В шутку и всерьез — страница 3 из 4

Роберт Фишер как он есть

Спасти черного воеводу не было возможности. Обреченный, стоял он среди жалких остатков собственного войска, мужественно отражавшего удары неприятельских рыцарей. Битва шла уже в стенах королевской крепости, недавно казавшейся такой неприступной. Отважный порыв белого офицера, правда, стоивший ему жизни, позволил пробить брешь в обороне и ворваться в самое сердце вражеского лагеря, Теперь каждое новое передвижение белых все теснее стягивало кольцо вокруг черного короля.

Тогда гроссмейстер пустился на крайние меры: жертвой коня попробовал он отвлечь силы белых. Хоть чем-нибудь умилостивить врага! Он был искусен в шахматах, этот пришелец из-за океана, но даже его несравненное мастерство оказалось бессильным. Белые не прельстились какой-то жалкой фигурой, целью их атаки был король, только король! Вот наступающие выбили черного владыку из последнего укрытия. Стало ясно – капитуляция неизбежна. Гроссмейстер сидел бледный и потерянный. Сделав еще два хода, на которые последовали сокрушительные удары, он остановил часы, протянул руку противнику, поздравляя его с победой, и… заплакал. На ресницах блеснула слеза, потом другая, и вскоре он уже вытирал лицо ладонью большой руки с тонкими длинными пальцами. Противник, судьи, зрители смотрели на него с удивлением: гроссмейстер плачет! Что из того, что ему всего пятнадцать лет, ведь он уже дважды чемпион крупнейшей страны, общепризнанный шахматный корифей. И вместе с тем безудержные слезы ребенка.

Я впервые увидел Роберта Фишера в 1962 году, когда он уже успел поразить мир своими удивительными победами. В четырнадцать лет Фишер – чемпион США. В пятнадцать – международный гроссмейстер. Невероятный "рекорд" раннего творческого созревания! Никто до сих пор не получал высшего шахматного звания в таком возрасте. Но сам юный американец считал эти темпы продвижения недостаточными. Когда конгресс ФИДЕ присвоил четырнадцатилетнему Бобби титул международного мастера, он воскликнул с обидой:

—                    Вот уж, не могли сразу дать звание гроссмейстера!

Одаренному американцу едва минуло шестнадцать лет, а его всерьез рассматривали как претендента на шахматный престол. И не только потому, что достижения Фишера в турнирах были поистине изумительны. Оптимистические пророчества основывались еще и на том, что в его успехах не было и элемента случайности или везения. Партии Фишера говорили сами за себя. Словом, было ясно: мир обрел выдающегося шахматиста, который уже в юности вооружился обильными знаниями и высоким техническим мастерством.

Одновременно с рассказами о невиданных способностях мальчика из уст в уста передавались слухи о его причудах, вызывающих поступках, невежестве.

– Каково ваше мнение о Васко да Гама? – спросили американского гроссмейстера.

– А за какой клуб он играет? – вопросом на вопрос ответил Фишер.

Газеты писали о кричащих рубахах и нелепых фуфайках, о жевательной резинке и развязной походке юного чемпиона. Часто говорили – и, как увидим, справедливо – об обидчивости мальчика, о том, как мучительно переживает он каждую неудачу.

– Бобби, ку-ку! – воскликнул Михаил Таль, проходя в ресторане мимо столика Фишера.

Это была невинная шутка, но американец усмотрел в ней обидный смысл: Таль опережает его в турнире и поэтому, дескать, издевается.

– Почему он сказал "ку-ку"? – допытывался Бобби у своего тренера. – Какое он имел право говорить мне "ку-ку"? Вот скоро я его обыграю, и тогда сам скажу ему "ку-ку"!

И юноша расплакался горькими слезами, такими же горькими, какими он плакал после проигрыша партии.

Анекдоты о Фишере не уставали пересказывать шахматисты при встречах друг с другом, их печатали падкие на сенсации газеты, приводили в своих статьях остроумцы. Эти сведения создавали выразительный портрет Фишера. Вот почему, отправляясь на межзональный турнир в Стокгольм в 1962 году, я был готов встретить настоящего американского стилягу, подобного тем, каких мы встречали на улицах Нью-Йорка.

Все лучшие шахматные силы земного шара собрались в те дни в столице Швеции. Еще бы, ведь в турнире определялось, кому будет предоставлено право претендовать на шахматный трон. Молодежь всегда полна надежд, поэтому не удивительно, что каждый из приехавших рисовал себе перед началом турнира самые радужные картины. У некоторых это было вполне обоснованно. Блестящие победы во многих международных турнирах позволяли Светозару Глигоричу рассчитывать на новый успех. Перспективным казалось будущее и исландским любителям шахмат. Разве их любимец Фредерик Олафссон не показал в предыдущем турнире претендентов, что он растет от соревнования к соревнованию! И все же взоры стокгольмцев в основном были прикованы к посланцам Советского Союза. Правда, среди них Леонид Штейн был еще совсем неизвестен, зато имена трех остальных знал любой мальчишка. Ефим Геллер, Виктор Корчной, Тигран Петросян. Колоритная тройка! Не раз завоевывал каждый из них самые высокие места в турнире турниров – в чемпионате СССР, бесцеремонно оттесняя в сторону "старичков". Мы с Исааком Болеславским тоже прибыли в Стокгольм, но всего лишь в качестве тренеров и корреспондентов.

В маленьком уютном зале отеля "Аполлония" состоялось открытие состязания избранных. Обычная предтурнирная суета: радостные восклицания при встрече, перекрестные вопросы, шутки, смех. Перед сражением обычно все бодры и веселы: горькие поражения еще не сделали своего черного дела. Фольке Рогард поздравил прибывших с началом ответственного соревнования и дал знак главному судье Гедеону Штальбергу приступить к жеребьевке.

– Роберт Фишер! – вызвал Штальберг американского гроссмейстера.

Последовало замешательство. Я с интересом искал Фишера среди собравшихся: наконец-то увижу легендарного чемпиона земли американской, с которым судьба так долго меня не сводила. Однако никто не поднимался с места. Вдруг тишину нарушил звонкий возглас маленького, подвижного человека:

– Его здесь нет!

– Он что… не приехал? – поинтересовался главный судья.

– Нет, он в Стокгольме, – разъяснил маленький человек. – Здесь, в этой гостинице. Он… спит у себя в номере.

Дружный смех раздался в зале. Опять Бобби за свое! Приехать в город и не прийти на жеребьевку – это уже не лезет ни в какие ворота. На сей раз американский чемпион превзошел самого себя. Всем был памятен случай в Цюрихе, когда Фишер опоздал на закрытие турнира на полтора часа. Но не прийти на жеребьевку!

Маленький господин выгораживал Фишера как мог. Он отправился к судейскому столику, что-то долго и горячо там объяснял. В итоге судьи разрешили ему вытянуть номер, под которым Бобби будет записан в турнирную таблицу.

По окончании торжества низкорослый джентльмен словоохотливо знакомился с присутствующими,

– Артур Туровер,– называл он себя и, поскольку это имя многим ничего не говорило, добавлял: – Помните такую знаменитую партию Алехин – Туровер? Это меня обыграл гениальный русский в Бредлей-Бич в двадцать восьмом году. Какой красивый эндшпиль выиграл чемпион мира!

Тут же он вручал собеседнику визитную карточку. "Артур Туровер – мельничное и мукомольное дело" – было написано на маленьком куске гладкого картона. Из разговоров выяснилось: предприимчивый американец приехал в Европу, чтобы сопровождать Фишера и оплатить все его расходы по проезду и проживанию в столице Швеции. Богатый делец был главой специального шахматного фонда, созданного меценатами – миллионерами для поддержания талантливых шахматистов Соединенных Штатов.

Так и не удалось мне увидеть Фишера в день открытия турнира. "Ничего, – думал я, – увижу заморское чудо завтра. На игру-то он прибежит: когда пущены шахматные часы, не станешь спать в номере!"

И вот первый тур. По укоренившейся привычке наши гроссмейстеры за десять минут были уже в турнирном зале. Судьи пустили часы, участники передвинули на досках королевские и ферзевые пешки. Лишь на одной доске не было сделано первого хода – на той самой, за которой должен был сражаться Роберт Фишер.

Что с ним? Или снова какое-нибудь чудачество? Заволновались судьи, зазвонили по телефонам администраторы. Кто-то даже предложил сбегать в отель – совсем рядом. А вдруг опять спит?!

Только минут через пятнадцать в зале появился Фишер.

– Безобразие, в Стокгольме невозможно найти такси! – недовольно ворчал он на ходу.

– Но ведь ваш отель в двух шагах отсюда, – заметил судья. – Не больше пяти минут ходьбы.

– Ну и что ж! – возразил Бобби. – А я привык ездить на игру в такси!

Но вот Фишер сел и поздоровался с противником. Несколько секунд устраивал он под маленьким столиком свои длинные ноги, затем решительно передвинул на два поля вперед королевскую пешку. Этот ход никого не удивил: американский чемпион всегда начинает игру ходом е2-е4.

С любопытством разглядывал я знаменитого юношу. Роберт казался старше своих девятнадцати лет; лишь когда он улыбался смущенной и несколько растерянной улыбкой, его лицо принимало совсем детское выражение, За доской Фишер сидел неподвижно, подолгу не вставая со стула. Все свое внимание он концентрировал на позиции. Такая отрешенность говорила и о беззаветной увлеченности игрой и о высоких качествах Фишера как турнирного бойца. Изредка, когда кто-либо из зрителей поднимал шум, лицо Фишера недовольно морщилось, щеки передергивались. Он сердито поворачивал голову в сторону нарушителя тишины, а иногда просил судью навести порядок в зале.

Мое первое впечатление от личной встречи с Фишером резко отличалось от всего, что я читал в газетных и журнальных статьях. Я не заметил в нем ни заносчивости, ни вызывающей развязности. Наоборот, он был скромен, молчалив. Позже я убедился в том, что его вообще очень трудно вызвать на долгий разговор. Он предпочитал отмалчиваться. И уж никогда не допускал язвительных замечаний и высокомерных поучений по отношению к противнику. А ведь, что греха таить, он был на голову выше большинства участников по пониманию шахмат и классу игры.

Особенно восхитило меня, как вел себя Фишер по окончании партии. В Стокгольме турнир игрался в помещении, где не было подсобной комнатки для участников. Проанализировать только что закончившуюся партию противники могли лишь в гардеробной, да и то поставив доску на стул и кое-как примостившись рядом. Едва кончалась битва, Фишер забирал со стола доску и фигурки и развалистой, неуклюжей походкой шел в гардеробную. Усевшись в полутемном уголке, он часами разбирал вместе с противником возможные варианты. В полночь гардеробщики с трудом упрашивали американского чемпиона "отпустить" их домой.

Внешне Фишер тоже выглядел совсем иначе, нежели его рисовали словоохотливые репортеры. Всегда подтянутый, аккуратный, каждый день в новом, тщательно выглаженном костюме. Белая сорочка, скромный, в тон, галстук. Фишера скорее можно назвать франтов, чем безвкусным стилягой. Позже он поведал мне, что страсть к отлично сшитым костюмам – его болезнь. С ребяческим тщеславием перечислял Роберт, сколько и в каких странах сшил он костюмов. Но особенно гордился он следующим важнейшим для него фактом: из семнадцати его костюмов два сшиты у того же портного, у которого шил сам президент Джон Кеннеди.

Бобби оказался простым, покладистым парнем. Частенько после тура он приходил в номер к кому-нибудь из советских гроссмейстеров, и тогда начинался бесконечный блиц с остроумным, дружелюбным "звоном". Шутки сыпались и на английском и на русском языках. Роберт знает порядочно русских слов, хотя, по его собственному признанию, говорит он намного хуже, чем читает. Это понятно: Фишер учил русский язык именно для того, чтобы читать советские шахматные книги и журналы. Некоторые фразы он произносит правильно, без акцента. Так, начиная новую блицбаталию, Бобби объявлял по-русски под общий смех присутствующих:

– Сейчас я его прибью!

В первый же день Ефим Геллер решил подшутить над Фишером. Когда Роберт предложил Геллеру сыграть матч из пяти партий, Ефим показал на незнакомого американцу Леонида Штейна.

– Сыграй лучше с ним.

Тот согласился, хотя ему явно не хотелось играть с "заведомо слабым" противником. Считая необходимым уравнять шансы в предстоящей борьбе, Фишер высказал Леониду условие.

– Я даю вам небольшую фору. Вам нужно набирать два очка из пяти. Как только вы наберете два очка, считается, что вы выиграли весь матч. Мне же нужно выигрывать три партии.

С помощью того же неистощимого на выдумки Геллера была установлена ставка: проигравший платит десять крон. Сумма небольшая, но все же достаточная для шутливых подстрекательств, Фишер охотно пошел на эти условия, не возражал и Штейн. Американский гроссмейстер был, как всегда, уверен в своем мастерстве. Он и не догадывался, насколько быстр и сообразителен молодой украинский мастер.

Началось сражение. Исход матча ошеломил Фишера. Он проиграл первую партию, за ней вторую. Уплатив десять крон, Роберт хотел было продолжать борьбу на тех же условиях, но здесь вмешался пришедший Тигран Петросян.

– Бобби, что ты делаешь! – закричал он. – Ты даешь ему фору?! С ума сошел, Штейну – фору! Проси скорее сам два очка, тогда будешь иметь какие-то шансы.

Фишер с видом оскорбленного посмотрел на Петросяна, но потом, очевидно, вспомнил о его несравненном умении оценивать шансы в шахматной борьбе. Бобби всегда высказывал самое высокое мнение о будущем чемпионе мира и на этот раз решил последовать совету опытного гроссмейстера.

– Играем на равных, – заявил Бобби.

Но и теперь ему здорово досталось от Штейна. Талантливый шахматист из Львова уже тогда был особенно искусен в блице. И все же Фишер не сдавался – он просто представить себе не мог, чтобы кто-нибудь в чем-нибудь превосходил его за шахматной доской. Однако и последующие встречи со Штейном не принесли ему утешения.

Если вечерами в блицматчах Фишер терпел поражения, то днем в турнирных партиях он не знал, что такое ноль. Единички в его графе таблицы перемежались только редкими "половинками". Любящему и знающему шахматы было приятно видеть, с каким глубоким пониманием стратегии строит американский чемпион свою позицию, как искусно маневрирует, как точно реализует самый незначительный перевес. Без сомнения, богатое природное дарование было развито и упорядочено титанической работой по освоению законов шахматной борьбы. Уже к середине турнира стало ясно: Фишер не только попадет в первую шестерку, дающую право играть в турнире претендентов, но и будет первым в итоговой таблице результатов.

Острые турнирные поединки все сильнее волновали любителей шахмат. Четверо советских посланцев ожесточенно боролись за первые места: при удаче любой из них мог обойти и Фишера. Вот почему каждый вечер в турнирном зале неизменными гостями были сотрудники советского посольства и торгпредства в Швеции. Беспрерывно звонил телефон из Москвы, Риги, Таллина: болельщики требовали последних сводок с шахматного фронта. Часто приходили на турнир югославские, венгерские, чешские дипломаты.

Лишь одно посольство совершенно не интересовалось шахматным сражением – посольство Соединенных Штатов. Да и газеты этой страны ничего не печатали о ходе турнира. Шахматы – плохой бизнес, кого они могут интересовать! Порой было обидно за Бобби Фишера. Каждый вечер приносил он с собой свежие газеты своей страны и подолгу перелистывал бесконечные страницы. Но даже в этом изобилии бумаги не было ни единой строки, посвященной его успехам. Опечаленный, Бобби с горечью отбрасывал смятые листы.

Примеру газетных боссов из США следовали владельцы многих печатных органов других стран Американского континента. Правда, временами сенсационные события разжигали на миг их интерес, и тогда желание сделать бум, а следовательно, повысить тираж газет принимало смешные и парадоксальные формы. Показательна в этом отношении история колумбийского мастера Гачарна Куэллара, на мгновение вознесенного на волну подобной сенсации, а затем безжалостно брошенного а забытье.

Судьбе было угодно, чтобы этот а общем-то слабый мастер выиграл в первых двух турах у Геллера и Корчного. Две победы подряд у двух сильнейших советских гроссмейстеров! В Боготе ахнули: в их стране появился шахматный "гений". А они-то даже не подозревали! Газетные тузы решили: вот удобный случай воспеть величие колумбийского духа, одержавшего победу над коммунистами в их коронном шахматном искусстве!

Не обмолвившись перед тем ни словом о шахматном турнире, газеты Боготы вдруг засыпали Стокгольм телеграммами: "Высылайте телеграфом все партии, сыгранные Куэлларом".

Аккуратные шведы скрупулезно выполнили требование, выслав за океан шесть следующих партий Куэллара. В конце каждой из них против имени Куэллара стояло испанское слово "абандоне", что означает "сдался". Шведам не пришлось долго работать: после того как Куэллар проиграл еще дважды, из Боготы пришел новый приказ: прекратить высылку партий.

Тем временем с колумбийцем в Стокгольме творилось что-то невероятное. Начиная новую партию, он ставил перед собой огромный графин с водопроводной водой и маленькую бутылочку лимонада – для вкуса. Через час графин пустел, и тогда колумбиец просил наполнить его заново. И этого хватало всего на пять– шесть ходов.

– Почему вы так много пьете? – спросил я возбужденного колумбийского мастера в один из тех коротких перерывов, когда он прекращал глотать жидкость.

– Вот здесь горит! – воскликнул Куэллар, показывая на собственную грудь. – Нет сил!

Обилие поглощенной воды, однако, не улучшило турнирного положения колумбийца, и он стал еще больше нервничать. Во время одного из туров он заявил судье, что хочет посоветоваться с врачом.

– Совершенно не могу спать, – жаловался Куэллар. – Всю ночь не смыкаю глаз. Ни на одну минуту!

Врач внимательно выслушал пациента, ощупал его и посоветовал… поменьше пить воды. Тот послушался и во время следующего тура отставил графин в сторону. Может быть, именно это помогло: партию колумбиец выиграл. Но он давно уже испортил свое турнирное положение, и за океаном махнули на него рукой. Такое невнимание окончательно расстроило впечатлительного мастера, и назавтра вода вновь полилась рекой.

Тур шел за туром, Фишер одерживал победу за победой. Вечерами он по-прежнему захаживал к нам в гости. Я заметил, что юноша, часто отказываясь говорить с репортерами, охотно беседует с гроссмейстерами и мастерами. Он беспредельно любит шахматы, и эта любовь перерастает в уважение к тем, кто в его глазах является хорошим шахматистом. Невольно вспомнилось шутливое утверждение одного из корреспондентов: Бобби чурается девушек лишь потому, что они плохо играют в шахматы. Только одна представительница слабого пола вызывала в нем восхищение – жена гроссмейстера А. Бисгайера. Она, оказывается, обладает бесценным, по мнению Фишера, качеством: умеет дать мат слоном и конем одинокому королю!

Бобби как чумы боится репортеров: они ему изрядно попортили кровь. Отмахнувшись от какого-нибудь навязчивого газетчика, Бобби обычно сердито ворчит:

– Крези мен!

Этим эпитетом "сумасшедший" он честит писак, желающих заработать на какой-нибудь сенсационной выдумке или описать новый трюк экспансивного американца. Достается от Фишера всем, кто так или иначе хочет использовать его имя для своих деляческих целей. Однажды двое служащих, сгибаясь, внесли в турнирный зал что-то покрытое белой простыней. Когда сняли покрывало, под ним оказался скульптурный портрет Фишера. Его сработала молодая американка, несколько дней вертевшаяся около участников.

– Купите для шахматной федерации СССР, – предложила нам американка свое "произведение".

Сам Фишер испуганно отшатнулся, увидев, что с ним сотворила предприимчивая служительница муз.

– Крези вумен! – был стандартный приговор Бобби и этой даме.

Чего только не позволяют себе наглые прислужники газетных боссов по отношению к чемпиону! Как-то я увидел, что Глигорич и Штальберг читают американский журнал "Хеперс" и смеются. Было над чем! Журнал поместил обширную статью некоего Гинзбурга, интервьюировавшего Фишера, так сказать, в "непринужденной" обстановке.

"Я пригласил Фишера к себе домой, – начинает статью Гинзбург. – Войдя в мою квартиру, юный чемпион спросил: "Нет ли чего поесть?" Мы выпили виски (это с восемнадцатилетним юношей! – А. К.), закусили, потом подробно побеседовали".

Разумеется, полупьяный парень нагородил в этой "беседе" много всякого вздора и выглядел довольно неприглядно. "Я очень люблю ходить в ресторан,– заявил Бобби. – Мне нравится, когда меня обслуживает официант". А вот и знакомые интонации: "В метро мальчишки стараются наступить мне на ноги. Они завидуют моим красивым, дорогим туфлям".

Читатель узнавал далее, что Фишер живет один, что он ушел от матери. В его распоряжении четырехкомнатная квартира в Бруклине – одном из центральных районов Нью-Йорка. Видимо, мистер Туровер и его фонд неплохо делают свое дело! Бобби проводит дни однообразно. Встает, завтракает, слушает джазовую музыку, читает комиксы. Затем подолгу занимается шахматами. Иногда ходит в кино. Он бросил учебу и принципиально не знается с учителями.

– Что могут они дать для достижения цели моей жизни – стать чемпионом мира?!

– А вы собираетесь скоро стать чемпионом мира?– спросил Гинзбург.

– О да, очень скоро! – ответил Фишер.

– И что вы тогда станете делать?

– Это будет прекрасное время! – обрадовался честолюбивый юноша. – Прежде всего поеду в турне по всему свету. Буду давать сеансы одновременной игры и читать лекции о шахматах. Потребую неслыханные гонорары. Потом вернусь в Америку на лучшем пароходе в каюте люкс. Организую шахматный клуб своего имени.

Так и слышится хлестаковское: "Курьеры, курьеры, тридцать тысяч одних курьеров!"

Я не преминул спросить Фишера об этой, статье. Он сконфузился, было заметно, что он стыдится этого бреда.

– Этот Гинзбург – крези мен! – сердито махнул рукой Бобби, окрестив автора статьи своим любимым словечком.

В Стокгольме Фишер занял первое место, не проиграв ни одной партии. Все газеты Советского Союза отметили эту блестящую победу американского чемпиона, Советские участники тепло поздравили Роберта и дружески расстались с ним до встречи на турнире претендентов на острове Кюрасао. Нередко Тигран Петросян или Ефим Геллер восклицали в разговорах между собой:

– Бобби – хороший парень!

Фишер держался скромно в Стокгольме. Когда я спросил его, как он думает сыграть на Кюрасао, он ответил:

– Постараюсь взять первое место, но очень трудно! Такие противники: Таль, Керес, Геллер, Корчной, Петросян!

Прошло несколько недель. И вдруг из-за океана пришли новые удивительные сообщения. Прибыв на родину, Фишер разразился пространными и безудержно хвалебными интервью. Самовосхваление граничило с явной глупостью.

"Михаил Ботвинник?! Его я побью легко. Могу даже дать ему два очка вперед. Я уже готовлю книгу о матче с чемпионом мира. На Кюрасао возьму первый приз… Что вы говорите?! Нона Гаприндашвили? Разве женщина может хорошо играть в шахматы? Нет такой женщины в мире, которой я не смог бы дать коня вперед!"

Бахвальства в заявлениях Фишера не убавилось и после того, как на турнире претендентов на Кюрасао он занял… четвертое место. "Советские гроссмейстеры помогают друг другу, – заявил репортерам Фишер, несолоно хлебавши вернувшийся в Нью-Йорк, – По одному я их всех обыграю, но в турнире они держатся компанией".

С удивлением читал я эти строки. Слишком уж не вязался их тон со скромным обликом Фишера, того

Фишера, которого я знал по Стокгольму. Что случилось?

А ничего! Просто Фишер был "разный". Но родился-то он в городе Желтого Дьявола! Это всесильное божество и властвовало над его мыслями и поступками. Ведь Роберта сызмальства приучили почитать его. В 1957 году я получил письмо от матери Роберта – Регины Фишер. "Я хотела бы, чтобы вы издали сборник партий моего сына, – был смысл просьбы американки.– Бобби был бы рад иметь счет в русском банке". Это в возрасте четырнадцати лет!

Летом следующего года я возвращался в Москву из Белграда. В это время Фишер находился в Москве, куда приехал по приглашению Советской шахматной федерации. На аэродроме в Будапеште меня встретил мой давнишний друг Тибор Флориан.

– Посмотрите, какие письма идут от мадам Фишер, – сказал мне Тибор после того, как мы обсудили все интересовавшие нас шахматные новости. И показал письмо, полученное из Нью-Йорка.

"На пути из Москвы в Белград Бобби может на несколько дней остановиться в Будапеште и дать сеансы одновременной игры. Условия оплаты таковы (следовало перечисление довольно крупных сумм). Если будете делать ему подарки, просьба ничего спиртного не класть. Можно дарить оптику и ювелирные изделия".

Вновь свое понимание "позиции"! Заботливая мамаша направляла шаги сына и извлекала максимум выгоды.

С детских лет все те, кто окружал мальчика и служил для него примером, ревностно поклонялись долларовому божеству. Многолетний чемпион США Самуил Решевский перед каждым выступлением в турнире или матче затевает довольно воинственный спор с организаторами все на одну и ту же тему: "Сколько?" При этом ему безразлично, за что получать, лишь бы получать, Предприимчивый американец потребовал перед первенством мира 1948 года оплаты расходов жены по ее проезду и двухмесячному проживанию в Европе.

– Позвольте, но ваша жена не может в этот период ехать в Европу! Ведь она вот-вот должна родить ребенка!

– Ну и что же, – спокойно ответил Сэмми, у которого, оказывается, и это возражение было предусмотрено. – Она же имеет право ехать! Что с того, что не может? Платите!

И получил-таки за "командировку" жены, хотя та мирно выполняла в Нью-Йорке функции, возложенные на нее природой.

А разве не на глазах мальчика проходила бесконечная торговля между претендентами на первые роли в команде США Рейбеном Файном и Самуилом Решевским?

– Две тысячи долларов, – требовал Файн, когда ему предлагали защищать честь Соединенных Штатов в матче с командой СССР.

– А мне две с половиной, – тут же повышал гонорар Решевский.

Сколько интереснейших встреч не состоялось из-за этой торговли, сколько раз американская команда отказывалась участвовать в олимпиадах, так как организаторам не удавалось удовлетворить финансовые претензии своих шахматных лидеров. Нужно ли удивляться, что Фишер идет по стопам своих старших коллег!

В последние годы Файн сошел с шахматной сцены. Его место в спорах с Решевским занял молодой Фишер.

Играю только на первой доске! – требует он перед каждой олимпиадой, присовокупляя к этому заявку на значительный гонорар.

Перед шестнадцатой Олимпиадой в Тель-Авиве Решевский решил "облегчить" задачу своих шахматных руководителей.

– Я согласен играть в команде на любой доске,– сообщил этот поднаторевший в долларовых препирательствах гроссмейстер. – Если я буду выступать на первой доске, вы обязуетесь заплатить мне одну тысячу долларов, если на второй – две. Могу играть даже на шестой доске, но тогда приготовьте шесть тысяч!

Фишер тоже выставил "пропорциональное доске" требование, но… увеличил гонорар в два раза.

Бобби на себе познал, сколь всесилен в его стране доллар. В 1962 году в Лос-Анжелосе был организован матч Фишера с Решевским. Похвальное мероприятие, ибо сражение двух титанов интересовало не только Америку. В ожесточенной борьбе прошли одиннадцать партий и не дали никому из противников перевеса. Пять с половиной очков на пять с половиной! Можно представить себе, какого напряжения требовала от играющих каждая партия, тем более что сумма призов была весьма внушительной.

Двенадцатая партия была назначена на час Дня в воскресенье. (Решевский по религиозным соображениям не играет в шахматы в пятницу и субботу.) Фишер готовился к очередной встрече, как вдруг судья объявил ему:

– Завтра начнете играть в одиннадцать утра.

– Почему? – удивился Бобби.

– Госпожа Пятигорская иначе не успевает на концерт мужа.

Жена известного американского виолончелиста Георгия Пятигорского - большая любительница шахмат.

Это по ее инициативе был организован матч, и она внесла из собственных средстз значительную сумму на его проведение. Недаром она из семьи архимиллионера Ротшильда! Что ж, можно только приветствовать такую любовь к шахматам. Но и тогда остается бесспорным одно: никакие затраты не дают право меценату попирать элементарные спортивные нормы и помыкать сильнейшими гроссмейстерами.

Фишер восстал против произвола.

– Я не могу начинать игру так рано, – сказал американский чемпион и привел причину, которая не может не тронуть своей наивностью: – Я встаю только в одиннадцать часов.

Судья повторил требование "сильной мира сего".

– А не может ли госпожа Пятигорская немного опоздать на концерт или уйти пораньше с партии? – спросил Бобби.

– Будет так, как требует госпожа Пятигорская! – скомандовал угодливый прислужник. – Явитесь завтра в одиннадцать!

Бобби не пришел к этому времени. Ему поставили ноль. Тогда он уехал из Лос-Анжелоса. Ему засчитали поражение в матче и выдали тридцать пять процентов призового фонда как проигравшему. Напрасно было обращение юноши в верховный суд США, разве там не признают высшую власть доллара?

Любопытно, что примерно год спустя те же Пятигорские организовали в Лос-Анжелосе турнир восьми сильнейших гроссмейстеров мира. Пригласили они и Фишера. Чемпион США дал согласие на участие, но при условии, что ему выплатят те две тысячи долларов, которые он потерял в результате произвола меценатов и судей. Стоит ли говорить, что золотой телец вновь принял позу оскорбленного и турнир проходил без Фишера.

С детских лет Роберт усвоил и другой важнейший закон американского просперити. Хвали сам себя, хвали без устали, без удержа, без стеснения! Забудь про скромность, уважение к самому себе. Делай самую крикливую, самую броскую рекламу собственным качествам и достижениям. Плюнь на то, что это мерзко, что это противоречит общепринятому понятию о порядочности. Не упускай ни одной возможности возвестить миру, что именно ты самый лучший, самый сильный, самый талантливый. Твои слова врежутся в память людей, и они в суматохе будней, в диком темпе жизни даже не заметят, что это ты их сказал.

Рейбен Файн напечатал в американском шахматном журнале множество статей, цель которых нетрудно понять. "Александр Алехин – шахматист слабый, – утверждал хвастливый гроссмейстер. – Его легко обыграют пять-шесть человек в мире и в первую очередь я – Рейбен Файн". А сколько раз Самуил Решевский заявлял, что именно он является настоящим чемпионом мира, что он разобьет Михаила Ботвинника в матче. "Только дайте мне его", – угрожал разошедшийся американец, требуя, чтобы ему позволили обойти все установленные правилами отборочные состязания.

Не мудрено, что юный чемпион и здесь тянется за старшими коллегами. Чтобы получить деньги из фонда, нужно доказать, что ты имеешь шансы победить. И Бобби старается вовсю. Отправляясь на Кюрасао, он пообещал занять первое место. В результате мошна долларового фонда на какую-то толику раскрылась шире! Побили его советские гроссмейстеры в турнире претендентов – под угрозу встало благополучие. Что будешь делать без помощи меценатов?! Пришлось пускаться на старый, проверенный в США трюк, к какому не раз прибегал уже Решевский. "Я не могу играть против нескольких русских сразу", – оправдывался Фишер, и ему поверили. А поверив, не прогнали от питающей мошны. Вот и хитрит, изворачивается юноша, забыв про объективность, гордость, порядочность, тем более что у окружающих весьма своеобразное понятие о порядочности. Лови момент, хватай доллары – вот основной принцип всего общества; чего ж удивляться, если этому принципу следует и Фишер.

Далеко за океаном, в Нью-Йорке, в большой четырехкомнатной квартире в районе Бруклина проводит долгие часы за шахматной доской молодой человек, которому недавно исполнилось двадцать два года. В квартире Фишера все отдано шахматам. Здесь около 200 шахматных книг, кипы журналов с клетчатыми черно-белыми диаграммками и три шахматных столика около трех кроватей. Эксцентричный молодой человек по очереди спит на каждом ложе – в зависимости от настроения.

Шахматы – главный и единственный смысл жизни Фишера. Он старается схватить все, что познало и создало человечество в этом мудром древнем искусстве. Изучив всех современных мастеров, Бобби взялся за "старичков". В его квартире в последнее время появились сборники партий Вильгельма Стейница, Михаила Чигорина, Пола Морфи. Юный чемпион варьирует свой стиль игры, пытается внести в него все полезное, почерпнутое из старины. И результаты этой работы сказываются: последний чемпионат США, в шестой раз подряд, Фишер выиграл с поразительным итогом: одиннадцать побед в одиннадцати партиях! Фишер отдает шахматам все силы, все время. Наука, искусство, литература для него будто и не существуют.

Характерно высказывание Бобби после осмотра крупнейшего в Европе музея живописи и скульптуры:

- Все-таки шахматы лучше!

Он одинок, этот молодой, талантливый человек, В Нью-Йорке у него нет друзей, доброжелательных критиков, советчиков. Дело дошло до того, что на турнир претендентов, проходивший в Югославии в 1959 году, Фишеру пришлось взять тренером датского гроссмейстера Бендта Ларсена.

Шахматы непопулярны в США, им мало уделяют внимания печать, радио.

– Я очень люблю слушать радио Москвы, – признается Фишер. – Особенно шахматные выпуски.

Молодой гроссмейстер не скрывает своей неприязни к меценатам, которые не очень-то жалуют шахматистов.

"Мы зависим от турнирных призов, которые большей частью ничтожны, – заявил Фишер в одном из интервью. – Миллионеры, правда, поддерживают шахматы, но недостаточно. Для турниров по гольфу они не жалеют и тридцати тысяч долларов, а на шахматы швыряют тысчонку или две – и еще хвастаются этим! Турнирам же присваиваются их имена, каждый должен им низко кланяться, играть, когда они захотят. И все это за пару тысяч долларов. Но и эти деньги они отсчитывают от своего подоходного налога, так что ничего не теряют".

Подобная строптивость не нравится миллионерам и их прислужникам. Не потому ли Фишер часто подвергается нападкам газет, не потому ли самый талантливый шахматист, какого порождали когда-либо Соединенные Штаты, живет в обстановке недоброжелательства?

У Фишера немало хороших качеств, которые пока еще не погибли в схватке за жизненный успех и славу.

Среди своих коллег, в атмосфере крупных международных турниров (как, например, в Стокгольме) Фишер становится "нормальным", вызывающим симпатию человеком. В эти периоды он способен на красивые принципиальные поступки. Когда на Кюрасао Пал Бенко нарочно просрочил время в партии против Геллера (чтобы дать возможность Ефиму разделить второе – третье места с Кересом и этим отомстить эстонскому гроссмейстеру за несколько поражений), Фишер отказался лететь в одном самолете со своим нечестным соотечественником. Но вот он попадает домой, где от него требуют доказательств "гениальности" – а только это может обеспечить ему безбедное существование, и тогда он резко меняется. Самозабвенно поет дифирамбы своей персоне, не скупится на обещания и угрозы, пыжится очернить и унизить коллег – словом, набивает себе цену. Именно этой-то бесцеремонности ждут газетчики, которые немедленно подхватывают болтовню и разносят ее по всему свету.

По окончании турнира в Стокгольме я долго разговаривал, с Фишером. Роберт в который уже раз жаловался мне, что корреспонденты сочиняют про него басни, приплетают и то, чего он не говорил.

– Знаете что, Бобби, – сказал я. – Вот вы жалуетесь: про вас пишут плохие статьи. А ведь вы сами виноваты в этом.

– Почему? – спросил американец.

– Зачем, например, вы так много говорите о деньгах? "Доллары, платите доллары". Попробуйте поменьше говорить о них, и тогда – репортеры потеряют один из главных козырей для нападок на вас.

– Да, вы правы, – согласно закивал головой Фишер.

Мы продолжали разговор. Вспомнили о Москве.

– Вам понравилась Москва? – спросил я.

– Да, очень.

– Вы приехали бы еще раз в СССР, чтобы сыграть в международном турнире?

– С удовольствием! – ответил Бобби и после небольшой заминки добавил: – Только при одном условии.

– Каком?

– Чтобы состав турнира был сильным и…

– И что?

– И чтобы призы были хорошие! – заключил юный гроссмейстер.

Я понял – зря старался! Нет силы, способной бороться с Желтым Дьяволом, уже погубившим душу талантливого американского чемпиона!

Черный король

Попутчики с любопытством поглядывали на высокого, богатырского сложения, но начинающего толстеть мужчину. Многие узнавали его и сокрушенно покачивали головой: "Сдает Серго, стареет!" Его помнили еще молодым, стройным атлетом, идущим во главе колонны чемпионов мира с большим, развевающимся на ветру знаменем в правой руке.

Сегодня Серго Амбарцумян был явно расстроен. А казалось бы: отчего? Едет домой, в родной Ереван, к друзьям и знакомым. Кому из уроженцев солнечной Армении не кажется самым лучшим, самым красивым город у подножья Арарата? И все же лицо гиганта– атлета было недовольным. Уж не огорчил ли его кто в Москве?

Серго то вставал и выходил в коридор вагона, то вновь бросался на нижнюю полку и вздыхал. Печалили его не неудачи в любимом тяжелоатлетическом спорте, не провал коллег, не справившихся с непослушной штангой, отягощенной набором пудовых блинов. Ему не хотелось уезжать из Москвы по причине, не имеющей никакого отношения к атлетике. Читатель, вы поймете Амбарцумяна: ему обидно было покидать столицу в момент, когда тяжелейший матч играет дорогой сердцу Тигран Петросян.

Рекордсмену по поднятию тяжестей вспоминался роскошный зал Театра эстрады в Москве, напряженное пятичасовое молчание публики, взрыв аплодисментов, когда кому-то из противников удавалось добиться победы. А на сцене один лишь маленький столик, за ним Михаил Ботвинник и Тигран Петросян. Где-то между соперниками, как заветная награда, мерещится соблазнительная шахматная корона.

Как хорошо было каждый вечер приходить в этот тихий зал, беседовать с земляками, часами глядеть на Тиграна. Если бы взгляды помогали! А потом целый день раздумывать над отложенной позицией, пытаясь угадать по расположению маленьких фигур на доске, будет ли сегодня радоваться или скорбеть Армения,

Все на свете кончается, кончился и срок командировки Серго. И вот он уезжает далеко от турнирного зала. Побыть хотя бы еще на пяти партиях, – может быть, тогда определилась бы судьба шахматного трона. Но жизненные законы неумолимы, и в документе Серго Амбарцумяна появилась отметка: "Выбыл из Москвы".

В Ереване друзья набросились на приезжего с расспросами. Как там Тигран? Что говорят гроссмейстеры? Удержит ли Петросян перевес в счете, не начнет ли Ботвинник отыгрывать партию за партией? Рассказывая о матче, Амбарцумян вспоминал мельчайшие подробности московской битвы, и земляки жадно внимали его словам.

Тем временем Армения горела в шахматной лихорадке. Прямой телефон из Москвы доставлял в республику ходы очередной партии, корреспонденты переда вали детали встречи. На площадях Еревана установили огромные демонстрационные доски, у которых пять вечерних часов стояли толпы. Энтузиасты разбирали варианты, спорили о шансах, подсчитывали очки. Им не был страшен ни дождь, ни ветер: кто думает о простуде, когда решается шахматная судьба Тиграна Петросяна?

Когда Тигран проигрывал, Ереван печалился, кто-то даже повесил на свою автомашину черный креп в день неудачи Петросяна. Когда же одерживалась победа, стихийно вспыхивало всеобщее ликование.

– Выиграл! Выиграл! – кричали друг другу шоферы встречных машин, подав перед этим, пусть запрещенный, гудок.

Шахматное волнение захватывало в те дни и хирурга, и тракториста, и фрезеровщика, и балерину. "Как дела у Тиграна?" – спрашивали по телефону с высокогорной станции, а в Бюраканской астрономической обсерватории сотрудники Виктора Амбарцумяна забыли про небесные светила. Глаза астрономов блуждали в те минуты по шахматной доске. Однажды позвонили даже из резиденции католикоса Восгена: здесь тоже нуждались в шахматных сведениях, ибо верующие армяне всего мира в те дни молились за успех Тиграна Петросяна.

Любители вспоминали, как пять месяцев назад Тигран в дни юбилейного шахматного чемпионата СССР приехал в Ереван. Город был расцвечен шахматными афишами, лозунгами, призывами посетить шахматную битву в зале филармонии. Буря аплодисментов поднялась в турнирном зале, когда появился претендент на шахматную корону мира. На следующий день в оперном театре партию Канио в "Паяцах" пел знаменитый тенор из Румынии Зобян. Перед началом второго акта, когда погас свет, два прожектора вдруг скрестились на кресле первого ряда. Там сидел Тигран Петросян. Вспыхнула овация. Румынский гость так и не понял, почему зрители аплодируют: ведь не зазвучали даже первые такты музыки Леонкавалло.

Утром на ресторанном столике гостиницы, за которым обычно завтракал Петросян, стояло несколько бутылок отменного армянского коньяка – подарки от восхищенных поклонников. А рядом приглашения на десятки обедов. Как пренебречь гостеприимством? Уж Тигран-то знает, что нельзя обидеть хозяина!

– Так не пойдет! – решительно заявил тренер Петросяна Исаак Болеславский, а всем известно, каким крутым становится этот добродушный человек, когда дело доходит до шахмат и боевой формы тренируемого.

А еще в тот же день их пригласили на Ереванский винный завод. Ну, и… за всю историю предприятия это были единственные люди, отказавшиеся дегустировать продукцию. Все же вечером Болеславский потребовал, чтобы Петросян заканчивал подготовку в Москве.

…А Серго Амбарцумян маялся. Приятно, конечно, вести беседы в Ереване, но спортсмен рвался в Москву. А как поехать? Однажды его осенила прехитрая идея.

– Ну, как там Тигран? – спросили его любители шахмат в шоферском клубе. Здесь главным образом собирались водители такси.

– Плохо, – печально сказал Амбарцумян. – Шоферы насторожились. Что такое, что творится с Тиграном? Амбарцумян продолжал: – Понимаете, в Москве ведь не только его друзья, есть и "враги": многие болеют за Ботвинника. Пришлось однажды одному такому задать. А сейчас не знаю, кто там посмотрит за ним? Не обидели бы!

Через день в кабинете начальника Амбарцумяна стояло несколько шоферов.

– Понимаешь, дорогой, не можем мы ездить на такси с таким тяжелым сердцем.

– В чем дело? – не понимал начальник.

– Хочешь, чтобы в городе не было аварий, – отпусти Серго в Москву.

– Он только что там был.

– Знаем. Но мы будем спокойнее, если он присмотрит за Тиграном. Понимаешь, свой глаз всегда лучше. А вот и деньги на его поездку, мы собрали по рублю. Скажи, дорогой, разве не имеем мы права послать человека, какого хотим?..

Михаил Ботвинник умеет красиво выигрывать. Но он способен и по-рыцарски проигрывать. Некоторые гроссмейстеры, даже когда дело их безнадежно, пытаются схватиться за соломинку – за теоретический шанс. Ботвинник точно определяет, когда пора прекращать сопротивление, чтобы сэкономить силы для следующих боев.

После восемнадцатой партии единоборства с Петросяном Ботвинник лишь формально доигрывал матч. Он приходил на игру, делал короткие ничьи, позволяя этим противнику набрать заветные двенадцать с половиной очков из двадцати четырех. Когда началась двадцать вторая партия матча, стало очевидно: сегодня родится новый шахматный король.

В первых рядах Театра эстрады насторожились фотографы, кинооператоры, журналисты, но никто с такой страстью не ждал возможности ринуться на сцену и обнять любимца, как многочисленные болельщики Петросяна. Администраторы призадумались: опасный момент – мало ли что может произойти в сумятице. Но потом успокоились, взглянув на добровольного телохранителя шахматного короля – высокого человека с фигурой тяжелоатлета.

Едва Ботвинник остановил часы и поздравил Петросяна с началом царствования, десятки энергичных, стремительных людей прыгнули на сцену. Но всех опередил бдительный Амбарцумян. Когда возбужденная толпа достигла столика в центре сцены, нового шахматного короля уже охранял посланец заботливых ереванских шоферов.

Бывают люди, которые в любой момент, в совершенно незнакомой обстановке, действуют смело и решительно. Они не моргнув глазом пройдут через приемную президента, будут улыбаться на сцене огромного театра. А есть люди застенчивые, тихие: чтобы начать действовать в новых условиях, они должны сначала осмотреться, привыкнуть.

Тигран Петросян – человек второго типа. Вспомним знакомые уже многим детские годы шахматного короля. Центральная улица Тбилиси, залитый огнями Театр имени Руставели. Сюда вечерами подъезжают роскошные машины, они привозят разодетых девиц, притворно равнодушных юношей. Небрежно шагают они по переполненному фойе, великолепному залу. А в это время напротив театра, у ворот дома, стоит маленький худенький мальчик в отцовской спецовке, с метлой в руках. Он жадно, с любопытством смотрит в окна театра. Если бы сейчас ему разрешили войти в эти манящие, недоступные стены, как растерялся бы Тигран, как оробел! Нет, лучше даже не воображать такую картину!

Может быть, именно нерадостное детство в семье тбилисского дворника наложило отпечаток на характер Петросяна, сделав его робким, стеснительным. Он не жалеет сейчас о тяжелой доле первых лет жизни, ибо именно эти годы выработали у него важнейшие качества – приучили к изнурительному труду и упорству в достижении цели. Но так, видно, и не избавиться ему всю жизнь от своей неуверенности.

Выступлениям сильнейшего шахматиста всегда сопутствовала эта робость первого шага.

Чемпионат СССР 1949 года, первое участие Петросяна в турнире избранных. Все тут непривычно, и, главное, слишком уж высока шахматная "трибуна". Как вел себя примерно в такой же ситуации Михаил Таль? Так, будто всю жизнь только и играл в состязаниях лучших сил мира! Тигран же стушевался, забыл элементарные варианты, запутался в простейших расчетах. На седьмом ходу в первой партии чемпионата он сделал такую ошибку, что вынужден был немедленно сдать партию. И что примечательно: эта ошибка указана в любом учебнике для начинающих, ее знает даже шахматист пятого разряда. Но Петросян, уже опытный в то время мастер, настолько растерялся, что забыл азы шахмат. Я имею право толковать о подробностях этого драматического момента, так как именно против меня сыграл шахматный король самую короткую в своей жизни партию.

Вскоре "площадка" всесоюзных чемпионатов была обжита Петросяном. Началось освоение турнира претендентов: Тигран с присущей ему осторожностью включается в "распри" соискателей шахматного престола. Итоги на первых порах скромны – всего лишь пятое место. Но постепенно привыкает он и к атмосфере этих соревнований, улучшаются и результаты молодого гроссмейстера. Вот поступь Петросяна в состязаниях шахматных корифеев мира: 1953 год, Цюрих – пятое место; 1956 год, Амстердам – третье – пятое; 1959 год, Блед – третье; 1962 год, Кюрасао – первое место.

Методично и последовательно атаковал кавказец лестницу шахматной славы. И вот победа: первое место и право сражаться с Ботвинником. Появилась возможность совершить важнейший скачок – на шахматный трон мира. Для этого нужно еще и еще тренироваться в технике, изучать опыт прежних матчей Ботвинника. Не забыть подготовиться к битве физически. Настойчивый шахматный боец стремится предупредить всякую неожиданность, учесть самую незначительную мелочь.

Первый бой на высшем шахматном ринге. Один на один остался Петросян с шахматным королем. Как будто можно быть спокойным, все учтено: и дебют намечен и выработана тактика. Все предусмотрели они с тренером, но… не смог Тигран победить самого себя! Схватка закончилась быстрым, обидным поражением Петросяна. Дома молодой претендент с тоской вспоминал перипетии недавней битвы. Как он ужасно играл, какие ошибки допускал! Опять первый блин комом. Тиграна будто парализовали и "высота" сцены, и страх перед олимпийски спокойным противником, и торжественность обстановки, и пятичасовое одиночество.

Люди, которым приходилось самостоятельно принимать важные решения уже в юности, обычно умеют найти выход из трудного положения, они мудры и устойчивы в зрелые годы.

Что нужно было делать Петросяну после обидного поражения? Казалось бы, отыгрываться, стремиться быстрее сквитать счет. Порыв естественный, но в корне неправильный. Петросян рассказывал впоследствии о своих раздумьях.

– Мне кажется, что Ботвинник не ожидал моей необычной тактики во второй партии матча. В аналогичной ситуации Василий Смыслов в 1958 году и Михаил Таль три года спустя старались скорее реваншироваться. И терпели новые поражения. А я подумал: ни в коем случае нельзя спешить в столь ранней стадии матча. Мне кажется, Ботвинника удивила моя спокойная игра.

Тигран не сказал всего. Ему нужно было время, чтобы привыкнуть к "высокой" сцене, к игре без соседей. Лишь когда он полностью освоился с обстановкой, тогда пошел в наступление.

Был только один случай в жизни Тиграна, когда он с блеском выступил в трудном состязании уже в "дебюте". Тотчас после завоевания шахматной короны он отправился в Лос-Анжелос на турнир восьми сильнейших гроссмейстеров мира.

– Что он делает! – сомневались некоторые специалисты. – Сразу же после матча играть в новом турнире, да еще с таким сильным составом!

Тигран все же поехал за океан и убедительно доказал там "законность" своей власти. Вместе с Паулем Кересом он разделил первое и второе места. В начале своего шахматного царствования сын дворника на сей раз не растерялся. Что не смеют "подданные", могут "короли"!

О стилях спорят. И стили ругают. Особенно достается "королям" во всех видах искусств: они всегда на примете, всяк не прочь найти у них недостаток. Шахматного короля наших дней упрекают иногда в скучной игре.

– Вот Таль был король веселый! – говорят любители. – У него жертвы и жертвы, а у Тиграна все чаще эндшпиль.

Петросян и сам не отрицает, что его больше привлекает игра спокойная, такие позиции, где вопрос о победе решается не набегами и штурмами, а тонким маневрированием, филигранным наращиванием незаметных выгод.

– Один любит музыку джазовую, другой – симфоническую,– отвечает Петросян критикам своего стиля. – Я лично за симфонию в шахматах.

Критики нередко забывают одну очень важную сторону шахмат. Будучи во многом сродни искусству, шахматы являются в то же время острым и увлекательным видом спорта. Если партии иногда забываются, то очки, набранные шахматистом, остаются надолго в истории. Я сказал бы еще одно: если качество партий знают тысячи любителей в шахматном мире, то спортивные успехи того или иного гроссмейстера известны миллионам.

Вот почему перед шахматистом всегда стоит задача – играть так, чтобы набирать максимум очков; бороться таким стилем, какой позволяет занять самое высокое место в турнирной таблице. Это не практицизм. Это, если угодно, обязанность гроссмейстера перед любителями. Ибо вряд ли можно доставлять удовольствие только красивыми проигрышами.

До войны я был свидетелем матча между московскими мастерами Сергеем Белавенцем и Александром Чистяковым. Как-то я подсел к столику, за которым играли противники, и решил рассчитать возможные варианты.

Белавенец, слывший самым "сухим" шахматистом Москвы, был в этот момент в цейтноте. Его противник – оригинальный игрок острокомбинационного направления – думал над ходом. Когда закончилась партия, Белавенец показал такие красивые варианты с жертвами, такие неожиданные атаки, каких не видели ни я, ни Чистяков.

– Почему же ты не сыграл так, Сережа? – спросил я друга.

– А зачем? Я выиграл партию в три хода, а комбинация затянула бы борьбу. Потом не исключен был риск.

Тиграна Петросяна называют современным Капабланкой. Кому не польстит сравнение с шахматным гением Кубы! Но, мне думается, между ними есть разница. У кубинца техника была скорее интуитивной, природной. В Тигране много научного, основанного на глубоких исследованиях современных теоретиков. Сын своего века, он внес в шахматы особенности этого века.

Петросян, как и Капабланка в свое время, проповедует высшую шахматную логику, ту логику, которую истинный любитель ценит не меньше, чем изящество комбинации.

Трезвый в оценке шахматных позиций, Тигран объективен и в решении вопроса о шахматной субординации.

– Чемпион мира всего лишь первый среди равных, – заявил шахматный король в день своего восхождения на трон.

А когда кто-то из корреспондентов завел разговор об экс-чемпионах, Тигран ответил:

– Уже сейчас в мире есть четыре экс-чемпиона; я думаю, в ближайшие годы их будет еще больше.

А следующим-то экс-чемпионом может быть только сам Петросян.

…Иногда он поистине похож на короля, этот невысокий человек с крупной головой и пышной, жесткой шевелюрой. Черные волосы, черные глаза – настоящий черный король! Вот его взгляд сосредоточился – изучается позиция на доске. И вдруг комната оглашается раскатистым смехом. Перед вами уже совсем не владыка шахматного трона – это смеется непосредственно веселящийся человек. Король исчез – появился "простой смертный".

Петросян спортивен. Увлекается лыжами, настольным теннисом, не пропускает ни одного футбольного матча, особенно когда играет команда московского "Спартака". Однажды в Стокгольме профессиональный чемпион по настольному теннису предложил нашим гроссмейстерам сыграть с ним матчи с большой форой. Тигран разозлился и побил чемпиона, проявив настойчивость и упорство, какие он обычно проявляет в шахматных битвах.

Тигран любит музыку. Его вкусы здесь делятся: он может с увлечением слушать и хорошую джазовую мелодию и серьезную симфонию. Его часто видят на концертах симфонического оркестра. Перед каждой партией матча с Ботвинником Тигран прослушивал ту или иную музыкальную запись. Прежде чем отправиться на первый поединок, он полчаса слушал финал Пятой симфонии Чайковского, но в этот день потерпел поражение и в дальнейшем перешел на Первый концерт для фортепьяно с оркестром.

У него не было высшего образования. Но как-то незаметно, без жалоб на трудности, Тигран заочно окончил институт и поступил в аспирантуру. Недавно я позвонил ему и спросил, не хочет ли он поехать на турнир в Буэнос-Айрес.

– Когда? – спросил Тигран.

– В июле.

– Ой, как плохо! – воскликнул чемпион мира. – Мой научный руководитель назначил на этот месяц встречу в Ереване.

Уже намечена тема диссертации шахматного короля: "Логика в шахматной партии". Можно не сомневаться – это будет содержательная научная работа. Ибо кому еще говорить о логике шахматных замыслов, как не человеку, носящему шахматную корону! На практике Тигран убедительно доказал значение логики в шахматной борьбе. Теперь он готовится дать теоретическое обоснование этому важнейшему шахматному оружию.

Его испытывали боги

Шахматный путь иного гроссмейстера – это гладкий, ровный тракт, ни бугорка на нем, ни рытвинки. У другого, наоборот, это сплошь пересеченная местность: ямы, косогоры. Что лучше – пройти долгий путь, не зная забот, или встречать на каждом шагу препятствия? Казалось бы, вопрос риторический. Однако известно, что трудности закаляют человека, делают его выносливее, сильнее; в то время как благожелательность судьбы часто вызывает апатию, повышенную чувствительность к ударам.

Путь львовского гроссмейстера Леонида Штейна к шахматным высотам – это беспрерывная борьба с препятствиями. Порой кажется, будто шахматные боги нарочно понатыкали на его пути всякого рода преград, имея целью проверить молодого шахматиста "на прочность".

Начало шахматной биографии Леонида типично для многих советских гроссмейстеров. Школа, Львовский дворец пионеров, шахматный кружок. Первое знакомство с теорией, первые успехи в турнирах на уровне первого разряда и кандидата в мастера.

Дальнейшее совершенствование юноши в любимом искусстве проходило уже в армии, где одаренным людям создаются условия для окончательной шлифовки таланта. Не мудрено, что способный львовский шахматист, даже будучи рядовым солдатом, получил возможность расти и добиваться высоких результатов в турнирах. Первое значительное достижение молодого шахматиста – звание чемпиона Вооруженных Сил. Этот успех сделал имя Штейна известным шахматному миру.

Чемпион армии – это почетный, но все же сравнительно невысокий титул. В мечтах Леонида были более заманчивые "ступеньки". И после армии он приступает к штурму шахматных вершин. Первая задача на трудном и длинном пути "наверх" – пробиться в финал чемпионата Советского Союза. Об этом грезят миллионы начинающих шахматистов, но не всем удается попасть в эту "святую святых".

Именно с этого момента – битвы за участие в финале чемпионата страны – для Штейна начинается сплошная полоса препятствий. Первое огорчение. В полуфинале двадцать седьмого первенства 1960 года Леонид "цепляется" за желанное место, дающее право выступать в финале. Однако за то же место прочно ухватился Иво Ней из Эстонии. Провели дополнительный матч, и… Штейн "на лопатках".

И все-таки у Леонида оставался шанс сыграть в финале. Президиум шахматной федерации СССР в последний момент обычно допускает в состав участников наиболее отличившихся мастеров.

Волнующим было это заседание президиума. Казалось, все складывалось в пользу Штейна: выступающие отмечали его дарование, говорили о том, что он будет желанным участником финала. Но тут выяснилась "маленькая деталь", "погубившая" Леонида. В другом полуфинале создалась аналогичная картина: за бортом остался представитель Кавказа – способный Владимир Багиров из Баку.

Кому отдать предпочтение? Долго спорили мастера и гроссмейстеры, "взвешивая" того и другого. Трудный был вопрос – оба имели примерно равные основания играть в финале. Голосование не принесло радостей шахматисту из Львова.

А через год новый полуфинал, на сей раз особенно ответственный. Ведь чемпионат страны 1961 года – соревнование отборочное, победители выходят на ринг межзональных боев. Штейн хорошо проводит турнир, но… делит третье-пятое места, а в финал допускаются четыре призера.

Опять дополнительное соревнование – оно должно выявить двух сильнейших. Новое испытание для Штейна, как-то оно кончится теперь? Третий лишний – рискованная игра. Но все обошлось. Один из троицы отказался пытать свое счастье. Это был автор этих строк. Не говоря уже о том, что в сорок восемь лет трудно играть подряд в нескольких серьезных турнирах, мне претил сам факт, что приходится становиться на пути талантливого парня.

Финал чемпионата СССР – соревнование, о котором мечтаешь долгие годы. Это высший шахматный университет, где тебя испытывают и учат прославленные гроссмейстеры. По-разному проявляют себя новички в этом собрании привилегированных. Одни вступают в него бочком, приниженно, как бедные родственники в богатый дом. Другие просто стесняются и вежливо уступают дорогу и место "знати". Третьи смело шагают по сверкающим залам и холлам, не проявляя ни малейшего почтения к чинам и званиям. Штейн оказался таким храбрецом. Москвичи с удивлением наблюдали его смелые атаки, молниеносно рассчитанные головоломные комбинации, остроумные тактические выдумки. Вскоре стал явным один непреложный факт: из Львова прибыл шахматист, с полным правом состязающийся с самыми сильными гроссмейстерами Советского Союза.

И какой напористый, уверенный в своих силах этот новичок! Когда в последний день его встреча со Спасским решала, кому из двоих ехать на межзональный турнир, посланец Львова не стушевался. Отлично провел он эту партию и, добившись победы, попал в первую четверку призеров. То, о чем мечтали многие гроссмейстеры, получил мастер с Украины, впервые попавший в финал. Путевка в Стокгольм на сражение победителей зон была выписана Тиграну Петросяну, Ефиму Геллеру, Виктору Корчному и Леониду Штейну.

Это уже признание, прямая дорога к званию гроссмейстера, а то и к более высокому титулу. Важно теперь как следует подготовиться к серьезному международному состязанию.

Леонид приступает к изучению будущих противников, намечает схемы дебютов, просматривает наиболее содержательные шахматные партии последнего времени. Помнит и о физической подготовке: катается на лыжах, гуляет. И вновь думает, ищет, готовит себя к битве психологически. Работы много, нужно спешить: до начала турнира остаются считанные дни.

И вдруг удар: страшный, внезапный, ошеломляющий. Развернув в одно морозное декабрьское утро "Литературу и жизнь", Штейн чуть не упал со стула. В прохладной читальне стало нестерпимо душно. Какая неожиданность, какое невезение! Неужели опять все пойдет прахом, никчемными окажутся и борьба в финале и эта длительная трудная подготовка?!

Писатель В. Сафонов – шахматный любитель – писал на страницах газеты примерно следующее. Почему в межзональном турнире должен играть Леонид Штейн, отличившийся всего раз? Почему за бортом остался один из самых талантливых шахматистов – Борис Спасский? Неужели один успех Штейна стоит всех предыдущих достижений ленинградца? Шахматная федерация СССР должна решить вопрос о допуске Спасского вместо Штейна. Ведь на межзональное состязание следует посылать сильнейших. Вероятно, и сам Штейн откажется от своего права в пользу более сильного Спасского.

В трудное положение попал молодой мастер. Что делать? Добровольно отказаться от участия в межзональном турнире, списать на нет всю огромную работу предыдущих лет? Отказаться… Но правильно ли это будет? Что из того, что Спасский опытнее, чаще участвовал в крупных состязаниях? Каждый когда-нибудь бывал новичком. Почему надо отдавать завоеванное право своему неудачно сыгравшему коллеге?

Да, но последнее слово скажет президиум шахматной федерации. Как еще посмотрят на все это опытные гроссмейстеры, руководители? А вдруг они постановят допустить Бориса? И мастер с волнением ждал решения своей участи.

И так и этак судили вершители шахматных дел. Еще бы, в нашей стране принято прислушиваться к мнению общественности, голосу печати.

Штейн или Спасский?

– Спасского, – говорили одни. – Он надежнее и опытнее. А кто поручится за успешное выступление в межзональном сражении новичка Штейна?

– Позвольте! – возражали им сторонники спортивного принципа. – Вы же этим нарушите всю систему отбора, подорвете авторитет собственных прежних решений.

Лишь через несколько часов жаркого заседания было принято решение. Президиум постановил верно: держаться принципа отбора и не делать никаких исключений. Спасский уже вторично не попал в следующий этап отборочной турнирной системы – это, конечно, обидно. Но нельзя допустить, чтобы попиралась спортивная справедливость.

На пути Штейна пало еще одно препятствие, но он не был спокоен до последней минуты. С опасением раскрывал газеты: а вдруг кто-нибудь из любителей опять напишет статью, вновь поднимет вопрос о поездке Спасского? Коллеги дружелюбно посмеивались над повышенной мнительностью мастера из Львова. Когда самолет поднялся с Шереметьевского аэродрома и лег курсом на Стокгольм, кто-то воскликнул:

– Шансы Штейна участвовать в межзональном турнире поднялись на небывалую высоту!

И вот Леонид в Стокгольме. С любопытством присматривается он к известным гроссмейстерам, будущим противникам в турнире. Как-то он сыграет с прославленными шахматными корифеями? Друзья рассказали ему, что выступать первый раз в таком турнире особенно трудно, ибо сказывается необычность и напряженность обстановки.

И Штейн начал турнир осторожно. Ничья, еще ничья. Ничего, впереди много партий! К тому же ничьи-то против своих соотечественников: Корчного, Петросяна, Геллера.

За эти дни Леонид попривык и к новым соперникам и к незнакомым условиям. Регулярно гулял по улицам шведской столицы. Поздними вечерами сражался в блицматчах с Робертом Фишером, а это было неплохой тренировкой.

Перед Штейном в межзональном турнире стояли две задачи. Первая – малая: получить звание гроссмейстера. Вторая – оптимальная: попасть в турнир претендентов. Для выполнения последней нужно было не только войти в шестерку призеров, но еще и опередить кого-нибудь из советских гроссмейстеров. Нелегкая задача, но именно такого результата требовало положение в межзональном турнире.

Постепенно накапливался опыт, игра становилась увереннее, но порой мастер допускал досадные срывы. В партии с чешским гроссмейстером Мирославом Филипом у Штейна была хорошая позиция. Имея тридцать минут на несколько ходов, Леонид вдруг над чем-то задумался, забыл про часы и просрочил время. Обидное поражение значительно испортило шансы Штейна на успех.

К чести Леонида, он сумел быстро оправиться от чувствительного удара и вскоре вновь ринулся в наступление. На финише турнира надежды Штейна попасть на далекий остров Кюрасао стали весьма реальными. К заключительному туру Леонид пришел наравне с Корчным, и теперь вопрос – кому быть со щитом, а кому на щите? – решался в последний день.

Тяжелым и напряженным был этот день. Волновался Корчной, неспокоен был и Штейн.

После каждого хода Виктор вскакивал со стула и бежал смотреть, как дела у Леонида, точно также поступал и Штейн, когда над ходом задумывался его противник.

Повышенная нервозность и интерес к участи конкурента привели к тому, что оба получили… аховые позиции. Опытный Корчной в критический момент все же изловчился и спас партию против неуверенно игравшего мастера Яновского, тогда как гроссмейстер Олафссон легко добился победы.

Совершенно обескураженный бегал от столика к столику Леонид Штейн, бессмысленно глядя на чужие доски. Мы не пытались даже утешать его – не поможет. Ведь под занавес он потерял право на участие в турнире претендентов и, возможно, звание гроссмейстера

По положению, мастер, попавший в турнир претендентов, сразу и автоматически "превращается" в международного гроссмейстера. Штейн утерял эту возможность. Правда, он набрал сумму очков, позволяющую рассчитывать на высший шахматный титул, но присвоение его зависит от конгресса ФИДЕ. А что вздумается постановить собранию делегатов всего мира?

Первые пять мест в турнире заняли Фишер, Петросян, Геллер, Филип и Корчной, следующие три места поделили Глигорич, Бенко и Штейн. Для определения шестого призера требовалось провёсти дополнительное состязание, причем с оригинальной особенностью.

Известно, что в турнир претендентов из межзонального соревнования допускаются шесть человек. Однако есть условие: в число этих шести может входить не больше трех представителей от одной страны (читай: от Советского Союза). Наши гроссмейстеры уже выбрали "лимит", так что даже победа ничего не давала Штейну. Вместо него на Кюрасао поехал бы седьмой призер.

Возник естественный вопрос: зачем Штейну играть?

Судьи остроумно разобрались в сложной ситуации и постановили: если Штейн будет шестым, он немедленно получит звание гроссмейстера, как "законный" призер. Но и тогда надуманное правило о "лимите трех" было сохранено. Поразмыслив, молодой мастер согласился на дополнительные схватки.

И вот друзья уехали из Стокгольма, со Штейном остался один Исаак Болеславский. Позже в Москве мы узнали о триумфе Львовского мастера. Сделав две ничьи с Бенко и дважды победив Глигорича, Леонид Штейн занял шестое место в турнире победителей зон, и ему присвоили титул международного гроссмейстера.

Зимой 1963 года в Ленинграде игрался тридцать первый чемпионат СССР. Миролюбиво начал гроссмейстер Штейн это соревнование. Восемь ничьих в первых восьми турах! Такого не позволял себе даже король ничьих Сало Флор. Но то была лишь разминка перед броском. Партию за партией выигрывал затем Штейн и к последнему туру пришёл на пол-очка впереди Ратмира Холмова и Бориса Спасского. Еще усилие – и он впервые повесит на грудь золотую медаль чемпиона Советского Союза. Для этого нужно успешно сыграть партию против Багирова.

Последний тур. Выжидательно следят и конкуренты и зрители за партией Штейн – Багиров. Какую тактику изберет гроссмейстер из Львова? Бросится в атаку или предпочтет синицу в руках журавлю в небе? Ведь при ничьей ему обеспечен дележ первого места. Штейн отвергает компромисс – играет остро, на выигрыш и… проигрывает! Холмов и Спасский настигают беглеца. Вновь в перспективе – дополнительное сражение.

Не слишком ли много этих "дополнительных" для одного человека! Но, видно, и впрямь нет худа без добра: опыт в такого рода испытаниях придал Леониду какую-то особую уверенность в собственных силах. Шахматный мир не удивился, когда победителем из короткой, но и яростной схватки трех вышел Штейн, подтвердивший свое редкостное умение выигрывать всякие дополнительные состязания.

Еще один межзональный турнир – в Амстердаме. Уже не новичком едет туда Штейн. Он – международный гроссмейстер, чемпион Советского Союза. Но опять шахматные боги приготовили ему испытание. На старте турнира он проигрывает Давиду Бронштейну. А ведь по-прежнему только трое из пяти советских гроссмейстеров могут попасть в состав претендентов, по-прежнему действует это несправедливое ограничение прав наших лучших шахматистов.

Напрягая все силы, Штейн улучшает свое положение от тура к туру, но догнать соотечественников ему не удается. Когда судьи подвели черту, Леонид был лишь пятым. Его опередили Бендт Ларсен, Борис Спасский, Василий Смыслов и Михаил Таль. Лимит трех мест исчерпан, Штейн снова за бортом состязания претендентов, а вот отставшие от него югослав Борис Ивков и венгр Лайош Портиш допущены к дальнейшей борьбе за шахматный трон.

Дважды попадать в число призеров – и дважды оказываться не у дел из-за надуманного правила! Возмутился шахматный мир, потребовав изменить систему отбора. И добился этого.

Любители всегда с повышенным интересом присматриваются к смелой, изобретательной игре Штейна. Он прошел огонь и воду на своем коротком, но волнующем спортивном пути. Шахматные боги подвергли его суровым испытаниям, и он выдержал их с честью. Такой волевой, энергичный человек может уверенно смотреть в будущее. Почитатели таланта Леонида Штейна справедливо считают, что он способен осуществить самые дерзкие планы.

„Попробуйте меня тронуть!"

"Лет через десять в мире будет несколько шахматных мастеров, у которых невозможно будет выиграть ни одной партии, – писал Хосе Капабланка в 1927 году, после утраты шахматной короны в матче с Александром Алехиным. – Шахматам грозит ничейная смерть, победа в турнирной партии будет редкостью".

Это печальное предсказание не было новым – шестью годами раньше, также после вынужденного ухода с шахматного трона, о ничейной смерти шахмат возвестил Эммануил Ласкер. Исследователь в области математики, Ласкер присовокупил к этому теоретическое обоснование своей мысли, заявив об ограниченности шахматных возможностей. Шахматный мир с иронией воспринимал похоронные рацеи [1] бывших королей, в годы своего царствования никогда не говоривших о скорой гибели шахмат. Еще больше позабавились шахматисты, когда Капабланка практически приступил к реформе старинных шахмат и сыграл матч с Гезой Мароци на модернизированной доске размером шестнадцать на двенадцать. Партии с дополнительными фигурами на ста девяноста двух полях длились чуть ли не сутки и не доставили радости ни процессом борьбы, ни своим содержанием.

Сокрушительный удар проповеди о ничейной смерти шахмат нанесли представители советской шахматной школы во главе с Александром Алехиным и Михаилом Ботвинником. Теоретически и практически они доказали, что в древней игре еще много неизученного, а возможности безграничны. Шахматисты не перестанут радовать любителей хитроумными комбинациями, неожиданными атаками, стройными логическими замыслами.

Если вы внимательно изучите партии лучших шахматистов, то заметите, что каждый из них стремится к победе своим путем. Ботвинник, например, старается уже с дебюта схватить неприятеля в позиционные тиски, сковать подвижность его фигур и методично дожать. В некоторых партиях противники советского шахматного ветерана не смогли сделать ни одного активного хода. Железная логика игры Ботвинника лишала их малейших шансов вырваться из плена.

Совсем иной стиль у Таля. Его цель – создать побольше напряжения в позиции, вызвать дичайшие осложнения. В решающий момент неожиданная жертва Таля вдруг взорвет запутанное построение, полетят к чертям обычные мерки и понятия, на доске возникнет настоящая комбинационная буря. Здесь-то –изобретательная мысль Таля и находит вернейший способ поразить неприятеля.

По-своему движется к победе и Смыслов. Однажды в разговоре со мной он так изложил свое шахматное кредо:

– Моя задача в каждой партии – сделать сорок безошибочных ходов. Если противник найдет сорок безошибочных ответов, партия кончится вничью; если же он хоть один раз ошибется, его сразит моя техника реализации преимущества.

Выразительная тактика! Недаром экс-чемпион мира проводил самые ответственные состязания с сильнейшим составом без поражений.

История знает и другие методы борьбы за успех. В 1910 году чемпион мира того времени Эммануил Ласкер дал согласие играть матч за шахматное первенство с австрийским гроссмейстером Карлом Шлехтером. Это был удивительно "прочный" шахматист, он сам выигрывал редко, ко и его одолеть было крайне трудно.

Матч игрался из десяти партий: на более длительное состязание у организаторов не хватало средств. На старте Ласкер потерпел поражение и затем тщетно пытался уравнять счет. Пять партий сыграно, семь – перевес все еще на стороне Шлехтера. Не удалось чемпиону отыграться и в новых двух партиях. Шлехтер спокойно и умело возводил на доске бастионы, в которых не могли пробить брешь никакие ухищрения Ласкера. Положение становилось критическим. Еще одна ничья – и прощай шахматная корона!

Многое, видимо, передумал Ласкер накануне последней партии. Как сломить соперника? Если затеять игру обычную, спокойную, Шлехтер легко сделает ничью. А если пуститься в необозримые осложнения? Нет, не подойдет: хладнокровный австриец сумеет в них разобраться и использует необоснованный риск, как уже делал не раз.

Может быть, именно в этот момент размышлений Ласкеру пришла в голову замечательная идея – нанести удар не позиции Шлехтера, а его нервам! Лишить австрийца спокойствия, заставить волноваться, переживать ход борьбы! А когда он начнет нервничать, тогда станут возможными и ошибки. В общем надо бить не по Шлехтеру – шахматисту, а по Шлехтеру – человеку.

Но как вывести из себя такого невозмутимого противника? Ласкер принял гениальное решение. Необходимо спровоцировать Шлехтера на атаку, умышленно вызвать огонь на своего короля. Получить худшую позицию, впрочем, не настолько худшую, чтобы уже не поправить дела, а такую, где реализация перевеса требовала бы крайнего умственного и, главное, нервного напряжения. Только таким путем можно сбить австрийца с привычной игры на упрощения и ничью.

Назавтра в партии творилось что-то ужасающее. Ласкер уже с первых ходов позволил неприятелю начать сильнейший натиск на свой лагерь. Черный король попал под опасный обстрел всех белых фигур. Казалось, ему ни за что не выбраться из матовой сети.

И впервые за весь матч Шлехтеру изменила выдержка. Корона совсем рядом! Еще несколько ходов, и зал будет аплодировать новому шахматному владыке. И этот владыка он – Карл Шлехтер! Рука, передвигающая белого коня, на секунду дрогнула, и это не ускользнуло от взора внимательного Ласкера.

Мудрый шахматный философ с гигантским напряжением провел партию. Вызвав противника на темпераментный бой, он в то же время с необычайным искусством вел защиту, собирая воедино разбросанные остатки своего войска. Шаг за шагом сближались черные фигуры, группируясь вокруг короля. Наконец последовал грозный клич: в контратаку! А тогда уже сильная воля Ласкера быстро одержала верх над истерзанными нервами претендента. Партия была выиграна, и шахматная корона спасена.

Впоследствии Ласкер не раз пользовался подобным методом борьбы. Не раз он намеренно шел на ухудшение позиции, а затем, казалось, чудом спасался. Достаточно вспомнить храброе путешествие его короля под огнем вражеских фигур в партии с Рудольфом Шпильманом в Москве в 1935 году. Можно привести немало примеров, когда Ласкер, попадая в отчаянное положение, все же повергал соперников "наземь". Некоторые современники даже полагали, что он действует гипнозом.

Самобытные шахматисты, как правило, имеют последователей. Одни идут по стопам Ботвинника: эти досконально изучают дебюты, учатся с первых ходов брать неприятеля "мертвой хваткой". Другие, следуя темпераментному стилю Александра Алехина и Михаила Таля, жаждут комбинаций и острых атак. Есть сторонники технического направления, лидерами которого нужно признать Тиграна Петросяна и Василия Смыслова.

Только вот Эммануилу Ласкеру не повезло с приверженцами. Это и понятно: кому охота добровольно соглашаться на защиту, надеясь отразить нападение неприятеля, и лишь потом переходить в решающее контрнаступление! Многие годы Ласкер был и создателем и единственным представителем оригинального направления, пока в Советском Союзе не появился молодой поборник его метода.

В самый разгар войны в Ленинградский дворец пионеров пришел маленький, худенький мальчик. Он заметно смущался. Когда его спросили, в каких кружках ему хочется заниматься, он удивил странным разнообразием привязанностей:

– В кружке художественного слова, – отвечал мальчик, – в музыкальном и… в шахматном.

Из трех увлечений два постепенно отпали, и вскоре все вечера тринадцатилетний Виктор стал проводить за маленьким столиком с расставленными на нем деревянными фигурками. Он не блистал на первых порах выдающимися способностями, не удивлял достижениями, как другой посетитель дворца – Боря Спасский, но в этом упорном, пытливом мальчике опытный тренер мог разглядеть будущую шахматную величину. А уж у заслуженного тренера Владимира Зака был наметанный глаз на шахматные дарования!

Талант Виктора Корчного развивался своеобразно.

Если Спасскому все давалось легко, то Корчной добивался каждого успеха длительным, упорным трудом. Только к двадцати годам он получает звание мастера, а высший шахматный титул – гроссмейстера - ему присваивается на целых семь лет позже, чем Спасскому.

Что, дарование Корчного меньше? Конечно, талант не мешок с мукой, его на весах не взвесишь, но можно твердо сказать, что оба ленинградца получили максимум того, чем награждают шахматные боги своих любимцев при рождении.

Так почему же тогда столь различен их путь? Почему, когда Спасский взлетел веысь, Корчной еще копошился на земле? Объясняют это во многом наклонности молодых людей, их привязанности к различным шахматным стилям. В то время как Спасский находится где-то в стане Алехина – Таля, Виктор Корчной, пожалуй, единственный из всех гроссмейстеров, – продолжатель дела Эммануила Ласкера.

В возрасте шестнадцати лет Виктор играет партию против эстонца Иво Нея. "В этой партии я Долго находился на грани поражения, – писал впоследствии Корчной, – однако упорнейшей защитой мне удалось добиться ничьей. От этой партии я получил большое творческое удовлетворение, и даже больше – она явилась для меня откровением: я впервые испытывал удовольствие, радость от трудной, утомительной защиты".

В шестнадцать лет радость от защиты! В этом возрасте шахматист обычно стремится атаковать, ищет в позиции комбинаций, жертв. А Корчной наслаждается обороной, его охватывает восторг, когда удается спастись, балансируя с риском для "жизни" на краю пропасти!

"Если в юношеские годы стремление защищаться было вызвано, пожалуй, озорством, любовью к риску, то в последующие годы защита стала моим серьезным практическим м психологическим оружием". Эти слова Корчного полностью раскрывают перед нами его творческий и спортивный облик.

"Вот я, но попробуй меня тронуть! – говорит своими действиями на шахматной доске Корчной. – Я буду защищаться и… кусаться!"

– Иногда я умышленно отдаю инициативу противнику, завлекая его, как говорят шахматисты, "на себя", – поясняет Корчной. – Мне по душе завлекать противника, давая ему почувствовать вкус атаки, в ходе которой он может увлечься, ослабить бдительность, пожертвовать шахматный материал. Такие моменты часто можно использовать для перехода в контрнаступление, и вот тут-то завязывается настоящая борьба.

Шахматные специалисты отлично знают еще одну характерную особенность Корчного. Очень уж любит он схватить какую-нибудь соблазнительную пешечку, нарочно оставленную противником без защиты. У гроссмейстеров глаза на лоб лезут от наивности Виктора, а тот как ни в чем не бывало забирает приманку.

Это не жадность, не страсть к материальным приобретениям. Это все то же желание рисковать, балансировать на краю пропасти. Принятие жертвы обрекает Корчного на трудную защиту, а к этому-то он и стремится. Партия из спокойной, медлительной сразу превращается в бурную, волнующую, а что еще нужно ленинградцу? Он смело зазывает неприятеля "на себя" и получает именно те позиции, которые предпочитает.

Опасному риску подвергается Корчной, тем более что противники "поумнели" и используют особенности стиля ленинградца к своей выгоде. Иногда ему предлагают такие жертвы, которые напоминают скорее червяка на рыболовном крючке. Схватишь наживку и сразу затрепещешь, беспомощный, в воздухе. И все-таки Корчной устремляется даже в такие почти не замаскированные ловушки, столь велико в нем желание пережить минуту опасности.

– Такую пешку может взять только Корчной, – говорят гроссмейстеры о жертвах, принятие которых равносильно самоуничтожению.

Всем памятна, например, встреча Бронштейн – Корчной из зонального турнира семи в 1964 году. В ней ленинградец неосторожно "проглотил" пешку, пожертвованнную хитрым Бронштейном, и погиб буквально через несколько ходов.

Корчной, как никто, любит защищаться, но он отнюдь не слаб и в других областях шахматного мастерства. Он безупречно ведет эндшпиль, искусно маневрирует, умеет атаковать и жертвовать, хотя эти стороны шахмат менее его увлекают. При этом ленинградец и атаку ведет "по-корчновски". Его наступление обычно развертывается рискованно, ибо действия не "на краю пропасти" мало занимают Виктора.

Партии Корчного всегда будоражат зрительный зал. Что греха таить, есть еще шахматисты, которые ни разу в жизни, несмотря на большой стаж и опыт турнирных битв, не вызывали настоящего восторга у любителей, не срывали аплодисментов растроганных болельщиков.

А вот такие, как Корчной и Таль, каждым ходом заставляют зал трепетать. Не обходится тут и без курьезов. Когда, например, Михаил Таль просто – напросто продвигает на два поля вперед крайнюю пешку, зрители уже начинают перешептываться. Им кажется, что это предвестник скорой бури. И они шумно приветствуют даже невинный ход рижского гроссмейстера.

Будучи главным судьей чемпионата СССР, я однажды бросился успокаивать таких разбушевавшихся поклонников Таля.

– Чему вы так обрадовались? – спросил я любителей. – Просто передвинул пешку!

– Нет, ход очень интересен! – не унимались шахматисты, и мне не удалось их переубедить.

Напрасно я показывал на соседнюю партию, где действительно шел острый бой: верные сторонники Таля признавали истинно комбинационными только ходы своего любимца.

Виктор Корчной – виновник переполохов в турнирных залах всего земного шара. Его обожают настоящие шахматные ценители, за ходами его следят, планы стараются понять. Корчной уводит за собой зрителя в загадочный мир шахмат, поднимает до своего уровня понимания стратегических и тактических законов.

Вот он сидит на сцене, собранный, сосредоточенный, напоминающий своей худой, жилистой фигурой скульптуру Франсуа Вольтера. Ноги судорожно скрещены, локти с силой уперлись в крышку столика. Сам весь подался вперед, глаза пытливо выискивают на доске самые скрытые возможности. И полная неподвижность. В такой позе забывшего про весь мир исследователя Виктор может сидеть часами.

И зритель по какому-то неизвестному закону взаимодействия начинает лучше разбираться в тонкостях позиции, разгадывает замыслы гроссмейстера, вместе с ним переживает и радости и огорчения,

В 1962 году в Ереване происходил тридцатый юбилейный чемпионат страны. Борьба за золотую медаль свелась по существу к единоборству Виктора Корчного и Михаила Таля. Все решала партия между ними где-то в конце турнира. По сей день помнят эту схватку и участники чемпионата и ереванские любители!

Большой зал Ереванской филармонии был в тот вечер переполнен. Зрители не скрывали своей приверженности к Талю, совсем еще молодому экс-чемпиону мира, только что поразившему мир своими феноменальными жертвами. Мало кто в тот вечер желал победы ленинградцу, ему еще предстояло завоевать симпатии армянских шахматистов.

И вот грянул бой. Староиндийская защита привела, как всегда, к острейшей позиции, где любой ход имел значение, где малейшая неточность стоила золотой медали. Зрители аплодисментами встречали всякий выпад Таля и молча, критически следили за передвижением фигур Корчного.

Не просто играть в зале, где тебя не поддерживают. Прославленный советский пианист Эмиль Гилельс рассказал мне историю, случившуюся с ним в одной из западных стран. Однажды ему нужно было выступать в сопровождении местного оркестра. Во время дневной репетиции фортепьянного концерта дирижер никак не захотел следовать темпу, предложенному Гилельсом, и упорно навязывал ему свое понимание музыки.

Вечером, уже на концерте, Гилельс заметно уходил вперед от настойчиво медлившего дирижера. Зрители, переполнившие зал, непонимающе поглядывали то на исполнителя, то друг на друга. Так прошла первая часть концерта, вторая. В заключительной части дирижер… увлекся исполнением Гилельса! Финал концерта оркестр исполнил в строжайшем единении с солистом, и оригинальная трактовка вызвала бурю восторгов. По окончании концерта дирижер поцеловал руку Гилельса в знак признания своей вины и восхищения мастерством советского музыканта.

Нечто вроде этого произошло и в партии Корчной – Таль. Ереванцы постепенно подпали под чарующую власть замыслов Корчного. Партия была отложена и доигрывалась на следующий день. Вновь публика устремилась в филармонию, чтобы посмотреть вторую серию этой "староиндийской гробницы", как прозвали захватывающую партию любители. Но теперь симпатии зрителей были уже скорее на стороне Корчного. Когда я сильном цейтноте Виктор провел восхитительную комбинацию с жертвами, зал устроил ему овацию. А сам Таль поздравил коллегу с красивой и заслуженной победой.

В активе Виктора Корчного три золотые медали чемпиона СССР, первые призы в крупнейших международных турнирах. Но самое главное – он автор глубоко содержательных партий, которые с увлечением разбираются любителями шахмат во всех уголках мира.

Как мы уже видели, у Корчного редкий и своеобразный шахматный почерк. Сначала противник берется "на себя", затем он всеми способами "стаскивается вниз" и подвергается стремительной контратаке. Охотников следовать этому методу раз, два – и обчелся!

"Оборона считается неблагодарным делом", – правильно отмечает сам Корчной. И очень трудным, добавим мы, пожалуй, самым трудным из всего, с чем сталкивается шахматист во время состязаний.

Действительно, наступающий – хозяин положения, он в той или ;иной мере определяет и время атаки и ее направление. Ведущий оборону лишь реагирует на выпады и должен быть вдвойне бдителен, чтобы уловить самую скрытую перестройку неприятельских сил. Большого напряжения требует это от шахматиста, вот почему предельно сконцентрирован во время игры Виктор Корчной. Так же собранно играл его великий предшественник – Эммануил Ласкер.

В наши дни следовать методу Ласкера – Корчного стало крайне опасно. Современные гроссмейстеры ведут атаку не зарываясь, а если что-нибудь и жертвуют, то наверняка. Можно взять противника "на себя", и… он не слезет, пока не припечатает тебя к ковру обеими лопатками!

Тем большего восхищения достоин храбрец, избравший своим оружием защиту!

– Мастера защиты, – говорит Корчной, – внесли не меньшую лепту в историю шахмат, чем шахматисты атакующего стиля.

И сам он подтверждает эту истину всем своим творчеством, глубокими, особыми по колориту шахматными партиями.

Победивший самого себя

– Спасибо, братец! Поздравляю с победой.

– Благодарю, братец!

Партнеры пожали руки, пристально посмотрели друг на друга. Как различно было выражение глаз у этих схожих лицом родственников! Во взоре старшего брата – злость и ирония, у младшего – смущение, растерянность. Было от чего растеряться в такой неожиданной ситуации!

Старший брат отлично провел весь турнир: первое место и высший приз, казалось, были ему обеспечены. Оставалось только сносно сыграть последнюю партию. Ничья обеспечивала ему дележ первого и второго мест. Но конкуренты презрительно улыбались: какая может быть ничья! Ведь играет-то он против родного брата, а тот занимает «прочное» последнее место. Да­же очко в партии с лидером не может ни на йоту улучшить его турнирного положения. Зачем же ему бороться, зачем подставлять ножку любимому родственнику?

Так рассуждали конкуренты, а может быть, подобные мысли возникали и у лидера, только получилось совсем наоборот. Меньшой брат очертя голову бросился в атаку на позицию старшего. Пешки упрямо лезли через всю доску на штурм королевского лагеря, фигуры не жалели жизней ради общего дела. Так атакуют обычно противника ненавистного, а разве таковым он был для юноши? Разгоряченный повелитель белой шахматной армии просто забыл, против кого он играет, и совсем не замечал испуганного лица брата.

Именно таким образом заслуженный мастер спорта Петр Романовский потерял однажды первый приз в турнире, проиграв в последний день партию младшему брату. Нелепость? Нет, спортивность в ее чистом проявлении. Как не ценить шахматы вот за эту высоту вызываемых чувств!

А вот другой пример подлинной спортивности. За многолетнюю историю традиционных рождественских турниров в английском городке Гастингсе не было ни одного случая, когда бы первое место в этом международном состязании шахматных корифеев завоевывал англичанин. Это обстоятельство печалило и организаторов турнира и шахматных любителей острова. И вдруг, о счастье! Рождество 1934 года складывалось на редкость удачно. Сэр Джордж Томас отлично провел турнир: он победил Капабланку, Ботвинника, Лилиенталя. Перед последним туром Томас на пол-очка опережал Макса Эйве, на очко Сало Флора. Далее шли Хосе Капабланка, Михаил Ботвинник, Андре Лилиенталь. Солидная компания! И всех обошел английский мастер. Ликовали британские любители: вот она, долгожданная победа! Неважно, что впереди еще тур, ведь играет-то Томас против престарелого Митчелля! Вряд ли шахматный ветеран сможет, да и захочет испортить турнирное положение соотечественника.

Так думали те, кто не учитывал боевитости и спортивности духа Митчелля. И они ошиблись в своих предположениях. С поразительным упорством играл Митчелль последнюю партию, хотя ее результат для него не имел значения. Удивленные любители шахмат Гастингса и других городов Англии, приготовившиеся было наблюдать момент высшего торжества английской шахматной школы, смогли лишь увидеть позорное фиаско лидера. Митчелль переиграл Томаса и отложил партию в значительно лучшей для себя позиции. Печальные пришли зрители на доигрывание. Несколько часов длилось сопротивление Томаса, но все же избежать поражения ему не удалось. Так была "сорвана" единоличная победа англичанина в гастингском турнире: Томас разделил первое – третье места. Понятно, одни поругивали слишком ретивого шахматного ветерана, другие покачивали головой – что поделаешь: спорт есть спорт!

Не знаю, как чувствовал себя Митчелль, но иногда победа доставляет вместо радости сплошное огорчение. В 1958 году в Риге проходил XXV шахматный чемпионат СССР. Из всех игравших в турнире гроссмейстеров и мастеров особенно по душе мне был Борис Спасский. Я думаю, не мне одному. Даже рижане, болевшие, разумеется, за Михаила Таля, следующее место в своих сердцах отводили молодому ленинградцу.

Что ж, Спасский – один из крупнейших шахматных талантов. Он победитель многих . турниров, чемпион мира среди юношей. Любителям импонировали его смелый стиль игры, стремление к атакам, умение вызывать тактические осложнения. Даже гость прошлого века – королевский гамбит – был в репертуаре Спасского.

Борис отлично играл в Риге: за два тура до фи ниша он шел на одном из первых мест. В оставшихся партиях ему достаточно было набрать всего пол-очка, чтобы войти в первую четверку призеров. А это значило немало: именно четверо попадали в межзональный турнир.

Ничто не предвещало беды Спасскому. Разве не показывал он умения мобилизовываться на финише! Правда, в последний день его противником был Михаил Таль, зато туром раньше он встречался с неудачно игравшим в турнире участником. Сторонники Спасского не сомневались в успехе своего любимца.

И вот состоялся памятный предпоследний тур. Играя черными, Спасский отлично вел бой, с каждым ходом все больше обостряя игру. Зал с волнением следил за интересной партией. Ленинградец энергично атаковал, затем вдруг допустил несколько маленьких неточностей и… сам попал под страшный огонь белых фигур. Когда "рассеялся дым", асе увидели: король Спасского получает мат.

Разобрав эту сложнейшую партию, оба противника пошли из турнирного зала в гостиницу. Спасский говорил спутнику о вариантах, которые он рассматривал за доской, потом переводил разговор на что-то постороннее. Он был спокоен, в то время как победитель нервничал и был явно удручен… своей победой. Ведь ему при его сквернейшем турнирном положении это очко было абсолютно ни к чему. А обыграл он того участника, которому искренне желал успеха.

Вы можете верить, читатель, что этот гроссмейстер был по-настоящему расстроен одержанной победой, ибо это был я. Глупейшее положение! Я упрекал дорогой Спасского за то, что тот не предложил ничью в острой позиции, что он избрал уже с первых ходов столь сложную схему борьбы. Вместе с тем я отлично понимал нелепость моих претензий Спасскому за его стремление к обострениям.

Если я был расстроен, а Спасский оставался относительно спокойным, то рвал и метал его тренер Александр Толуш. По капризу жребия ему предстояло на следующий день играть со мной.

– Я ему покажу завтра! – грозил Толуш вечером в разговоре с друзьями. – Я завтра из этого Кота суп сварю!

"Супа" не получилось! Толуш играл последнюю партию так плохо, что "погиб" без сопротивления. Это событие никто из зрителей даже не заметил – так все были увлечены главной партией тура: Спасский – Таль. Энергично, напористо сражался Спасский. И хотя до перерыва ленинградцу не удалось добиться победы, его перевес в отложенной позиции был очевиден.

Всю ночь волновалась шахматная Рига. Что-то принесет доигрывание Талю? Приободрился Толуш – мечта о победе любимца была вполне реальной. Переживал ход этой важной партии и Тигран Петросян – победа Спасского над Талем именно его делала чемпионом СССР.

Не забудут рижские любители шахмат дневного доигрывания. Не могу припомнить, по какой причине я не сумел пойти на него, но даже в учреждениях Риги и на улицах я узнавал свежие новости из Дома колхозника, где игрался турнир. "У Таля плохо", – было первое сообщение. Но вскоре оно сменилось другой новостью: "Мастера говорят – ничья". И вдруг как гром среди ясного неба: "Таль выиграл!" Не может быть! Как же это?

А случилось вот что. Упорно стремясь к победе, Спасский где-то сыграл неточно. Он устал от ночного анализа и не заметил, как чаша весов заколебалась. Ему бы тут же предложить ничью, и Миша, конечно, мигом бы согласился. Но ленинградец мечтал о победе и… добровольно залез своим королем в матовую сеть. А рижанин во второй раз стал чемпионом страны.

Два поражения в двух последних турах – такого еще не приключалось со Спасским. А главное – прощай мечта о межзональном турнире. В итоговой таблице Спасский был лишь пятый…

Минули три долгих года. Спасский одержал за этот период много побед, класс его игры неизменно рос. Молодой шахматист окончил университет и с нетерпением ждал нового отборочного чемпионата. Уж теперь– то он будет осторожнее и не станет излишне рисковать!

1961 год. Зональный турнир в Москве. Как и три года назад в Риге, ровно и сильно проводит Борис труднейшее состязание. Опять он в первой тройке лидеров, опять играть осталось всего две партии. Две ничьи гарантируют ему поездку на межзональный турнир в Стокгольм.

Волнуются сторонники Спасского, волнуется тренер, и, что хуже всего… волнуется сам Спасский. Воспоминание о неудачах в последних турах прошлой зональной битвы не исчезло из его памяти. А вдруг опять постигнет неудача?

Уверенно начинает Спасский предпоследнюю партию против Корчного, затем проводит серию неверных маневров, переходит в плохой для себя эндшпиль и… терпит поражение.

– Что это творится на финишах с Борисом? – сокрушались зрители. – Может быть, хоть завершающую партию он сыграет лучше?

Теперь болельщики связывали свои надежды именно с этой партией. В ней Спасский встречался с Леонидом Штейном. Кто из двух победит, тот поедет в Стокгольм. Борис проиграл эту партию. Вновь, как три года назад, два поражения в два последних дня отняли у него путевку на межзональный турнир.

Один срыв может быть случайным, два – это в той или иной мере закономерность. Бойко когда-то начав свой шахматный путь, Борис вдруг на целых шесть лет вылетел из состава участников крупнейших турниров. Дважды уже лучшие гроссмейстеры страны уезжали на межзональные битвы, и дважды – без Спасского.

Сердито заскрипели перья критиков. Что же это за талант такой – не может войти в восьмерку избранных! Нашлись "знатоки", поспешившие объявить, что Спасский так и останется в истории шахмат чудесным вундеркиндом, не сумевшим ничего достичь. Остряки придумали ехидные стишки. "В жизни раз бывает восемнадцать лет", – цитировали они известную песенку, намекая на успех Спасского в 1955 году и скромность более поздних достижений. Однако и в этот трудный момент многие шахматисты продолжали верить в редкостное дарование ленинградца. Они не сомневались: увидит еще шахматный мир творческие и спортивные триумфы Бориса Спасского!

И хулители и друзья вспоминали детство Спасского. Какой это был многообещающий шахматист! Научившись шахматам а пятилетнем возрасте, мальчик завоевал звание кандидата в мастера, когда ему едва минуло десять лет. Шахматная общественность Ленинграда заинтересовалась Спасским и стала систематически помогать ему. У Бориса была трудная жизнь в семье: без отца, без достаточной материальной обеспеченности. Нужно отдать должное ленинградцам: они сумели создать ребенку необходимые условия.

Во Дворце пионеров опытный педагог Владимир Зак осторожно вел талантливого мальчугана по таинственным дебрям шахматных знаний. Однако наставник требовал не только совершенствования в шахматах. Он отлично знал, что без крепкого здоровья шахматисту не добиться желаемого.

Боря зачастил на стадион, тем более что его приходу вскоре стали радоваться и мастера легкой атлетики.

– Зачем ты теряешь время на шахматный кружок? – говорили ему тренеры по прыжкам в высоту. – Через три-четыре года мы сделаем из тебя отличного прыгуна, мастера спорта и рекордсмена. Уже сейчас твой результат хорош. Метр восемьдесят сантиметров – планку на такой высоте может преодолевать только будущий чемпион!

Но шахматы одолели легкую атлетику! Стройного юношу можно было часто видеть в те дни на крупнейших турнирах, в Шахматном клубе Ленинграда, в шахматной комнате Дворца пионеров. Природная даровитость при такой увлеченности не замедлила сказаться. В пятнадцать лет Спасский становится мастером спорта по шахматам, через год получает признание за пределами нашей Родины, став мастером международным. А еще через два года шахматный мир явился свидетелем целого ряда турнирных триумфов Спасского. Чемпион мира среди юношей, международный гроссмейстер, призер межзонального турнира в Амстердаме. Кто еще может похвастаться такими результатами в возрасте восемнадцати лет?

Да, но это все в прошлом, – заявляли скептики, поглядывая на высокую фигуру ленинградского гроссмейстера. – Со времени его успехов минуло уже семь лет, а это большой срок! Таль успел побывать в чемпионах мира, Спасский же никак не проберется к подножью шахматного трона.

Возразить на это было нечего. Оставалось ждать и надеяться.

И вот новый отборочный турнир 1964 года. На этот раз руководители решили выявить сильнейших среди сильных в специальном зональном турнире семи гроссмейстеров. Уверенно проходит Спасский предварительные этапы этого состязания. Успешно закончен полуфинал чемпионата страны, а в финале завоевано третье место. Теперь на очереди новое испытание – зональный турнир. Если попадешь в первую тройку, откроется замечательная перспектива – турнир межзональный, потом состязание претендентов и…

Можно представить себе состояние Спасского накануне зонального турнира. Два раза спотыкался он именно в отборочных соревнованиях. В результате возник некий психологический барьер, взять который было не так-то просто. Все турниры Спасский играл спокойно, но как дело доходило до отборочного, вдруг терялся на финише.

"Неужели и в третий раз сорвусь? – спрашивал себя Спасский. – Нужно что-то предпринять. Но что? Не помогут ни углубленные анализы партий, ни изучение теории. Ведь в самый трудный момент решающее слово скажет травмированная психика. Кто может избавить от этой проклятой депрессии: друг, опытный тренер? Нет, выручить может только один человек на свете – я сам!"

И вот началось… И сразу – крупная неудача. Две партии подряд проигрывает Спасский. Как драться после этого с грозными конкурентами? Полтора очка форы – это много для такой короткой дистанции. Играть-то всего двенадцать партий. Приуныли сторонники Спасского – будущее не сулит радости.

Полтурнира позади. Два с половиной очка из шести. Этот ничтожный результат приковал Спасского к последнему месту. Отчаяние овладело молодым гроссмейстером. Опять провал, опять трехлетнее ожидание следующего зонального турнира…

В подобные минуты очень важно суметь глубоко проанализировать собственное состояние, разобраться в своих слабостях, принять нужное решение. Видимо, именно это и проделал Спасский. Сложная борьба с самим собой привела в итоге к невероятной внутренней мобилизации.

Если первую половину Борис начал с двух нулей, то во второй он не знал, что такое поражение. И вот остаются… две последние партии. Уже дважды они бывали роковыми. Как пианист, допускавший когда-то ошибки в труднейших каденциях, Спасский с ужасом ждал эти заключительные туры.

Одиннадцатая партия. Против Спасского играет Алексей Суэтин. Он не стремится к победе, и встреча заканчивается миром. Теперь предстоит главное: бой с "роковым" противником-Виктором Корчным. Это он "выбил" Бориса из лидеров в прошлом отборочном турнире, это его особый почерк не раз доставлял Борису неприятности. Сумеет ли выдержать Спасский эту схватку?

Партию с Корчным Спасский провел в своем лучшем стиле и уже вскоре после дебюта получил решающий перевес, хотя в достижении цели ему "помог"… слабо игравший Корчной. Этот выигрыш принес Спасскому первое место.

Восторженные поклонники славили победу Спасского над могучими коллегами. Молодец, Борис! Блестящий финиш! Четыре с половиной очка из шести!

После девятилетнего перерыва одаренному гроссмейстеру с берегов Невы опять открылась дорога к шахматному трону. А знатоки больше ценили другое его достижение. Настойчивый шахматный боец одержал победу над своими нервами, над тягостными мыслями, подавлявшими его в годы серьезных неудач. Он победил самого себя.

И как гигант, освободившийся от оков, Спасский незамедлительно подтвердил свой класс, блестяще взяв новый рубеж. В межзональной битве 1964 года он становится первым, хотя его триумф делят еще три гроссмейстера: Бендт Ларсен, Василий Смыслов и Михаил Таль. Через несколько месяцев еще одна крупная победа – на турнире в Белграде.

Все, кто верит в Спасского, сегодня торжествуют: Борис вновь радует любителей шахмат высшими спортивными и творческими достижениями.

Шахматный Паганини

Его любят во всех уголках земного шара. Партии его усердно разбирают любители, пытаясь проникнуть в глубины расчетов, наслаждаясь безудержной фантазией. Какими восторженными взглядами провожают болельщики быстро бегающую по залу худенькую фигурку! Не упустить бы выразительного жеста, приветливой улыбки, остроумной шутки! Зайдите в турнирный зал шахматного состязания. Если вы увидите толпу около одной из партий, лица, возбужденные увлекательной битвой, если до вас донесется восхищенный шепот:

"Какая красота! Замечательная жертва!" – знайте: здесь играет Михаил Таль.

Нет другого гроссмейстера, который мог бы так возбуждать зрителей, вызвать в них желание постичь то тайное, что скрыто в шахматах. Беззаветная любовь молодого гроссмейстера к шахматному искусству невольно вызывает любовь к Талю со стороны тех, кто это искусство ценит.

И с какой искренней грустью передают любители весть о том, что опять-таки нет другого шахматиста, который был бы так невнимателен сам к себе. Кого не настораживают многочисленные болезни Таля, операции, срочные отправки в госпиталь. За восемь лет пребывания в семье гроссмейстеров Таль один болел больше, чем остальные два десятка его коллег. Последний турнир претендентов он начал, только что выйдя из больницы, и закончил в госпитале острова Кюрасао.

В чем же причина такой болезненности двадцатидевятилетнего гроссмейстера? Нет сомнения, от природы Миша не Голиаф, но ясно и другое – он не очень-то выполняет предписания врачей. К тому же на нем отразилось своеобразное воспитание.

В пятьдесят шестом году советские студенты собирались лететь в шведский город Упсала на командное первенство мира. В число участников был включен двадцатилетний студент Рижского университета Миша Таль.

До отлета оставались считанные дни, когда в моей квартире раздался телефонный звонок.

– Можно мне поговорить с гроссмейстером Котовым? – спросил мужской голос.

– Я Котов.

– Здравствуйте. Говорит дядя Миши Таля.

– Очень приятно.

– Я хотел предупредить вас: у Миши очень плохое здоровье. После каждого приема пищи ему бывает плохо. Мы делаем ему каждый вечер и каждое утро уколы.

– Спасибо, – поблагодарил я за информацию, а сам подумал: "Ничего себе положеньице! Если где-нибудь в шведском ресторане Талю станет плохо, что мы будем делать? Врач с нами не едет, никто в команде медицинского образования не имеет". Посоветовался с коллегами. Решили: посмотрим! Команда должна последние дни отдыхать в подмосковном санатории, вот тогда и определим. В крайнем случае заменим запасным.

Ясным зимним днем приехал я в санаторий. Первое, что я увидел, это группу молодых людей, исступленно играющих в снежки. На них не было ни шапок, ни пальто – одни тренировочные костюмы. Сразу же бросилась в глаза маленькая, тощая фигурка Таля. Он не отставал от ребят, быстро носился по полянке, метко швырял комья слипшегося снега.

За обедом я тихонечко спросил у тренера команды Ильи Кана:

– Как чувствует себя Таль?

– Отлично!

– И ничего с ним не приключается… после еды?

– А что может быть?! Замечательный парень!

В этой первой поездке с Мишей Талем мы провели вместе около полутора месяцев. И в Швеции и в Норвегии, куда мы поехали после первенства мира, я не заметил у него никаких признаков болезни. Миша всегда был рад принять участие в любом спортивном мероприятии, будь то схватка в настольный теннис или пробег на лыжах.

Поздно вечером самолет доставил нас из Норвегии на Внуковский аэропорт Москвы. Из толпы встречавших вышел небольшого роста коренастый мужчина и подошел ко мне.

– Здравствуйте! Я – дядя Миши Таля.

– Это вы звонили мне перед отлетом?

– Нет, другой дядя. Нас очень волнует вопрос: как здоровье Миши?

И тут я не выдержал.

– Знаете, что я хочу вам посоветовать? – решительно произнес я. – Перестаньте вы опекать своего племянника. Он здоров, и, слава богу, в поездке ничего с ним не происходило. И еще я думаю: если любому тяжелоатлету, вроде Григория Новака, каждый день делать уколы, он через месяц не шевельнет и рукой!

Уже во время поездки я заметил, что Миша абсолютно не приспособлен к житейским делам. Чувствовалось, что дома мальчика окружали заботливые опекуны, не приучившие его к тому, к чему нужно приучать. Как-никак, а Талю в ту пору было двадцать лет и он заканчивал университет!

На аэродроме, перед отлетом из Москвы, Миша сказал мне жалобным тоном:

– Александр Александрович, возьмите, пожалуйста, мой паспорт.

– Зачем? – удивился я.

– Я его потеряю.

Что на это скажешь? Пришлось паспорт взять. Стоит ли говорить, что за паспортом последовали и деньги.

Никогда не забуду картину, которую я застал в номере отеля, где жил Миша. Виктор Корчной и мы с Талем должны были лететь в Осло. Когда подошло время выезжать на аэродром, я зашел к Талю. В разных концах комнаты валялось множество сверточков, аккуратно перевязанных разноцветной бечевкой, как это делают в магазинах Стокгольма.

– Миша, ты не успеешь уложиться! – вскричал я.– Через десять минут придет машина.

– А я уже уложился. Призы в чемодане, все увязано.

– Ты что, думаешь, за тобой пришлют роту солдат переносить все твои сверточки?!

Мы лихорадочно принялись запихивать разбросанные вещи в свободный чемодан. Позже, сразу же после прилета в Осло, я заглянул в комнату Таля. Он растерянно стоял около раскрытого чемодана. Это был чемодан, который Миша укладывал сам и куда он побросал бесчисленные вазочки и статуэтки, врученные ему за отличную игру в турнире.

– Смотрите, что получилось, – показал на чемодан Таль, беспомощно разводя руками.

Оказывается, вместе с хрустальными и фарфоровыми призами Миша сунул в чемодан бронзовую фигуру шахтера, также подаренную ему в Упсала. В дороге шахтер основательно "проутюжил" хрусталь, и теперь в лучах норвежского солнышка блестели лишь мельчайшие осколки бывших ценных призов.

– А склеить никак нельзя? – осторожно осведомился у меня Миша, что вызвало лишь искренний смех присутствовавшего при сем Корчного…

"Все живое особою метою отмечается с ранних пор", – писал в одном из стихотворений Сергей Есенин. Таль поистине был отмечен метой особенной с детских лет. В школе Миша начал учиться сразу с третьего класса и к пятнадцати годам уже получил среднее образование. По положению, нельзя в таком возрасте поступать в высшее учебное заведение, но для Таля сделали исключение. И не зря! В двадцать лет Миша уже получил диплом филологического факультета Рижского университета. Тема дипломной работы прямо-таки "талевская": "Сатира в романе Ильфа и Петрова "Двенадцать стульев".

Способный мальчик стал широкообразованным молодым человеком. Миша отлично пишет статьи, редактирует шахматный журнал "Шахе", выходящий в Риге. Он любит и знает музыку, превосходно говорит – немногословен, но остроумен и находчив. Восхищенный выступлением Таля на закрытии чемпионата СССР в Риге в 1958 году, я не удержался от шутливого восклицания:

– Эх, Миша, если бы ты так же хорошо играл в шахматы, как говоришь речи!

Для меня всегда оставалось загадкой, почему Таль еще в раннем возрасте не проявил себя в шахматах. Впрочем, он по-своему пытался это сделать. В 1948 году на Рижском взморье отдыхал Михаил Ботвинник. И вот однажды к чемпиону мира пришел мальчик и сказал, что хочет сыграть с ним матч. Это был двенадцатилетний Таль. Смелому пареньку, бросившему вызов шахматному королю, сообщили, что Ботвинник, отдыхает, и встреча не состоялась.

Имя Таля часто мелькало в шахматных отчетах о полуфиналах чемпионата страны. Более высоких успехов ему удалось достичь лишь в двадцать лет. Но тем временем шла гигантская работа по освоению шахмат. У себя в родном городе Таль упорно изучал все стороны игры, главным образом тактику острых комбинационных атак. Наставлял молодого шахматиста его друг и советчик заслуженный тренер Александр Кобленц. Многих знатоков удивляет такое содружество.

– Что может дать Кобленц Талю? – задают они вопрос. – Практически Кобленц не так уж силен, в его карьере не было больших спортивных достижений. Не является он и таким большим теоретиком, как, например, Болеславский или Константинопольский, хотя и написал несколько шахматных книг.

Но эти знатоки забывают, что тренеру, кроме знаний, нужно нечто не менее важное. Он должен понимать и искренне любить человека, которому помогает. Кобленц понимает и любит Таля. Он умеет вовремя ободрить его, сказать ему то слово, в котором подопечный в данный момент больше всего нуждается.

Не знаю, часто ли ругает Кобленц с глазу на глаз своего мечущегося ученика, только на людях он больше поощряет, расхваливает его выдумку, смелость, творческий порыв.

– Миша, ты гений! – восклицает Кобленц почти после каждой выигранной Талем партии, особенно, если победа достигнута с помощью жертвы. И пусть жертва была не совсем корректна и противник при правильной игре мог ее опровергнуть – опытному тренеру важно поддержать в любимце вдохновение.

Кобленц безгранично верит в Таля. Когда его питомец получал чуть ли не безнадежную позицию, он уверял собеседников:

– Можете не волноваться. Если на доске есть хоть одна открытая линия, Миша мат даст!

И что интересно: чаще всего Миша действительно мат давал!

А какого мужества потребовало от Кобленца добровольное согласие отдать любимого ученика другому тренеру на время самых больших состязаний! Так, на турнире претендентов в Югославии в 1959 году Кобленц передал Таля "из рук в руки" гроссмейстеру Юрию Авербаху.

Примерно к 1956 году стало ясно, что Таль вот-вот начнет побеждать в турнирах самого сильного состава. Насмотревшись в Швеции и Норвегии, как комбинирует рижский мастер и особенно как он анализирует шахматные варианты, я "пророчествовал" после возвращения:

– Этот юноша в скором времени будет чемпионом Советского Союза.

В ближайшем же чемпионате страны Михаил Таль опередил всех прославленных гроссмейстеров и уверенно вошел в их семью. Он был восемнадцатым по счету гроссмейстером СССР, но уже тогда говорили, что скоро Михаил № 18 встретится в матче с Михаилом № 1.

Взлет Таля для многих был неожидан, и газеты всего мира сразу заголосили о появлении невиданного шахматного таланта. Впечатлял даже не сам факт победы, а стиль, каким она была одержана. Молодой рижанин поражал противников неистовыми атаками, он жертвовал фигуры направо и налево, находил скрытые возможности в таких позициях, где никто и не предполагал их найти.

Знатоки возвестили о появлении игрока, одержимого страстью импровизации. Мир обрел шахматного Паганини! И впрямь, разве не извлекал Таль из шахматной позиции демонические "звуки", разве от прикосновения его пальцев не оживала самая сухая, самая скучная позиция?! Да и внешним видом этот темпераментный юноша с черными глазами и резко очерченным профилем напоминал легендарного музыканта.

Его стихия – опасность, риск. Смело сеет бурю на шахматной доске этот буревержец, прибывший с берегов Балтийского моря, ибо уверен, что сумеет выбраться из любой шахматной "заварухи". А вот спокойствие, безмятежность претят ему.

– Я играю хуже, когда имею слишком большой запас очков, – признается Таль.

А какое удовольствие наблюдать за его игрой! Вот противник сделал ход. Миша сразу же бросается на стул, иногда обхватывает голову руками. Но чаще он всем корпусом подается далеко вперед, и голова "повисает" где-то над строем неприятельских фигур. Глаза бегают от одного конца доски к другому. Кажется, будто Миша что-то вынюхивает в позиции. Охотник, ищущий зверя, индеец, высматривающий след! Порывистый юноша даже своим видом, посадкой, манерой обдумывания ходов подавляет слабонервных. А прибавьте к этому мировую славу неукротимого повелителя комбинационных стихий, несравнимого мастера неожиданных атак!

– Когда Миша вытянет шею и поведет несколько раз подбородком из стороны в сторону, никто против него устоять не может, – пошутил однажды Тигран Петросян.

С момента получения звания гроссмейстера для Михаила Таля началась "трехлетка" крупнейших шахматных достижений. Только первые места признавал он в турнирах. Лишь один раз – в чемпионате СССР 1958 года – его опередил Тигран Петросян.

За успехами последовало всеобщее признание. Когда Таль в составе команды СССР приехал на шахматную Олимпиаду в Мюнхен, его встретили восторженно. Около его столика всегда собиралась толпа, за ним вереницей ходили корреспонденты и любители.

Миша жил тогда в одном номере с Петросяном. Это была комната, где в любой час дня и ночи можно было сыграть блицпартию. И капитан команды не только не возражал против подобного нарушения турнирного режима, но и сам порой включался в интереснейшие схватки с рижанином.

Обычно на Олимпиаде игра происходит вечером, утром доигрываются неоконченные партии. Мне, как капитану, приходилось и по утрам ходить в турнирный зал, и я знал, что обязательно встречу там Таля. Он просто не мог удержаться и не побывать еще раз на шахматном ристалище: ведь здесь можно сыграть блиц или показать вчерашнюю партию. К нему немедленно сбегались зрители и участники – как не посмотреть фейерверк комбинационных вариантов, который демонстрировал на доске Таль!

– Беру Таля с собой, – заявил однажды капитан команды США Спэн.

– Меняете на Решевского? — справился я.

– Пять! – воскликнул Спэн.

Недюжинныи талант Таля всегда признавал и чемпион мира Михаил Ботвинник. Швейцарский шахматный деятель Алос Наглер обратился однажды к Ботвиннику со следующими словами:

– Мы приглашаем вас, чемпиона мира, на турнир в Цюрих летом будущего года.

Ботвинник положил руку на плечо стоящего рядом Таля и ответил:

– Пригласите лучше будущего чемпиона мира.

Миша успевал в Мюнхене не только играть в Олимпиаде, сражаться по вечерам в блиц, показывать по утрам партии. Он был еще корреспондентом рижских газет. И я удивлялся тем способностям и памяти, которые проявлялись у Таля в репортерской деятельности.

Все мы ведем записи в блокнотах, так как ориентироваться в неразберихе Олимпиады не так-то просто. Все-таки сорок команд, восемьдесят партий, несколько групп, финал, полуфиналы! Потом утреннее доигрывание, подмена игроков запасными. Голову сломаешь!

Миша вел всю "бухгалтерию" в маленьком, изрядно помятом блокнотике, который буквально исчезал в его зажатом кулаке. Скрутив это хранилище шахматной цифири наподобие папируса, Таль, пока думал его противник, обегал огромный зал и тут же заносил какие-то иероглифы в почерневшие, порядком исписанные листки. Как он все улавливал при таком мимолетном набеге – неизвестно. Но когда днем Рига вызывала Таля к телефону, он не только передавал многочисленные результаты матчей и отдельных партий, но умудрялся еще извлекать из потрепанного блокнотика ходы наиболее интересных поединков.

За два года – в несколько "прыжков"! – преодолел Таль все препятствия на пути к шахматному владычеству и остался один на один с Михаилом Ботвинником. Прорицатели не ошиблись: Михаил № 18 стал противником Михаила № 1. Человек, уже более тридцати лет лидирующий в победном шествии советских шахматистов, и почти юноша, вчера лишь вышедший из рядов шахматных масс. Четверть века разницы в возрасте, а какая – в знаниях, опыте, эрудиции! С одной стороны, логика, глубокий, но холодный расчет, чисто научный подход к шахматам, с другой – бездна энергии, смелости, риска, темперамента. Словом, лед и пламень!

Пылкий Таль с места в карьер атаковал ветерана и вскоре добился значительного перевеса в счете. Зашумел шахматный мир: "Всемогущий король не выдерживает напора стремительного претенденте!" И вот неизбежное свершилось: двадцатичетырехлетний Михаил Таль коронован!

Рига ликовала. Триумфатора вынесли из московского поезда на руках. Телеграммы лавиной летели со всех концов планеты, газеты посвящали крупнейшему событию целые полосы, журналы пестрели фотографиями, на которых новый властелин шахматного мира принимал поздравления подданных. Все любители древнего искусства приветствовали победу Михаила Таля и, уверовав в его непобедимость, прочили долголетнее пребывание на вершине шахматного Олимпа!

Все, кроме одного. Нашелся-таки один критик, который узрел слабости в игре нового чемпиона: не так уж солиден стратегический арсенал, не так прочны построения, не очень-то вяжутся с задачами позиции неожиданные и рискованные жертвы!

Не просто разглядеть пятна на солнце, когда оно в зените. И все же верил в свою правоту критик, верил и ждал момента, чтобы доказать ее всем. Серьезный это был критик, за ним стояли годы теснейшей дружбы с шахматными законами, он был запанибрата со всем самым сокровенным в шахматном искусстве. Имя критика – Михаил Ботвинник.

Если бы Таль хоть на мгновенье усомнился в своем превосходстве над потерявшим корону чемпионом! Если бы захваленный публикой король прислушался хоть на миг к голосу предупреждавших его об опасности! Грешен, я тоже подолгу "стращал" Таля матч – реваншем. Во время наших прогулок по Стокгольму в январе 1961 года я говорил ему, что Ботвинник играл в матче слабее обычного, что он, как никто, умеет делать выводы из поражений и приходить на новую битву вооруженным "до зубов". Миша слушал меня, согласно кивал головой, но… я видел, что это были лишь "кивки вежливости".

А между тем приближалась беда. За два месяца до начала матч – реванша из Риги поступили сообщения о болезни Таля. Шахматная федерация была готова отложить матч на некоторое время. Согласен был и Ботвинник, хотя это вредило его подготовке. Но когда Таль услышал об отсрочке, он замахал руками. Как, еще несколько месяцев ждать увлекательного состязания?! Я убежден, что для него сам факт матч – реванша, сама возможность сыграть двадцать четыре партии с Ботвинником значили не менее, чем сохранность короны. И Таль, нимало не заботясь о своем состоянии, вышел на поле брани.

В повторном матче Михаил Ботвинник умело использовал партизанские наскоки Таля в солидных дебютах, легко парировал его необоснованные жертвы. Это состязание показало, что в редчайшем даровании Таля есть еще много минусов, ликвидировать которые могут лишь время и упорная работа. Правда, для того чтобы вскрыть эти минусы, потребовалось несравненное мастерство и искусство Ботвинника,

После поражения сына мать Таля прислала Ботвиннику замечательную телеграмму;

"Вы остались верны себе. Восхищена, но не удивлена. Буду счастлива, если мой Миша-маленький пойдет по стопам Михаила – большого".

Всего лишь год продержал шахматный скипетр уроженец Риги. Правда, и теперь Миша сохранил своеобразный рекорд – никогда еще в истории шахмат не было экс-чемпиона мира в двадцать пять лет. Но это рекорд уже печальный.

Закручинились сторонники Таля – такое несчастье! Как-то теперь сложится судьба их любимца? Ведь это очень больно – падать с шахматного трона! Многие гиганты долго не могли опомниться от таких "ушибов". Александр Алехин два года "спотыкался", проиграв матч Максу Эйве. Хосе Капабланка почти десять лет избавлялся от травмы, полученной в результате проигрыша Алехину!

А что же Таль? Да ничего! Как будто не было ни трона, ни обидного изгнания с трона. Разве все эти удачи или провалы лишили гроссмейстера любимого искусства? Разве отняли у него возможность вновь бросаться в вихрь комбинационных осложнений, атаковать, жертвовать? По-прежнему с ним его любимые шахматы, а успех – это же не главное! Да и время еще есть…

И поверженный чемпион совершает такое, чего опять-таки не знала шахматная история. Всего через несколько месяцев в Бледе играется турнир с участием всех сильнейших гроссмейстеров. Таль бросается в битву и… побеждает всех! Вновь в недоумении и восхищении шахматный мир. Таль "жив", Таль силен! И как быстро сумел оправиться от поражения!

Возродились надежды – ведь скоро турнир претендентов. При такой форме рижанину ничего не стоит повторить свой взлет, совершенный три года назад. Таль начинает готовиться к новому штурму, как вдруг… болезнь сотрясает непрочный организм молодого человека. Вызов врача, госпиталь, операция – какие тут шахматы! Алехин говорил: "Тело не должно мешать шахматисту во время игры". А тело Таля – его опаснейший враг. Когда перед поездкой на турнир претендентов на Кюрасао Мишу отвезли в госпиталь, стало ясно: шансов на успех в новой битве избранных никаких. Таль поехал все-таки на далекий остров, но сколь жалкой была его игра. Серия просчетов, несколько досадных поражений и в довершение всего – снова госпиталь, уже чужой.

Но даже во время тяжелой болезни Таль оставался Талем. Кто еще будет рассказывать врачам о шахматах, когда медицинские сестры дают нюхать хлороформ перед операцией! Миша стоически переносит болезненные приступы, но, пожалуй, слишком уж нерешительно их предупреждает…

Таль готов сразиться в любимую игру во всякое время дня и даже ночи. Он играет блиц до, во время и после труднейшего турнира.

В 1964 году в Амстердаме проводился пятинедельный межзональный турнир. Участники облегченно вздохнули, когда сели в ТУ-104, направляющийся в Москву.

– Слава богу, кончился марафонский турнир, – устало сказал кто-то из гроссмейстеров. – Теперь никаких шахмат по крайней мере месяца на два.

И тут все увидели идущего по проходу юношу с деревянной шахматной доской в руках. Он внимательно присматривался к пассажирам, отыскивая, видимо, самого молодого. Наконец обратился к Талю:

– Вы играете в шахматы?

Рижанин замялся.

– Играю… немножко, – и поднялся с кресла.

Вскоре они сидели за шахматной доской. Первую партию выиграл Таль.

– А вы неплохо играете, – заметил юноша.

После второй победы Таля последовал вопрос:

– А вы кто по профессии?

– Журналист, – ответил Миша. – И… гроссмейстер.

– Ах, так вы Таль! – закричал юноша. – То-то, смотрю, я где-то видел ваше лицо. Оказывается, в газетах. А я пианист Могилевский, лечу из Брюсселя, с конкурса.

Победитель международного конкурса нашел себе самого подходящего партнера – победителя межзонального турнира!..

Однажды в летний полдень Таль с чемоданом в руках появился в шахматном павильоне ЦДСА в Москве.

– Ты откуда? – спросили его коллеги.

– С аэродрома. Только что из Риги. Спешил к началу блицтурнира на первенство Москвы.

– Но ведь ты не москвич!

– А я вне конкурса.

Миша не упустит случая поговорить с любителями шахмат, ответить на их вопросы.

– Что они все звонят! – как-то возмутился Кобленц, когда московские болельщики буквально обрывали телефон в номере Таля.

– Пусть звонят, – ответил Миша. – Это ведь шахматисты!

Его популярности может позавидовать любая кинозвезда. Однажды в Лейпциге он пошел отдохнуть от турнира на стадион.

И вот в перерыве футбольного матча по радио объявили:

– Товарищи, у нас на стадионе присутствует Михаил Таль!

Десятки людей узнают его на улицах, десятки людей помнят по фотографиям его лицо.

– Вы очень похожи на Таля, – сказал Мише прохожий.

– Да, мне это не раз говорили! – согласился гроссмейстер и зашагал дальше.

– Сейчас здоровье Таля, к счастью, улучшается. И поклонники верят, что не раз еще порадуется мир феерическому творчеству шахматного Паганини.

В любом турнире зрители восторженными взглядами провожают быстро бегающую по залу худенькую фигурку. И если вы увидите толпу людей, сгрудившихся около одной из партий, и услышите восхищенный шепот, знайте: здесь играет Михаил Таль!

Выходные данные