Мистер Шринк подвел меня к соседнему стулу и церемонно представил жильцу, не отводя при этом глаз от висевшей на стене картины в раме. На картине была изображена девушка, которая прижимала к щеке голубка.
— Мистер Фостер, это наш новый жилец — мистер Маршалл. Познакомьтесь, пожалуйста.
Жилец встал. Это был мой старый знакомый — инженер. Удивление, написанное на его лице, постепенно сменилось улыбкой — как мне показалось, довольной.
— Ну и ну! — воскликнул он. — Так это вы!.. Когда же вы сюда переехали?
— Вчера вечером, — сказал я.
— Удрали? — спросил он, положив на тарелку нож и вилку.
— Да, — ответил я, — удрал.
— Ага! — воскликнул он и добавил: — Сколько же это вам стоило?
— Ничего.
— А мне влетело в пятьдесят фунтов, — сказал он.
Его приключение с миссис Блумфилд началось точно так же, как мое. Она вошла в его комнату, когда он одевался, но если я тотчас бежал из комнаты, он поднял миссис Блумфилд на руки и понес ее на кровать. Тут она разорвала на себе блузку и закричала. Фелкон, который дожидался в коридоре, вбежал в комнату и оттащил его от миссис Блумфилд. Она соскользнула на пол и стала биться в истерике, изображая женщину, спасенную благородным человеком от сексуального маньяка.
— Разыграли, как по нотам, — сказал инженер и продолжал: — Как бы то ни было, довести дело до суда я не мог — слишком многое ставилось на карту. Фелкон, казалось, был полон решимости звонить в полицию и врачу, и вполне возможно, что он был с ними в сговоре. Я не мог рисковать. Пришлось заплатить. Сумму он назначил сам. Думаю, что это — их обычная такса.
— Весьма возможно, — согласился я и на минуту задумался. Затем я спросил: — Помните того парня, который всегда твердил: «Жизнь реальна, жизнь серьезна, не могила — ее цель»?
— Как же, — сказал инженер. — Он сидел рядом со мной.
— Интересно, доберутся они до него или нет?
— Интересно, — сказал инженер.
ГЛАВА 2
Полю Фрили, молодому человеку, в чьем обществе и с чьей помощью я рассчитывал свести знакомство с девушками, было двадцать лет. Это был бодрый, всегда улыбающийся молодой человек, гордившийся своими мускулами, изяществом своих движений, своей силой и энергией.
— До чего же хорошо сейчас по утрам! Воздух холодный, но солнце светит вовсю. Сегодня бегу я на поезд, а впереди еще один парень бежит, паровоз уже гудок дал, надо нажимать. Я уступил тому парню дорожку, а сам бегу за ним и дышу эдак ровненько. Знаешь, как надо… Бегу, значит, за ним по пятам, руками по всем правилам размахиваю, но не вырываюсь вперед. И только на самом финише — как рвану! Он наддал, но куда там, я его тут же обогнал. Куда ему до меня. Здорово вышло — он весь запарился, а я бегу себе, даже не запыхался ничуть.
Он не замечал, что, идя рядом, мы всегда привлекали внимание, — так силен был контраст между нами. Он не понимал, почему тот факт, что я хожу на костылях, может как-то отразиться на моих отношениях с другими людьми.
Человека со сложением атлета никогда не смущают физические недостатки в других. Он чересчур далек от всех неприятностей и бед, которые выпадают на долю калеки, чтобы думать, будто нечто подобное может случиться и с ним. Только мнительным людям, воображающим у себя десятки всяких недугов, неприятно соседство калеки.
Полю никогда не приходило в голову, что мои парализованные ноги могут вызывать у девушек отвращение. Он не догадывался, что те девушки, с которыми мы иногда проводили время за столиком в кафе, терпели мое присутствие лишь ради удовольствия находиться в его обществе; он не видел, что сам по себе я не способен заинтересовать их.
В присутствии девушек я становился застенчив, неловок, не мог поддержать даже самый пустой разговор, хотя наедине с Полем, пытаясь пояснить ему, какого рода разговор может быть интересен девушкам, я иной раз Достигал больших высот красноречия.
Поль относился с большим вниманием к моим разглагольствованиям; под их влиянием постепенно менялся его образ мыслей, и сам он стал выражать их более тонко и остроумно.
Что касается моих костылей, то Поль говорил о них даже с симпатией. Он видел в них повод для шуток, а не символ страдания.
— Возьмем на танцы Изабеллу и Горация, — говорил он иногда про мои костыли — так я окрестил их на потеху ребятишкам.
Поль был токарем и механиком и жил в Брансвике со своими родителями. Он никогда не читал. Единственной книгой, которая что-нибудь значила для него, была жизнь, и он старался побыстрей заполнить эту книгу яркими картинками.
— Что-то я там читал, — говорил он мне, — но на чтение у меня никогда времени не хватает. Каждый вечер я где-нибудь пропадаю. Была мне охота сидеть дома!
Знакомясь с девушкой, он принимал такой радостный вид, словно знакомство это сулило ему много удовольствия. Поэтому-то он и пользовался их расположением. Вместе с популярностью росла и его самоуверенность, но она никогда не превращалась в самодовольство. Разговаривая с девушкой, он не испытывал никакой робости, никакого смущения. Поль относился к девушкам с уважением, он охотно брал от них все, что они позволяли, но никогда не переступал границы, установленной девушкой, и потому они не боялись его.
— Иная девушка так поставит тебя на место, что одно удовольствие. Не чувствуешь себя подлецом. Эдак спокойненько даст понять, что в эти игрушки не играет. Ну и отлично. Это меня вполне устраивает. С такими девушками я люблю водить компанию. Но вот те девчонки, которые доведут тебя до белого каления, а потом — хлоп по носу… Ну да это мы тоже умеем.
Он старался не доводить дружеские отношения с девушкой до любовных признаний с ее стороны, к чему всегда стремится человек, менее уверенный в себе; он радовался, доставляя кому-нибудь удовольствие.
Я подчас задумывался над тем, какого рода девушка станет его женой. При этом мне рисовалась веселая толстушка, со смехом заглядывающая ему в глаза.
Но полюбил он девушку худенькую, деловую, с быстрыми движениями, не без цинизма стрелявшую глазками по сторонам. Звали ее Джин Шраб; у меня сложилось впечатление, что она не станет влюбляться в Поля или еще в кого-нибудь, пока, трезво взвесив все «за» и «против», не придет к выводу, что замужество — следующая, логически необходимая ступень в ее карьере.
Она служила в большом универсальном магазине и готовилась занять должность заведующей отделом косметики. Она часто ходила с молодыми людьми на танцы и в кино и не думала скрывать это от Поля, оберегая его душевное равновесие. Такого рода развлечения были частью ее жизни. Она не относилась к ним серьезно. А Поль для нее был всего лишь один из ее приятелей, и ничего более.
Такие отношения мучили его и все чаще загоняли в мою комнатку, где он мог излить душу. Терзаемый ревностью, он нередко истолковывал какое-нибудь случайно брошенное ею слово, как зловещее доказательство ее неверности, но при этом явно ожидал опровержений с моей стороны.
— Я ее поймал вчера вечером, — рассказывал он. — Она не знала, куда глаза девать. Мы стояли у ворот после кино и разговаривали, и вдруг она стала танцевать. Она это любит. Мы с ней выкидывали всякие антраша, она чуть не задела мне кончиком туфли подбородок и вдруг говорит: «Помнишь тот вечер, когда ты поцеловал мне ногу?»
— Что ж, это хороший признак, — заметил я, — значит, она вспоминает об этом с удовольствием.
— Может, и так, — сказал Поль; он сидел на краю моей кровати, — да только я никогда не целовал ей ногу. Она забыла, понимаешь? Это кто-то другой целовал ей ногу.
— Черт побери, — пробормотал я, мне было жаль Джин.
— Сама себя выдала, — продолжал Поль торжествующим тоном. — Я стоял как ошарашенный. Стою как дурак и ничего не понимаю, только внутри будто что-то екает.
— Ну, хорошо, — возразил я. — Допустим, какой-то парень поцеловал ей ногу. Что от этого меняется?
— Очень многое. Если парень целует ей ногу, значит, он в нее влюблен. Да, может, и она — в него. Пари держу, что и она в него втрескалась. И гце одно. Как это он умудрился ей ногу поцеловать? Черт подери! На голову, что ли, встал? Он, наверно, вдребезину пьян был. Да и она тоже, хоть и уверяет, будто не пьет. Э, эти девчонки — все они на один лад. Когда опоздают на свидание и потом оправдываются, нельзя верить ни единому слову… Взять хотя бы ее — напивается на вечеринках со всякими там гнусными акробатами, а мне только и позволяет, что себя поцеловать.
С Джин было интересно. Она умела рассказывать. Именно эта способность и привлекала к ней Поля.
— Что мне в ней нравится — это что она умеет поговорить. Не обязательно все время целоваться. Можно сидеть спокойно и рассуждать о всякой всячине она и насмешит тебя и развеселит, и когда идешь домой, думаешь о том, что она рассказала, а не о том, как она целуется. Хотя и об этом думаешь, добавил он. — Ложишься в постель и начинаешь вспоминать. Я бы ломаного гроша не дал за другую девушку. Кроме нее, мне никого не надо.
Однако он встречался и с другими девушками в те дни, когда она не имела желания видеть его. Такие мрачные периоды наступали обычно после очередного недоразумения, в результате мнимой обиды. Как-то вечером он вошел в мою комнату, исполненный решимости порвать с Джин.
— Мы вчера не пошли в кино. Сидели у нее в комнате. Развели хороший огонь в камине и уселись напротив на диване. У нее над камином мраморная полка с зеркалом, видел наверное. Ну вот, сидим мы, я ее обнял и думаю, до чего же я ее люблю, как же нам весело всякий раз, когда мы встречаемся. Меня прямо распирало от любви к ней. Знаешь, как это бывает. Хочется высказать свои чувства, а сделать это не умеешь.
Я хотел объясниться с ней. Ну не то что объясниться, а просто сказать, как я счастлив, что встречаюсь с ней, и что весь день на работе только о ней и думаю, и тому подобные вещи. Захотелось поговорить, вроде тебя, когда ты разойдешься. Она встала и облокотилась о камин, а я взял другую ее руку, наклонился и прижал к щеке.