Сквозь толпу кучеров и зевак ребята протолкались к окнам.
В углу большого зала сидели музыканты. Человек в военной форме стоял перед оркестром и размахивал руками, то и дело оглядываясь назад, на танцующих. Неподалеку от оркестра сидел сам Шмарин.
Рядом с Кузьмой — сухопарый старик в темном костюме. Кончики усов скручены в колечки. Вытянувшись в струнку, он посматривал на танцующих чопорно и строго. Это был немец Карл Шуппе, управитель нового завода. Сам хозяин Сименс Вирт еще глаз не показывал в своем владении.
А по другую сторону Шмарина небрежно раскинулся в кресле жандармский полковник Курбатов из Златогорья. Его голубой мундир на свету казался серым и так же, как у Шмарина, блистал гербовыми пуговицами и погонами.
Какие-то парни во фраках, с большими белыми цветами в петлицах носились по залу, распоряжаясь танцующими. Витя объяснил брату, что оркестр и эти проворные молодчики-распорядители выписаны Шмариным не откуда-нибудь, а из самого Екатеринбурга. Так поступали настоящие дворяне.
Появился толстый урядник. Покрикивая и ругаясь, он отогнал зевак от окон. Витя вступил было с ним в перебранку, но струсивший Сережа оттащил его от окна. Они отправились домой.
На плотине было тихо, темно, безлюдно. Оглянувшись на шмаринский дом, Витя сказал:
— Обожди меня, Сереж! Сейчас вернусь.
— А ты куда? — спросил Сережа, но брат уже скрылся.
Боязно Сереже одному. Он прижался к покосившимся деревянным перилам. Ветра не было, а вода все-таки двигалась, словно дышала — слабые волны накатывались на обложенное булыжником подножие плотины. Кругом чернели горы. Сережа изнывал от страха. Где теперь Витька? Почему он его бросил?
Вдруг в шмаринском доме что-то случилось: сразу перестал играть оркестр, послышались крики, полицейский свисток, шум. Сережка насторожился. По плотине кто-то бежал, тяжело стуча ногами. Сережа спрятался за перила. Человек остановился и негромко прокричал:
— Сережка! Сережка! Да ты где?
Сережка откликнулся, и брат, не сказав больше ни слова, подхватил его за руку и увлек за собой.
Дома зажгли лампу, стали ждать Анну Михайловну. Она принесла с собой узелок с разной снедью: выпросила, должно быть, у толстой шмаринской стряпухи. Постряпушки в платке помялись, но были вкусны, и Сережка ел с удовольствием. Витя же отказался наотрез.
— Нужны-то мне буржуйские оглодыши!
Мать взяла пирожок, осмотрела со всех сторон:
— И не глодано совсем. Тут маленько кусано, так это и обломить можно…
Витя молча достал из залавка кусок черного хлеба, посолил и стал есть.
— А ты, Сереженька, не смотри на брата, кушай — гордость его одолела. Наше ли дело гордиться? — вздохнула мать.
Сережа ел, но почему-то такая вкусная снедь теперь показалась противной. Он тоже потянулся за хлебом.
Анна Михайловна рассказала, что в разгар танцев какой-то озорник запустил с улицы камнем в окно. Разбилось стекло, одному из франтов досталось по лицу, да так сильно, что кровь потекла. Был переполох, стали искать озорника, да не нашли.
— Одного подшибло или еще кого? — спросил Витя и строго глянул на Сережу.
— Сказывали — одного… — Матери пришла в голову какая-то мысль, она подозрительно посмотрела на сыновей: — А вы, ребятки, никуда не ходили?
— Куда же мы пойдем? Сама домовничать заставила.
— То-то же.
Сережа молчал. Теперь он понял, куда отлучался Витя с плотины, но матери такое разве скажешь?
Когда легли спать, он потихоньку спросил:
— Вить, а ты ведь окно выбил? Ага?
— Озорник я, что ли, какой? — отперся Витя.
— Врешь. Я знаю, ты к Шмарину бегал.
Витя поерзал, устраиваясь получше, и неожиданно злорадно проговорил:
— И загалдели же они! Со-обаки!
Он! Не признается, а все-таки он!
И вот теперь живым видением этот случай встал в памяти Сергея. Так, пусть на первый взгляд и своеобразно, начал воевать брат с ненавистным ему миром богачей.
Глава 7Матрос из Риги
Алевтина Федоровна пришла не одна.
— Принимайте жильца, Анна Михайловна, — сказала учительница. — Вот привела вам хорошего человека.
— Да, да, я ищу небольшую комнату, — с усилием, но очень отчетливо сказал ее спутник.
Вид у него был не совсем обыкновенный: длиннополый сюртук, белая рубашка, крахмальный стоячий воротник и черный галстук, похожий на бабочку. Стальная тросточка и шляпа-котелок совсем смутили Анну Михайловну:
— Что вы, Аленька! Мыслимо ли такому господину у меня жить! Чать, он из благородных…
Учительница и Ян Балтушис переглянулись. Алевтина Федоровна усмехнулась и покачала головой:
— Говорила же я вам, Ян. Зачем вам понадобился этот костюм?
Ян озадаченно развел руками:
— Я не знал. В Риге без хорошего костюма хозяйка не пустит в дом. В моей стороне очень важно — хороший костюм… — Почесав затылок, он весело взглянул на Анну Михайловну: — Не надо верить в костюмы, моя хозяйка. Я совсем не господин. Я — матрос из Риги. Самый простой матрос. Посмотрите — раз, два, три!
Засунув пальцы за борт сюртука, он отстегнул какую-то пуговицу, и то, что ребята принимали за рубашку, поднялось вверх и свернулось в трубку. Ребята захохотали — они впервые увидели манишку. Под нагрудником и в самом деле завиднелась полосатая моряцкая тельняшка. Ян подмигнул ребятам и повернулся к Анне Михайловне:
— У нас так принято: когда рабочий идет искать работу или квартиру — всегда надо надевать самый хороший костюм. Капитан даст больше жалованья, хозяйка будет лучше уважать.
Вид у Яна был такой, что и Анна Михайловна засмеялась:
— Ну и ну, пролазный мужик! Не из русских, что ли?
— Латыш, Анна Михайловна, — ответила Алевтина Федоровна.
— Видать, недавно приехал!..
Вместе с заводом в Мисяж приехало много рабочих-латышей. Их размещали по квартирам местных жителей. Хозяйки очень хвалили новых квартирантов: непьющие, ведут себя степенно, чистоту соблюдают, худого слова не услышишь.
Анна Михайловна согласилась принять квартиранта, и он ушел за пожитками.
Ян Балтушис уже приворожил к себе ребят, и они с нетерпением ждали его возвращения. Он появился в самом простом виде: замасленной рабочей куртке, маленькой кепочке на макушке, аккуратно залатанных штиблетах. Был он весь в поту, тяжело дышал — на загорбке нес большой самодельный чемодан-ящик и поверх него связку с постелью.
— Для чего ты, сердешный, маялся? Попросили бы коня у соседей, Витька мигом бы привез, — пожалела Анна Михайловна и попробовала сдвинуть с места чемодан. — Тяжелущий какой! Как ты его и донес?
Ян вытирал багровый затылок и отдувался:
— Пустяки, моя хозяйка! Зачем лошадь, когда есть у человека и руки и ноги?
Чемодан открыли и стало понятно, почему он так тяжел: битком набит множеством разных инструментов: ножовки, стамески, долота, рубанки, рашпили, напильники, колодки, паяльник, клещи, плоскогубцы, молоток, топорик, коловорот, сверла и даже небольшая наковальня. Все лежало не кучей, а каждый предмет имел свое место, был закреплен в зажимах и гнездах.
— Да какой же ты матрос, мил-человек? — усомнилась Анна Михайловна. — Такое добро только мастеровые держат.
— Был матрос. Потом был слесарь, потом был столяр, потом стал механик. Все был, моя хозяйка! — Он вздохнул и погладил стриженую Сережину голову. — Когда человек не имеет работы, он учится делать все, что можно. Кто хочет умирать голодный? Верно?
Тем временем Сережа вытащил из ящика щипцы странной формы и удивленно показал их брату:
— Витька, погляди: щипцы! Сроду таких не видал!
Щипцы были и в самом деле необычные: заостренные, как птичий клюв, а снизу добавлено еще какое-то устройство, пластинка с винтом. Витя повертел в руках инструмент, соображая, для какого дела он предназначен.
— Разводка. Пилу разводить, — пояснил Ян.
— Сказали! Пилы точат — не разводят, — возразил Витя.
— Точить пилу — мало. Надо еще зуб развести. Видишь? — Ян достал ножовку и показал, как расположены на ней зубцы: — Один наклонился направо, другой — налево. Направо, налево. Это делает разводка. Вот так…
Ребята только глазами хлопали: немудреный инструмент пила, видали его тысячи раз, а не знали, что зубцы надо разводить. Принесли со двора дровяную пилу. Ян наточил ее, развел зубцы. Решили испробовать — пила резала отлично.
— Поди ж ты! — удивилась Анна Михайловна. — Думали — пила плохая, другую покупать надобно, а она… Смотри-ка ты!
Повели нового жильца в огород, угостили горохом и огурцами. И вот тут-то Ян Балтушис впервые обратил внимание на колодец. Покачал шаткие стойки воротка, потрогал совсем вросший в землю сруб, заглянул внутрь.
— Плохой колодец, хозяйка. Починять надо.
— Как не надо! Да ведь некому. Мне не управиться, а мужики мои — малолетки, сам видишь.
— Ничего. Сделаем. Как Витя думает — сделаем?
Говорил Ян по-русски довольно свободно, акцент чувствовался мало, но слово «Витя» он произносил мягко и певуче: «Вийтя».
— Да где вам двоим-то! — возразила Анна Михайловна.
— Зачем два? Товарищи помогать будут.
«Откуда у тебя товарищи? Сам-то без году неделя здесь…» — подумала Анна Михайловна, но промолчала.
Товарищи нашлись Не прошло и недели, как в окно дома Дунаевых постучали. На стук вышла Анна Михайловна. У ворот стоял старик Мамушкин в потрепанной горняцкой робе и два его здоровенных, кряжистых сына — Петр и Иван. Анна Михайловна знала немного Мамушкиных — жили тут же в Кошелевке, работали забойщиками на шмаринских шахтах.
— Здорово живешь, Михайловна! — поздоровался старик Мамушкин. — Принимай работников, пособлять пришли. Сказывают, колодец чистить собралась.
— Вот тебе и раз! — удивилась Анна Михайловна. — Да кто же вам сказывал-то?
— Постоялец твой. Мне, говорит, не приходилось с колодцами дело иметь. Приходите, покажите, как их налаживают.
— А платить кто будет? Он, что ли? — сердито сказала Анна Михайловна.