ино. Недалеко, всего в нескольких километрах, в Митюрине — я хорошо помню названия потому, что сам из той местности, — стоял штаб 41-го армейского корпуса, которым командовал генерал Фризнер. Однажды я получил приказание выделить проводника в направлении деревни Тупилино. Генерал высылал туда на разведку полувзвод из своей личной охраны. Я вызвался сам быть проводником. В Тупилине я родился, и мне хотелось побывать там, может быть в последний раз. Итак, рано утром мы выступили. Долго ехали лесом…
Полувзвод рысью выбрался из тесно сжавших дорогу зарослей. Кончилось частолесье, впереди замелькали просветы. Копыта простучали по бревенчатому настилу. Взору предстала открытая равнина с виднеющимся невдалеке изломом деревенской улицы. Конники облегченно перевели дух: шутка сказать, пятнадцать километров отмахали в этой глухомани и не встретили партизан. Удача, которой трудно поверить!
Деревушка казалась мертвой: ни дымков над избами, ни стука калиток, ни лая собак. Промчались сразу же на другой конец. Остановились на пригорке. Фельдфебель Шевылев уже приказал было спешиться, когда вдруг заметил, как вдалеке мелькнуло что-то темное, стремившееся к чаще.
— За мной! — фельдфебель направил коня по нескошенной траве в сторону бегущего человека.
Когда Фролов подъехал к опушке, уже шел допрос задержанного. Конники стояли в пешем строю. Лошади были привязаны к деревьям, возле них находился ординарец Шевылева, с наглой усмешкой наблюдавший за происходящим. Фролову бросилось в глаза его необычайное внешнее сходство с фельдфебелем.
Перед солдатами стоял, тяжело дыша, молодой парнишка лет восемнадцати. Левая рука, раненая, безжизненно свисала вдоль тела, правой он прижимал к груди большую ковригу хлеба, видимо только что полученную в деревне. Он грустно смотрел перед собой. Солдаты, стараясь не встречаться с ним взглядом, останавливали взор на не по росту больших галифе, обмотках да потрепанной красноармейской гимнастерке, в мокрой черноте которой роса смешалась с выступившим от бега и напряжения потом.
— Ты партизан! — говорил ему Шевылев. — Но у тебя есть шанс сохранить жизнь, если ты покажешь, где партизанский лагерь.
— Я не партизан.
— Может быть. Но кто тебе дал хлеб, это ты, безусловно, знаешь.
Парнишка еще крепче прижал дорогой дар и отрицательно качнул головой.
Брови Шевылева сложились в бугор недоуменного удивления. Он подошел к своей лошади, достал из притороченной к седлу сумки флягу, сделал несколько больших глотков. Потом снова подошел к пареньку. Привычно сдернул с плеча автомат.
— Могут услышать партизаны. Заберем его лучше в штаб, там допросят, — вмешался Фролов, стоявший в стороне.
— Знаешь что, обер? Не суй нос в чужую компетенцию, — отрезал каратель и нажал на спусковой крючок.
Но автомат не сработал. Тогда ординарец услужливо подал фельдфебелю свое оружие, и длинная очередь почти в упор ударила в паренька.
На обратном пути кавалеристов обстреляли партизаны. Был убит ординарец Шевылева, двое солдат получили легкие ранения…
— Вы встречали Шевылева еще? — спросил Петров.
— Только один раз. В мае сорок пятого, в Чехословакии, во время боев за пражский аэродром. Мы бежали кто куда. Я спрятался под бетонную эстакаду. Смотрю, знакомое лицо, однако пиджак, крестьянские штаны. «Шевылев!» — «Тише! Шевылев убит. Охоты нет держать отчет по своей биографии». Выскочил опрометью… Приметы? Особых не было. Вот только разве в нос он говорил, гнусавил немного. Конников я и видел только один раз. Фамилий не знал.
По возвращении в управление Петров доложил о разговоре с Фроловым полковнику. Тот пригласил сотрудников на краткое совещание.
— Это сообщение заслуживает самого серьезного отношения, — резюмировал начальник управления обмен мнениями. — Проверку поручим нашему работнику в районе товарищу Краснову. Если факты подтвердятся, он же будет вести и розыск Шевылева. Расследовать дело придется вам, товарищ Петров.
Факт расстрела советского военнослужащего в августе 1942 года возле деревни Тупилино, на самой границе Калининской и Смоленской областей, подтвердился. Были выявлены и другие злодеяния Шевылева — бывшего фельдфебеля германской армии. Розыск начался.
Начался розыск человека, о котором известно только то, что он не моложе сорока пяти лет, среднего роста, черноволосый, когда-то носил фамилию Шевылев и что он палач и убийца, оставивший на нашей земле свои кровавые следы…
…Тормоз или газ? Газ! Двигатель заревел. Машина, не послушавшись руля, соскользнула с высокой глинистой колеи и плюхнулась в наполненную водой яму. Мотор заглох. Вот тебе и экономия времени, и кратчайшая дорога! «Федька на пасху на лошади проехал, а уж ты — как по воздуху пролетишь, если только в Гнилушке не застрянешь», — вспомнил Сергей слова женщины, порекомендовавшей ему дорогу, и засмеялся.
Вытянуть машину не удалось, бросить ее здесь на ночь было нельзя.
Неудачливый шофер уже было задремал на заднем сиденье, когда послышались шаги и знакомый голос:
— Не гонялся бы ты, поп, за дешевизною!
Дверца открылась, в луче фонарика — лицо Николая Краснова.
— Ты как попал сюда? — удивился Петров.
— Никакого чуда. Звонил из соседнего сельсовета, сказали, что ты из деревни поехал в город через Гнилушку.
Петров поинтересовался, как идет дело с розыском Шевылева.
— Что говорят солдаты из его команды? Когда они с ним расстались?
— Не знаю. Я еще никого из них не нашел. Но кое-какие сведения собрать удалось. Фролов тебе рассказал правду, но не всю. Шевылев с конниками после расстрела вернулся в деревню и стал доискиваться, кто дал хлеб. По его приказу плетьми избили трех стариков. Он хотел спалить всю деревню, но этому воспрепятствовал Фролов. Сразу после отъезда карателей люди пошли в лес искать раненых…
— Откуда о них стало известно?
— Да от Лукерьи. Когда боец пришел в деревню, он попал в дом к Лукерье. У нее он и попросил хлеба для себя и троих раненых товарищей, прятавшихся в шалаше в лесу, недалеко от деревни. Просил связать их с партизанами. Она дала ему хлеб…
После отъезда карателей (их спугнули выстрелы в бору) все: и старики и дети — пошли в лес, отыскали тело паренька, а недалеко — всего метрах в пятидесяти — и шалаш. Раненых принесли в деревню и поместили у Лукерьи в доме, на чердаке. Вся деревня выхаживала их, оберегала. Команда Шевылева потом еще неделю стояла в деревне, но об этих красноармейцах они не узнали.
— Как я представляю себе дальнейший розыск? — продолжал Николай. — Искать и Шевылева, и солдат команды Фризнера — очевидцев и соучастников его преступлений.
Команда образовалась в декабре 1941 года, во Ржеве. Там в бывших складах Заготзерна гитлеровцы устроили лагерь для военнопленных. 26 декабря всех их выгнали на улицу. Перед строем прошелся фельдфебель Шевылев, к тому времени уже награжденный Железным крестом. Он призывал голодных, измученных людей вступить в карательный отряд для борьбы с партизанами. Добровольцев обещали сразу же накормить. Среди пленных нашлась лишь жалкая горстка предателей.
Вот так и была сформирована эта команда. Принцип — предательство, цена ему — котелок каши… Где шли штабные машины с эмблемой корпуса на дверцах — белые ветвистые рога оленя на черном щите, там скакали и конники Шевылева. Ржевский, Оленинский, Вольский районы.
— И вот на Смоленщине команда исчезла, — закончил свой рассказ Николай. — Корпус остается, конников нет. Сотни документов, а никакой ясности. Я могу тебе показать весь путь 41-го корпуса, назвать все сражения с его участием, знаю, где он был наголову разгромлен, но данных о судьбе той горстки предателей нет.
Сергей посоветовал ему довести до конца опрос местных жителей, поговорить со всеми людьми, даже с теми, кто видел этих конников хотя бы один раз или только слышал о них.
— Я уже разговаривал со многими жителями тех деревень, где останавливался Шевылев. Они мало что добавили к сказанному Фроловым, разве только прозвище, которым окрестили Шевылева в округе: Гунявый. Там, где размещался штаб корпуса, все местное население из деревни выгоняли.
— Так вот, по-моему, надо поговорить со всеми без исключения. Случайно оброненная фраза, слово, примета — все, что могло сохраниться в их памяти, может навести на след.
Чем чаще вспоминал Николай свой ночной разговор со следователем, тем больше убеждался в правоте его слов.
И он снова пошел по пути, пройденному головорезами из охранной группы генерала Фризнера. Ночевки в тех же деревнях, встречи в поле, разговоры на завалинках, беседы в колхозных канцеляриях — везде люди отвечали охотно, желая помочь сдернуть завесу с прошлого.
Сотрудник органов государственной безопасности узнал имена почти всех конников, мог теперь обрисовать характер, привычки почти каждого из них. И все-таки ни одной фамилии!
Наконец поиск снова привел Краснова в Тупилино.
В Тупилино Краснов пришел как раз в тот момент, когда там ревели два трактора: бригадир рушил старую хату Лукерьи Гавриловой. С этой женщиной, хотя в его материалах она и занимала важное место, Краснов пока еще не беседовал: она долго лежала в больнице, находясь в столь тяжелом состоянии, что врачи запрещали ей разговаривать, а потом уехала к своим родственникам не то на Урал, не то на Дальний Восток, и он так и не смог узнать ее точный адрес.
Со слов других лиц было известно, что хотя солдаты команды ставили своих коней в ее дворе, но она с карателями совсем не общалась: ее выгнали из дома, и она приютилась на другом конце деревни. Но, интересно, как же жили на чердаке ее дома трое раненых бойцов? Не может же быть, чтобы они целую неделю находились без пищи, без воды и ухода? Значит, Лукерья все-таки нашла способ поддерживать их и в эти трудные дни?
…Оба трактора натужно заревели и рванули стальной трос. Старый дом рухнул, подняв громадное облако пыли, мусора и мелких щепок. Грохот свалившейся кровли, треск ломающихся балок и опор слился с восторженным криком детворы.