— Тише, драгоман! Скажите лучше нам в двух словах, что это за люди сидят там?
— Это студенты богословия.
Мы подходим поближе и присматриваемся к ним. Они босы и худы, имеют утомлённый вид; они разбирают манускрипты. Перед ними лежат книги, они сидят и заучивают что-то наизусть. Это юноши, посвятившие себя служению пророку. Несмотря на то, что наш проводник говорил громко, никто из студентов не поднял глаз, ни один. «Вот это так хорошо!» — думаем мы. Из такого материала действительно могут выйти прекрасные, сильные фанатизмом проповедники, которые не станут лицемерить и вступать в сделки с совестью и лукавить. У христиан обстоит дело так, что священники должны приноравливать своё учение к современности. Они должны не отставать от времени, должны считаться с ним.
Мы обходим Софийский собор вдоль и поперёк, но часто возвращаемся снова к студентам. Так как у нас явилось подозрение, уж не притворяются ли они, зная, что здесь иностранцы, будто они погружены в изучение Корана, — мы попросили нашего провожатого постоять на месте, а сами стали подкрадываться и прислушиваться то к тому, то к другому студенту, чтобы застать его врасплох. Однако все читали. Они читали без перерыва, покачивая головой в такт, как дети, готовящие уроки. Мы долго стояли и наблюдали украдкой за молодым человеком необыкновенной красоты. На голове у него ничего не было, его рубашка и энтори были открыты на груди до самого пояса; у него была прекраснейшая форма головы. Неожиданно, когда мы уже некоторое время простояли неподвижно притаившись, он вдруг поднял глаза, направил взгляд свой прямо нам в лицо и продолжал шептать губами, словно повторяя урок самому себе. Я никогда этого не забуду. Этот горящий взгляд смотрел куда-то далеко, мимо нас; потом он опять погрузился в свою книгу, едва ли даже заметив нас. Если бы мы были хоть королём с королевой во всём облачении, он остался бы столь же равнодушен к нашему присутствию. «Может быть, это перекрёстный свет в мечети мешает ему видеть нас», — думаем мы по своему хитроумию. И мы проверяем: один из нас подходит к молодому человеку, а другой остаётся на месте. Однако мы ошиблись, — свет оказался самым правильным.
Это было просто сильнейшее желание запомнить слова пророка такими, какими они стоят вот тут, перед ним, какими они ослепляют глаза его. И он сидел, и учил их наизусть. И 300 миллионов людей ходят тут по земле с тем же желанием, с тем же стремлением, как и он. Пророк не всегда выражался ясно, язык его прозрения высок и тёмен, — вечен. Но слово его не было принижено до повседневности и объяснено каким-нибудь болтливым священником. Пророка читают и только. И вникают в него.
«Наш» пророк тоже не всегда выражался ясно. Его ученики не понимали Его. А когда они спрашивали Его мнения о высоких и священных предметах, Он давал им ответы, которых они тоже не понимали. Тайна не должна быть понятна, она не для обсуждения. Но если хочешь разрушить, рассеять великие и священные понятия, то для этого следует «объяснить» тайну, сделать её удобопонятной, понизить её до понятия церковной публики, «американизировать» её.
Проводник предлагает нам идти сейчас в гостиницу перекусить. Ни в коем случае, не может быть речи об этом, ведите нас в турецкую харчевню.
— До неё далеко, — возражает проводник.
— Ну так что же, подавайте нам двое носилок, мы желаем совершить этот путь по-турецки.
Проводник направляется с нами к экипажу, запряжённому парой. Без дальних разговоров, приказывает он кучеру везти нас через мост Галаты.
И мы садимся разочарованные.
Мы мечтали о чём-то в роде носилок, сопровождаемых евнухами, с глашатаем, жезлом пролагающим нам путь по улицам. Так, должно быть, и бывает в больших городах Египта. Но тут был экипаж!
Мост необычайно длинен и качается от усиленного движения, словно качели. При въезде мы должны уплатить маленькую пошлину за проезд. Сплошная толпа идущих и едущих движется нам навстречу или в одном направлении с нами. Красные фески пестрят по всему мосту, насколько глаз хватает. Это очень своеобразный вид: голова к голове все в красных шапочках, все в движении, — целый поток, по которому плывут красные маки.
Переехав мост, мы въезжаем в новый квартал. Здесь преобладают тюрбаны. Кучер с удивительной ловкостью лавирует среди этой давки. Мы едем со всей скоростью, какая возможна по состоянию дороги и самой улицы. Мы въезжаем в тихую часть города. Тут сады, маленькие рощи акаций, дома с зелёными решётками на окнах и балконах — мы в царстве гаремов.
— Здесь живёт мать султана, — заявляет проводник. Ни часовых, никакой стражи, простой дом, это и есть дворец — а на нём зелёные решётки. Рядом дворец сестры султана. Опять те же решётки. Подъезжаем к гарему губернатора. Дом этот замок; губернатор богат, у него сорок жён. И наш грек покачивает головой, показывая этим, что его воззрения — воззрения христианина: жена должна быть одна.
Подъезжаем к харчевне. Оказывается, что хитрый грек привёз нас в самый обыкновенный ресторан, который содержат его соотечественники. Учреждение скучнейшее, в европейском стиле, с лакеями в смокингах с атласными отворотами. Но теперь с этим уж ничего не поделаешь; мы сделали, как нам сказали проводник: сели и поели.
Зато мы быстро покончили с этим.
— Что ж теперь? — спрашиваем мы проводника. — Мы опять хотим на волю. А вы можете оставаться.
— Моя обязанность сопровождать вас, — отвечает он. — Сегодня у нас «воющие дервиши». Только сейчас ещё рано, это будет после полудня. А теперь можно посмотреть базар.
И мы едем на базар. «Вот теперь следовало бы, — думаю я, — быть восточным поэтом и воспеть всё это великолепие и погрузиться в арабскую ночь!» Но в базаре нет ничего сказочного, — это целый лабиринт лавок, где продаются всевозможные товары. Лавки с шелками, лавки с драгоценностями являются в то же время и местом сборища гаремных дам, сопровождаемых невольницами. Каждый проулочек в этом лабиринте имеет свою специальность: в одном только ткачи, в другом только рабочие металлического производства, в третьем — мясники и т. д. В одном переулочке с пахучими пряностями мы часто чихаем. У каждой двери стоят открытые мешки со специями, а нагружённые верблюды, только что пришедшие с Востока, подвозят всё больше и больше тех же товаров.
— Чего вы желаете купить? — спрашивает проводник, уже готовый указать нам дорогу.
— Ничего! Абсолютно ничего! — отвечаю я тоном, не терпящим возражения. Тут мне приходит в голову, что нам следует вернуться в гостиницу — там могут быть письма для нас.
Но этот бессовестный человек не оказывает мне ни малейшей поддержки. Мы стоим перед мастерской золотых дел мастера. У проводника самый несчастный вид, — право, это чистая случайность, что он остановился тут.
И мы останавливаемся.
Нужно бесконечно долгое время, чтобы осмотреть всё это, а я тороплюсь уйти.
Но неужели я не нахожу, что этот кофейничек с изумрудным узором очень мил?
О, конечно.
А эта замечательная маленькая булавочка с единственной крупной бирюзой тоже на редкость красива; да она вовсе и не дорога, наверно.
Но теперь я уже совсем уверен, что в гостинице есть письма.
— Мы можем прийти сюда в другой раз, — говорит проводник, видя, что я человек беспримерной стойкости.
С этим я совершенно согласен. Ну, конечно, мы можем прийти опять завтра. И тогда мы придём пораньше до завтрака.
Да, но булавка с бирюзой будет уж, может быть, продана тогда.
— Ого! — говорю я, точно я уже бывал здесь раньше и всё здесь знаю. — Тут тысяча таких лавок, и в каждой по такой булавке, как эта. Но завтра мы первым делом придём сюда.
Благодаря этому обещанию, мне удалось урваться.
Однако я оглянулся на лавку. Она всё-таки была преддверием к сказке. Там были украшения из далёкого мира, в причудливом сказочном стиле, плоды неведомой нам фантазии. И навстречу нам лился блеск от всех камней Востока.
III. Кладбище и дервиши
Мы переезжаем Босфор на пароме. Мы спустились вниз на свой страх, чтобы избегнуть проводника. «Пусть его походит да поищет нас там по мосту!» — думаем мы и радуемся нашему спасению. Ну его, с его дервишами!
Мы хотим переправиться в священное место Эйюб, о котором мы читали много лет назад. Некоторое затруднение представляет для нас получить билеты у кассы. Мы не можем говорить, не можем сосчитать деньги, мы даже не можем с достаточной убедительностью выразить, что нам нужно два билета. Требуется немало времени, чтобы сладить с нами, мы задерживаем кассира, а за нами стоит в тесноте и давке целая толпа и ждёт; но мы не встречаем однако же ни одного недовольного взгляда. Наконец у каждого из нас в руках по кусочку зелёной бумажки, и мы вместе с живым потоком людей спускаемся к парому.
Тихий полдень. Бесконечная сутолока лодок, маленьких пароходов и барок окружает нас. Здесь, как и в других приморских местах, мальчишки в рубашонках гребут, как взрослые. Тут и ялики, тут и военные суда неслыханных размеров, великолепные лодки и каики с высокими раззолочёнными носами. В каиках сидят знатные господа, закутанные вуалями дамы, и гребут в них евнухи. Моя спутница кивает дамам, и те тоже кивают в ответ. Они лежат в лодке на подушках, но с головами приподнятыми на борт. Одеты они причудливо.
На пароме собрались все племена Востока. Женщины вперемежку с мужчинами: дети, девочки-подростки, некоторые из них с прехорошенькими лицами. Когда паром двинулся и поднялся ветер, вуали многих красивых женщин стало относить в сторону. Однако они не очень-то спешат ими снова укрыться. А ветер становится всё сильнее и сильнее, и всё больше и больше красавиц открывается миру. Мы узнаём ещё одну уловку Востока: старуха сидит с лицом, обращённым прямо против ветра, — и чем сильнее ветер, тем плотнее прилипает вуаль к её лицу. Но красавица-то непременно сядет как раз боком.
И, действительно, было на что посмотреть. Какой огонь загорался в глазах у многих эфенди, когда отлетало какое-нибудь покрывало!