Стояла мягкая осенняя ночь, в ветре растворялись случайные звуки — кто-то захлопнул дверь, кто-то запер оконную раму. Артур лежал поперек крыльца, стараясь держаться подальше от тротуара. Кто-то прошел мимо, напевая веселую песенку и не замечая ничего вокруг себя. Артур наполовину спал, но время от времени открывал глаза, чтобы убедиться, что улица по-прежнему на месте, и заверить себя, что он не в кровати, хотя жесткая каменная ступень была такой же круглой и мягкой, как подушка. Он испытывал чувство отрешенного блаженства, ибо отвратительные позывы к рвоте прошли, а вместе с тем в организме сохранялось достаточное количество алкоголя, чтобы испытывать одновременно душевный подъем и желание погрузиться в сон. Артур решил провести любопытный эксперимент — заговорить вслух, дабы выяснить, способен ли он услышать собственный голос. «Наплевать, наплевать, наплевать», — бормотал он в ответ на приходящие в голову вопросы, хорошо ли это — спать с женщиной, у которой есть муж и двое детей, напиваться как свинья, залив в себя семь порций джина и бессчетное количество пинт пива, скатываться с лестницы и блевать на незнакомых мужчину и женщину. Блаженство и чувство вины объединили усилия таким образом, что уже не вызывали тревоги, но просто погружали в приятное безразличие. Следующее, что он увидел, была Бренда; наклонившись, она больно упиралась негнущимися пальцами в его ребра.
— Ага! — заворчал он, уловив исходящий от нее запах дрожжей и хмеля. — Пьянствовала!
— Кто это говорит! — возмутилась она, размахивая руками так, словно привела с собой целую кучу зрителей. — Всего-то две пинты выпила и три оранжада, а он что-то там толкует о пьянке. Зато я все увидела в пабе — как ты скатился с лестницы и облевал людей.
Артур встал на ноги — твердо, с ясной головой.
— Но теперь-то, цыпленок, я в норме. Извини, что не получилось вернуться к тебе там, в пабе, право, не знаю, что со мной стряслось.
— Как-нибудь расскажу, — рассмеялась Бренда. — А сейчас не шуми, когда в дом войдем, а то дети проснутся.
Поосторожнее, сказал он себе, соседи, которым до всего есть дело, могут проболтаться Джеку. Он откинул у нее с воротника пальто прядь волос и поцеловал в шею. Бренда раздраженно обернулась:
— Неужели нельзя дождаться, пока поднимемся наверх?
— Нельзя, — с насмешливой ухмылкой признался Артур.
— Все равно придется, — сказала она, открывая перед ним дверь.
Пока Бренда возилась с замками и задвижками, Артур стоял посреди гостиной, вдыхая слабые запахи резины и машинного масла, исходящие от велосипеда Джека, прислоненного к огромному, чуть не во всю стену, посудному шкафу. Это было небольшое полутемное замкнутое пространство с его давно привычными приметами быта другого мужчины: старомодные стулья, кушетка, камин, настольные часы, тикающие на каминной полке, запах грубой оберточной бумаги и земли в цветочных горшках, обычный налет пыли, оставшаяся с зимы сажа в дымоходе, запах плесени, пропитавшей ковровые дорожки под столом и камином. Бренде эта комната известна все те семь лет, что она замужем за Джеком, и все же она не могла сродниться с ней так, как Артур за десять секунд, пока она возилась с ключами.
Он зацепился за педаль велосипеда и, вскрикнув от боли, выругал про себя Джека за дурость: зачем ставить его в таком неудобном месте?
— Ну и что он себе думает, как мне войти сюда, когда на пути торчит эта хреновина? — ухмыльнулся он. — Передай ему, что я велел на следующей же неделе переставить ее во двор, чтобы не торчала у всех на виду.
— Тихо ты, — прошипела Бренда, и, словно два вора, они скользнули в столовую, где при свете электрической лампы виднелись все еще остающиеся на столе следы ужина — чайные чашки, тарелки, банка с повидлом, хлеб. Из ближайшего двора донесся кошачий визг, хлопнула крышка мусорного бака.
— Ну и что? — в полный голос сказал Артур, распрямляясь во весь свой рост. — Какой смысл шептаться, когда снаружи такой тарарам?
Они стояли между столом и каминной решеткой, и Бренда закинула ему руки за шею. Целуя ее, Артур повернул голову так, чтобы увидеть самого себя в овальном зеркале над полкой. Рассматривая себя под таким углом, он с расширившимися глазами отметил всклокоченные коротко стриженные волосы, торчащие, как иглы дикобраза-блондина, и заживающий на щеке след от старого прыща.
— Не надо сегодня слишком долго задерживаться, Артур, — нежно сказала Бренда.
Он выпустил ее и, зная здесь каждый уголок как свои пять пальцев и действуя так, словно это был его дом, стянул куртку и рубаху и прошел в посудомоечную, чтобы стереть с лица следы усталости. Оказавшись в постели, заснут они не сразу, и ему хотелось оставаться свежим в течение хотя бы часа, а уж потом он отправится в бесконечный спуск по теплому ложу, ощущая рядом с собой податливое тело Бренды.
Было десять утра, а она все еще спала. Солнце пробивалось сквозь окно, принося со своими лучами уличный шум: воскресный перезвон бутылок в сумках молочников, совершающих обход района, голоса мальчишек — разносчиков газет, перекрикивающихся друг с другом, цокая каблуками по тротуару и рассовывая по почтовым ящикам свернутые газеты с кроссвордами, прогнозом погоды, спортивными новостями и новостями скандальными, которые будут сладострастно и вместе с тем лениво обсуждаться за тарелкой с беконом и помидорами, под кружку крепкого сладкого чая.
Артур повернулся к Бренде, грузно лежащей рядом с ним, и сел, чтобы рассмотреть ее получше. Она бесшумно дышала, волосы рассыпались по подушке, груди, высовывавшиеся из комбинации, прикрывала полная гладкая рука, словно в попытке защититься от чего-то, испугавшего ее во сне. Артур услышал, что в спальне на противоположной стороне лестничной площадки играют двое ее детей.
— Это мой медвежонок, это наш Джеки, — говорил один. — Отдай немедленно, иначе скажу маме.
В ответ донеслись приглушенные угрозы другого, не желавшего расставаться со своей добычей.
Артур блаженно скользнул под одеяло.
— Бренда, — негромко позвал он, — вставай, цыпленок, просыпайся.
Она повернулась и прижалась лицом к его груди.
— Сладкая ты моя, — прошептал он.
— Который час? — невнятно пробормотала Бренда, обжигая его кожу своим горячим дыханием.
— Половина двенадцатого, — соврал он.
Она вскочила с кровати — на одной щеке следы от смятой простыни, карие глаза широко открыты.
— В своем репертуаре, да? — взвизгнула она. — Из всех вралей, которых я когда-нибудь знала, ты самый бессовестный.
— Ну да, приврать я всегда любил, — ухмыльнулся он. — И у меня это недурно получалось.
— Врали долго не живут, — парировала Бренда.
— Ладно, сейчас только десять, — признал он, потрепав ее по затылку.
— Ну и денек вчера был, — вспомнила вдруг Бренда и засмеялась.
Его память тоже ожила. Пойла из него наружу вышло больше, чем из Болтуна, потом он скатился с лестницы и заблевал какую-то парочку.
— Кажется, тыща лет прошла. — Артур засмеялся, обнял любовницу за плечи, поцеловал в губы, потом в шею, в грудь, прижался ногой к ее бедру. — Ты у меня такая красотка, Бренда. Давай-ка ляжем.
— Мам, — донесся до них чей-то жалобный голосок.
Бренда оттолкнула Артура.
— Возвращайся в кровать, Джеки.
— Уже поздно, — захныкал малыш за дверью. — Я хочу чаю.
— Ложись, я сказала.
Они услышали шаркающие детские шажки.
— Хочу поздороваться с дядей Артуром, — капризно протянул Джеки.
— Вот негодник, — беззлобно пробормотал Артур, смиряясь с неизбежностью. — Даже в воскресное утро покоя нет.
— Не дразни его. — Бренда уселась на кровати и оправила комбинацию.
Джеки не унимался. Теперь он сильно пнул пяткой дверь.
— Дядя Артур, можно войти?
— Негодник ты этакий.
Мальчик засмеялся, понимая, что теперь ему ничего не грозит.
— Ступай вниз, в гостиную, и притащи-ка сюда «Новости», газету только что сунули в почтовый ящик. Тогда я тебя впущу.
Босые подошвы приглушенно застучали по деревянным ступеням. Артур и Бренда слышали, как мальчик быстро спустился в гостиную, затем, задыхаясь, понесся вверх по лестнице. Они отпрянули друг от друга в тот самый момент, когда Джеки ворвался в спальню. Мальчик швырнул газету на кровать и, прыгнув следом, зажал ее между своим животом и ногой Артура. Тот вытащил газету, одной рукой поднял паренька на воздух и держал, пока тот не начал икать и задыхаться от смеха. Тогда Бренда велела опустить его, а то вдруг еще припадок случится.
— Юный Джеки, — проговорил Артур, глядя на возбужденное личико пятилетнего ребенка с нежной кожей и светлыми волосами, такого свежего в своей детской рубашонке и чистого после утреннего купанья. — Ах ты, маленький негодник, юный Джеки, юный жокей. — Он опустил его, и мальчик прижался к нему, ласкаясь, как кролик.
— Слушай, — сказал Артур, дыша ему в ухо, — а теперь поднимайся и притащи мне брюки вон с того стула. Получишь шиллинг.
— Не порть ребенка, — сказала Бренда, прикасаясь к нему под одеялом. — У него и без того довольно денег. — Она выбралась из постели и сняла висевшую на нижней перекладине кровати юбку. Артур и Джеки оба, не отводя глаз, смотрели, как она одевается, явно поглощенные разнообразными тайнами тела, которые исчезали одна за другой под каждым очередным предметом одежды.
— Ну и что? — возразил Артур, вынужденный оправдывать свою щедрость. — Что плохого в том, что я дам ему монету? Мне и самому в детстве перепадало по полпенни.
Для воскресного утра Бренда была одета легко и просто: светлая блуза с открытым воротом, просторная серая юбка, туфли без задников. Волосы она небрежно скрутила на затылке.
— Все, Артур, поднимайся. Скоро одиннадцать. До двенадцати ты должен уйти из дома, вряд ли Джек обрадуется, увидев тебя здесь.
— Вот ублюдок, — пробурчал Артур, удерживая Джеки на вытянутых руках и строя ему рожицы. — Вот ты кого любишь? — спросил он и громко рассмеялся. — Кого ты любишь, юный пират?