже, а въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ человѣчнѣе, чѣмъ англійскія. Что же касается нѣмецкихъ тюремъ, то насколько можно судить о нихъ по литературѣ и по разсказамъ моихъ нѣмецкихъ друзей, испытавшихъ ихъ на себѣ, обращеніе, которому подвергаются арестанты въ Германіи, не можетъ быть сравниваемо съ режимомъ въ Клэрво и отличается очень грубымъ характеромъ. Относительно австрійскихъ тюремъ можно сказать, что онѣ въ настоящее время находятся въ томъ положеніи, въ какомъ онѣ были въ Англіи, до реформы 1863 г. Такимъ образомъ, мы смѣло можемъ сказать, что тюрьма, описанная въ предыдущей главѣ, не только не хуже тысячъ подобныхъ же учрежденій, разсыпанныхъ по всей Европѣ, но напротивъ можетъ считаться одной изъ лучшихъ.
Если бы меня спросили, какія реформы можно ввести въ эту тюрьму и подобныя ей, но при томъ условіи, чтобы онѣ все-таки оставались тюрьмами, я могъ бы указать лишь на нѣкоторыя частичныя улучшенія, которыя, въ общемъ, немногимъ бы улучшили положеніе арестантовъ; но въ то же время, я долженъ былъ бы откровенно признать, какъ трудно сдѣлать какія бы то ни было улучшенія, даже самыя незначительныя, когда дѣло касается учрежденій, основанныхъ на ложномъ принципѣ.
Можно бы, напримѣръ, пожелать повышенія платы арестантамъ за ихъ трудъ, — на что тюремная администрація, вѣроятно, отвѣтила бы, какъ трудно найти частныхъ предпринимателей, готовыхъ построить дорого стоющія мастерскія въ тюрьмѣ и указала бы на вытекающую отсюда необходимость дешеваго труда. Съ другой стороны, я не сталъ бы предлагать, чтобы арестанты работали исключительно для казны, такъ какъ я знаю, что казна стала бы платить арестантамъ не больше, если не меньше, чѣмъ нѣкоторые подрядчики въ Клэрво. Казна никогда не рискнетъ затратить милліоны на мастерскія и на паровыя машины, а, отказавшись отъ употребленія усовершенствованныхъ машинъ, она не въ состояніи будетъ оплачивать арестантскій трудъ лучше, чѣмъ теперь; значитъ, дѣло сведется опять-таки къ тѣмъ же тридцати до сорока коп. въ день. Кромѣ того, казна едва ли сможетъ занимать арестантовъ тѣми разнообразными ремеслами, которыя я перечислилъ въ предыдущей главѣ, а это разнообразіе работъ является однимъ изъ непремѣнныхъ условій нахожденія постояннаго занятія для арестантовъ. Въ Англіи, гдѣ частное предпринимательство не допускается въ стѣнахъ тюрьмы, средняя производительность каждаго арестанта въ 1877 г. не превышала двадцати девяти рублей, а максимумъ производительности достигалъ лишь 200 рублей