— Как там твой недоумок? Не отзывается? Не просится обратно?
Меня передёргивает. Я залпом осушаю стакан сока, пытаясь проглотить ком в горле.
Я не могу вечно ограждаться от этой темы, но и открываться пока не готова. Почему-то этот период делает меня уязвимой. Казалось бы, я уже успела принять ситуацию, многое переосмыслить и отпустить прошлое. Но это оказалось иллюзией.
— Не отзывается и не просится, — сердито фыркаю. — Считаешь, что твоя дочь полная дура?
— Я так не считаю, Оль. Просто волнуюсь. И подумываю, а не использовать ли мне некоторые рычаги влияния, чтобы уничтожить его бизнес?
Мой отец действительно имеет связи и возможности. Но он ещё и жутко принципиален. И тот факт, что он хочет отомстить за разбитое сердце дочери таким образом, даже не злит, а скорее умиляет.
— Стоит поблагодарить его за то, что он сам избавил меня от себя, — коротко заключаю. — И отпустить с миром.
— Слишком легко, как для такого мерзавца.
— Дим, ну хватит, — мама мягко кладёт руку на плечо отца. — Оля говорит дело. Посмотри на неё: умница, красавица. Она в два счёта найдёт себе другого мужчину. Более достойного, чем Константин.
В процесс обсуждения включается и Ира:
— Конечно. Олька, кстати, как-то ра-аз — и вымахала из гадкого утёнка в прекрасного лебедя. А вспомни, мам, как раньше ты переживала, что у неё ноги колесом и лишний вес.
Щёки обдаёт жаром, и я недовольно толкаю сестру локтем.
— Спасибо за поддержку, моя дружная, токсичная семейка. На этом предлагаю закрыть тему. Я в норме. Правда, в норме.
Праздничный ужин идёт живее, когда обсуждение моего несостоявшегося жениха наконец заканчивается. Я вливаюсь в разговор, помогаю маме убрать тарелки и вынести десерты, а потом не выдерживаю и тайком открываю сообщение от Лекса.
Я не знаю, кто он. Не знаю, чем живёт и чем занимается.
Боже.
Я даже не уверена, что он мужчина. А если мужчина, то кто сказал, что неженатый? Или не гей. Или не импотент. Иначе почему от него нет ни намёка на заинтересованность мной?
Может, потому что у меня стоит безликая аватарка? И я никак не заявила о себе, как о... женщине?
Лекс в пух и прах разносит книгу, которую я ему порекомендовала. Я вспыхиваю, как спичка, и вцепляюсь в телефон.
Но вместо того чтобы парировать, я незаметно делаю под столом фото своих ног в тонких чёрных колготках. Лёгкий матовый отблеск капрона, изящный изгиб щиколотки. Край платья едва приподнят, открывая колени.
Снимок получается эстетичным. Вроде бы ничего откровенного, но в нём я впервые оголяю что-то личное.
Для другого мужчины. Не Кости.
Я смотрю на фотографию ещё пару секунд.
Зажимаю палец.
Удаляю.
Возвращаю снимок из корзины и захожу в диалог с Лексом. Он не в сети, и я не знаю, когда будет. Обычно наши ответы друг другу редко бывают молниеносными.
«Как считаешь, у меня ровные ноги?»
Я отправляю сообщение с прикреплённым фото, меньше всего ожидая, что в ту же секунду, не дав мне опомниться и передумать, Лекс появится онлайн — и мой пульс резко ускорится.
3.
***
Происходящее в родительском доме замирает, когда я осознаю, что Лекс увидел фотографию, которую я ему отправила.
Сердце бешено колотится.
Казалось бы, какое мне дело до того, что подумает какой-то там аноним? Но его затянувшееся молчание, несмотря на то, что он в сети, заставляет меня нервно заёрзать на стуле.
За несколько дней переписки о нём сложилось вполне определённое впечатление. Я придирчива, и мне сложно угодить, но, во-первых, Лекс довольно умный человек, во-вторых, грамотный и не злоупотребляет смайликами и стикерами, в-третьих…
А в-третьих, несмотря на то, что наши мнения во многом не совпадают, дискуссии с ним — особый вид удовольствия. Они затягивают. Именно поэтому я откликнулась на его комментарий под постом об аресте известного бизнесмена — хотелось сбить с него категоричность. Ценой нескольких часов личного времени.
На основе этих впечатлений в голове сложился определённый образ — молодого, но зрелого и самодостаточного мужчины. С хорошим воспитанием, образованием и, возможно, привлекательной внешностью. Примерно от тридцати до сорока, с небольшими вариациями. В его рассуждениях не было юношеской пылкости, но и устоявшегося безразличия или усталости — тоже.
Хотя в последнем я не могу быть уверена.
Я вообще ни в чём не могу быть уверена.
Но разочаровываться и разоблачать Лекса не входит в мои планы. Только потренироваться и вспомнить, каково это — общаться с мужчинами, потому что после длительных отношений с Костей я успела об этом забыть.
«Надо же, ты девушка», — наконец приходит ответ.
Я впадаю в лёгкий ступор.
Сообщение Лекса вызывает одновременно улыбку и ярость. Поэтому большой палец, соскочивший с боковой кнопки на экран, тут же зажимает снимок, и я безо всякого сожаления удаляю его из диалога.
Пошёл к чёрту.
Не стоило этого делать.
Просто, блин, не стоило.
Всё шло идеально и без этого.
Чтобы исправить положение, я экстренно пытаюсь вернуть разговор в прежнее русло. Более безопасное. Не выходящее за рамки.
«Зря ты раскритиковал книгу. Мне кажется, просто не твой стиль — или ты до неё ещё не дорос, но это не делает её плохой».
«Похуй на книгу. Верни, пожалуйста, фото».
«Какое ещё фото?»
Мне душно, хотя в родительском доме довольно свежо. Рубашка липнет к спине, с груди срывается шумный выдох.
Плач племянника звучит фоном, как и вопросы мамы, потому что вся моя концентрация сосредоточена на виртуальном диалоге.
«Из того, что я успел рассмотреть — у тебя ровные, стройные и красивые ноги, Оливия. Не знаю, кто или что заставило тебя в этом усомниться».
«Кто».
«Язык бы ему вырвать».
«Это была моя родная сестра».
«Тогда ей».
Я откладываю телефон в сторону, готовясь взорваться от напряжения. Пальцы подрагивают, и когда я наливаю себе сок, несколько капель попадает на белоснежную скатерть.
На сайте знакомств у меня стояло фото в пляжной шляпе с широкими полями и в солнцезащитных очках. Никакого оголённого тела. Никакой выпяченной груди. Тем не менее, я получала десятки сообщений с комплиментами, после которых хотелось помыться.
Странно, но с Лексом я не испытываю ничего подобного. Возможно, потому что он не опускается до банального пошлого флирта. Его комплимент прозвучал вполне деликатно — но так, что не оставил ни единого сомнения в правдивости.
В десятом часу сестра с детьми и мужем начинает собираться домой.
Захарка капризничает, когда я держу его на руках, и рассерженно молотит кулачками по моим плечам. Ему всего восемь с половиной месяцев, но сил у него хоть отбавляй.
— Ну тих-тихо, — ласково успокаиваю племянника, пока Ира надевает верхнюю одежду. — Не волнуйся, твоя мать не оставит тебя со мной надолго.
Действия Захарки не вызывают во мне раздражения. Ни его слёзы, ни истерика. Ни то, что за сегодняшний вечер волос на моей голове заметно поубавилось. Возможно, потому что я давно и сильно хотела детей от Кости. Не просто хотела, а постоянно представляла, какими они будут.
Когда в доме воцаряется тишина, я возвращаюсь в гостиную и помогаю маме убрать остатки посуды в мойку. В последнее время я редко приезжала к родителям, а когда оставалась ночевать — даже не вспомню. Но сегодня я хочу подняться в комнату, которую до сих пор считаю своей, и отоспаться там минимум до обеда.
— Оль, как у тебя дела на работе? — спрашивает отец, когда я прохожу мимо его кабинета, оборудованного на первом этаже. — Никто не обижает?
Вопрос звучит буднично, но я узнаю в нём привычную отцовскую настороженность. Он не из тех, кто станет лезть с советами или нянчиться, но если бы я ответила утвердительно, уверена, решение проблемы появилось бы быстрее, чем я поднимусь наверх.
— Всё в порядке, — отвечаю, прижимаясь плечом к дверному косяку.
— А если серьёзно?
— Ну а что ты хочешь услышать? — грустно усмехаюсь. — Что коллеги смотрят на меня, как на дочь Белогорского, а не как на специалиста? Что прокурор из соседнего кабинета до сих пор убеждён, будто я ни одного дела не довела бы до суда, если бы не фамилия? Что любой успех — это не я, а твои связи и доступ к ресурсам?
Отец делает глоток кофе, слегка морщась — судя по пару, напиток ещё слишком горячий.
— Меня не волнует, что думают твои коллеги, — говорит он спокойно. — Меня волнует, что думаешь ты.
— Я думаю, что фамилия скорее якорь, чем билет для карьерного роста.
— Ирину она не смущает.
— Ирина её сменила и почти не вылезает из декрета, поэтому сложно сказать, что она столкнулась с тем же, что и я.
— Ну извини.
— Это ты меня извини, — качаю головой. — Я не должна была этого говорить. На работе всё в порядке, но иногда мне кажется, что я воюю исключительно с чужими предубеждениями.
Так было в университете, и так продолжается на работе. Мне стоило выбрать другую сферу, но в нашей семье абсолютно все так или иначе связаны с юриспруденцией — и, кажется, другого пути для меня просто не существовало.
Получив несколько советов от отца, который не видит в проблеме ничего катастрофического, я поднимаюсь на второй этаж, запираюсь на замок и, не снимая юбку и рубашку, падаю на свежую постель.
Лекс в сети. От него светится сообщение. После той переписки, свернувшей в другую сторону, остаётся ощущение недосказанности, которое хочется исправить.
«Ты загрузила мой мозг похлеще, чем когда рассуждала о теневых схемах, Оливка. Теперь у меня масса вопросов. У девушек не принято о таком спрашивать, но можно я угадаю? Тебе лет двадцать пять?»
«Это ты по длине ступней определил?».
«По остроте коленок».
Окей, получается, он знает, что я девушка, у меня стройные ноги и вполне сможет прикинуть мой возраст. Плюс-минус.
Что знаю я?
«Мне двадцать восемь. А тебе?»