ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
В конце марта того же 1742 года необычное оживление замечалось на одном из станков, то есть почтовых станций, затерянном в предгорьях Урала, по пути на Верхотурье и дальше, в холодную Сибирь.
Ямщики хлопотали около двух просторных кибиток, закладывая в них небольших, мохнатых и быстрых лошадок. Трое пошевней, груженных кладью, тоже стояли на очереди, когда ямщики снарядят кибитки. Человек двенадцать конвойных, занимающие место вместе с грузом на пошевнях, помогали закладке и торопили ямщиков. Капрал, начальник конвоя, покуривая трубочку, стоял и покрикивал на всех. Потом вышел за ворота и стал глядеть на зимнюю дорогу, уже слегка почернелую под лучами вешнего солнца.
Бубенцы послышались вблизи, за крутым поворотом дороги, и к воротам подкатил большой, тяжёлый возок, запряжённый шестёркой взмыленных, усталых коней.
Несколько вершников, вроде конных челядинцев какого-нибудь важного и богатого вельможи, скакало по сторонам возка.
Один из них опередил свой поезд, проскакал в ворота и крикнул:
— Гей, кто тут староста? Шестёрку коней… самых ярых! Домой спешим! Рублёвик мой боярин даёт за скорую упряжку. Гоноши воровей… Поторапливай!..
В это время из избы, занимаемой старостой «яма», вышли вдвоём Миних и Остерман, на которого далёкий, трудный путь и лишения скудной жизни подействовали не угнетающим, а бодрящим образом.
Дамы без церемонии выпроводили мужчин из единственной горницы, грязной, вонючей, холодной и дымной, где старуха, жена старосты, её дети и поросята и гуси с курами теснились все вместе.
— Ступайте, прогуляйтесь! — предложила графиня Миних. — А мы тут немного освежим наш туалет.
И мужья вышли, чтобы не стеснять дам.
— Делайте, что вам надо, графиня! — с порога крикнул Миних жене. — Только поскорее! Меняйте свои туалеты, но помните, что здесь не место ждать!.. Пора в дорогу. Лошадей закладывают. А то конвойный офицер станет ворчать!
— Хорошо… Уходите скорее! Мы не задержим! — отозвалась графиня, закрывая за мужем плотнее дверь.
Забравшись на полати, обе дамы стали кое-как обмываться тёплой водой, припасённой для них хозяйкой, и менять бельё.
А мужья, двинувшись мимо конюшни, из которой вели коней, направились к воротам, интересуясь узнать: кто это подъехал ещё к затерянному станку?
— Уж ничего не поделаешь с дамами. Не привыкли они к грязи! — словно оправдывая жену, заметил Миних.
— Русская дальняя дорога — эта восьмая египетская казнь! — проворчал Остерман. — Бог её оставил для нас с вами, граф! Но в дальней дороге хорошо узнаешь людей… и лошадей. Вот как мы с вами узнали друг друга. А в столице прожили чужими почти рядом десятки лет!
— Правда! Я и себя, и Бога изведал только на этом трудном пути! — серьёзно отозвался Миних. — Да поможет Он нам!
— Будем ждать… будем ждать, что и о нас вспомянет Заботливый Старичок… А любопытно, кто это едет в таком хорошем закрытом возке? А, не правда ли, граф?..
— Такие же, верно, несчастные, как и мы, граф. Ссыльные…
— Нет! Они без конвоя. Это их конные челядинцы. Вы же видите — нет солдат. Вон дама вышла из возка… Пойдём поглядим.
Оба двинулись ближе к воротам.
Дама в это время обернулась, говоря кому-то, сидящему в возке:
— Я на минутку, Яган… Сейчас. Зайду только в избу. На минутку…
— Знакомый голос! Яган?..
— Неужели это?.. — Остерман не договорил.
Из раскрытой дверцы возка показалась мужская голова, закутанная башлыком, в меховом треухе.
— Ты только там поживее, жена… — слишком знакомый голос крикнул вслед даме. — И вы, черти, копайтесь поживее. Стоять тут зябко. Слышите, скоты!
Дама, закутанная в меха, при помощи девушки прошла в избу, не обратив внимания на Миниха и Остермана, тоже неузнаваемых в их пимах и оленьих шубах мехом кверху.
— Недобрая встреча! — пробормотал Миних. — Уйти бы, не видать его!..
— Куда? В тот хлев? Не взлезем оба! Да он не пойдёт сюда… Успокойтесь, граф! А мы полюбуемся издали на дружка.
— Гей, послушайте, капрал! — вдруг ещё больше высовываясь, спросил Бирон у начальника конвоя, стоящего за воротами. — Кого это везёте? Могу узнать? Я Бирон!..
— Знаю, ваша светлость! — вытянувшись в струнку, салютовал тот. — Видел вас в Питере. Двоих провожаем с семействами: Остермана да фельдмаршала нашего… Они в избе греются сейчас. Скоро выезжаем.
— Миних… Остер… Не может быть! Они — греются… Ха-ха-ха!.. Озябли, несчастные! Ну, конечно! Вот случай хороший! Пойду, пойду… Надо полюбоваться.
И грузная фигура Бирона появилась в воротах.
— Любуйтесь! — сделав два-три шага навстречу, отчеканил Миних.
— Мой Бог! — попятившись немного от неожиданности, воскликнул Бирон. — Какая нежданная и… приятная для меня встреча.
— Для вас. А для нас — только нежданная! — последовал суровый ответ Миниха. Он подошёл и постучал в окно избы: — Графиня, пора! — И сам двинулся к своему возку, поддерживая Остермана.
— Осторожнее, граф… Попадёте в сугроб. Тут скользко!
— Трогательная дружба! — глумливо кинул вслед Бирон. — Теперь, государи мои, настала перемена погоды. Весы Истории приняли новое движение. Бирон снова кверху — враги его книзу!.. Ха-ха!.. Сожалею… но поправить не могу и… не желаю! Ха-ха!..
— Не сожалейте, господин фон Бирон! — полуобернувшись и останавливаясь на минуту, презрительно кинул ему Остерман. — И на весах Истории, как у иного вора-лавочника, порою случается, что кверху подымается товар полегковеснее, подешевле, сортом пониже…
— Что делать! Готов стать легче пёрышка воробьиного, лишь бы погреться снова наверху удачи, в лучах царственного солнца… Впрочем, солнце светит иногда и в Пелыме. Ха-ха-ха!.. Дом, который я занимал… он опустел, как видите… Просторный… тёплый… Честь и место!..
— Я не могу так распоряжаться чужим добром, как привык бывший герцог курляндский, бывший регент российский, бывший фаворит, целому миру известный… Бывший… рейткнехт фон Бирон… И мы для вас там, в столице, очистили место. Действуйте на просторе! Но честь… Ей с вами не по пути. Честь остаётся при нас! — спокойно и презрительно проговорил Миних.
Сделав яростное движение, словно желая ударами расквитаться за обиду, Бирон сейчас же овладел собою. Улыбаясь нагло, он крикнул им только вслед:
— Счастливого пути! Бывшие баловни счастья!
В сетях интриги
ОТ АВТОРА
Два мощных потока столкнулись и закружились в бурливом водовороте, на самом рубеже двух веков, в широком русле государственной русской жизни.
В исходе XVIII и в начале XIX века произошло это столкновение, такое трагическое по своим первоисточникам и крайне важное по его последствиям для жизни России в течение полных почти ста лет!
Живой поток смелой, критической мысли, светлых, широких начинаний, поток, весь пронизанный лучами гуманитарной философии энциклопедистов, хотя бы и отражённой под углом царственной мысли Екатерины II, её государственное направление — столкнулось с бездушным и чёрствым, причудливым правлением Павла I, который, став хозяином обширной, могучей империи, думал и её обратить в тёмную, мрачную и безмолвную кордегардию, покорную воле одного только своего ефрейтора.
Как будто звонкая, жгучая, но возрождающая струя сказочной «живой» воды остановлена была на мгновение встречным течением холодной, немой, лишающей сил и сознания — «мёртвой» воды…
Конечно, задержка эта могла длиться слишком недолго. Жизнь победила, и источник смерти исчез с лица земли из-под лучей солнца, словно всосала его земля и укрылся он там в тёмных, холодных недрах, сам тёмный и холодный, как смерть…
Мёртвая Екатерина осенила живого Павла, который, вопреки её прямой воле, занял престол. Разыгралась трагедия ещё более тяжкая и мрачная, чем та, которую видели стены уединённой Ропшинской мызы.
Внук Екатерины, её неизменный любимец, «дитя души», сердечный друг, носитель, как она думала, всех её заветов и идей, стал государем, согласно её постоянной воле, её завещанию, которое на время было скрыто, даже — уничтожено.
История Александра I показала, насколько права и не права была Великая Бабка в своих ожиданиях и надеждах, возлагаемых на внука.
Но глубокий интерес и для психолога, и для обыкновенного читателя представляет вопрос: как сложился этот загадочный, многогранный образ, этот непонятный и доныне государь… Тот, первой наставницей которого была сама Екатерина Великая, подруга Вольтера, Гримма, Дидро — и усмирительница Французской революции… Затем является Николай Салтыков, тип лукавого царедворца холопских времён Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны. За этим следуют: Александр Протасов — «Аракчеев в миниатюре», только не такой упорный и жестокий; либерал-гуманист, английский парламентарий, священник А. Самборский; республиканец-буржуа, вечно осторожный Лагарп и, наконец, кроме отца, безумного и нелепого Павла, — сам «гений зла», как величали его современники, — граф Аракчеев.
Последняя фигура вряд ли, хотя бы по отзвукам, незнакома кому-либо и в современной России. Слишком уж определённый это был «инструмент». Иначе нельзя назвать этого деятеля, в котором слишком мало было человеческого, если не считать его слабости к возлюбленной, дворовой девке Настасье…
Но как инструмент для широкого творения зла и для вовлечения в эту «работу» других Аракчеев был незаменим и потому долго, до самой смерти, тёмной тенью сопровождает своего венценосного «друга» по самым мрачным путям, какими шёл порою добрый от природы, великодушный без притворства, женственно мягкий Александр.
Именно недостаток мужского начала в своём повелителе дополнял угодник-клеврет, и это было одной из главных причин его влияния на Александра, которому так рабски, так безоглядчиво, казалось, служит Аракчеев…
Конечно, долгие годы надо посвятить на изучение различных проявлений Александра как человека и государя — и остальных всех лиц, влиявших на царя, следовавших за ним, — чтобы дать полную картину жизни России в пору, помянутую нами, на грани двух веков!