знецов, — из 20 разных ручек, как правило, 16–18 отправлялись обратно, без пары. Новых видов ручек становится всё больше. Я начинал постепенно сходить с ума. Ручки, ручки, ручки… Ручки. Крупный пот капал с моего лба, вены вздувались, ноги ныли от усталости. А люди всё ходили и задавали вопросы. Я бегал по всему залу в поисках книжки, а потом снова возвращался к ручкам. Я снова нагибался к ящику и снова доставал их из ящиков. Мне хотелось сблевать. Я подошёл к администратору и попросил перерыв:
— Обеденный перерыв? — недоверчиво переспросил он. Ему казалось, видимо, что я не отношусь к тому типу людей, которые принимают пищу.
— Да, он самый.
— К сожалению, обед только до четырёх. Сейчас уже без пяти четыре. Ничем не могу помочь. Жди окончания смены.
— Хорошо, могу я сходить в туалет?
— Да, но только быстро.
Я спустился в туалет, аккуратно сблевал, умыл лицо и возвратился обратно. Перед глазами мелькали всполохи, возникали кружочки и квадратики. Меня ожидали ручки.
По дороге я встретил одного из стажёров, длинного и слишком улыбчивого. Он снова улыбнулся и спросил:
— Как дела?
— Кажется, сейчас умру, — сообщил я ему.
— И я, — улыбаясь, откликнулся он.
— Эй, ты чего там стоишь!? — красный и злобный, кричал через весь зал администратор.
— Я иду.
— Живее! Он тебе зарплату не заплатит, — буркнул, уходя, циплячеволосый.
Оказалось, что пока я блевал, завезли новую партию письменных принадлежностей. Я продолжил трудиться. Оставалась пара часов до конца рабочего дня, но большая часть ручек всё ещё была в ящике, и ни один ценник ещё не был наклеен. Меня колотила крупная дрожь. Руки и ноги тряслись от усталости. Пока я раскладывал ручки, люди подходили и смотрели ручки, а потом клали их куда попало, то есть в совершенно неправильные ячейки… Я глухо стонал.
Когда до конца рабочего дня оставалось полчаса, я принялся запихивать оставшиеся ручки в первые попавшиеся ячейки, подкладывая под те ручки, что уже лежали там. В 22.05 я впихнул последнюю горсть ручек в самую нижнюю ячейку и направился к кассе, чтобы сдать бейдж. Я почти ничего не соображал, только чувствовал голод и боль во всём теле. У кассы стояла пухлая девушка-стажёр — отложив на полку очки, она отирала слёзы. Перед ней стояли, доверху набитые тетрадями, пухлые ящики. Я отвернулся и прошёл мимо. Меня окликнул администратор.
— Ты куда?
— Домой, — еле звуча, откликнулся я.
— Я не понял, ты хочешь получить работу или хочешь домой? — следуя за мной, наседал циплячеволосый.
— Я хочу домой, — ответил я без раздумий.
— Ладно. Значит, ты хочешь домой и тебе плевать на то, что этой бедной девочке придётся до утра возиться с тетрадями?
— Получается, что так, — пожав плечами, я продолжал движение.
— Но она же умрёт! Она не выдержит!
Я был уже у двери.
— Погоди-ка, стажёр! — администратор настиг меня одним хищным длинноногим прыжком. — Ты ещё не закончил работу!
— Я закончил.
— Ничего подобного, — он указал рукой на кассу. Под ней томился ещё один огромный ящик с жирными маркерами, пылившийся здесь, судя по всему, не меньше месяца.
— Привыкай завершать работу до конца, — процедил он, вращая яростными глазами.
Уже в первом часу, запихнув оставшиеся ручки под стеллаж, я бросил бейдж на пол и, пройдя мимо кассы, открыл дверь и вышел на улицу.
— Жду тебя завтра, в то же время! — услышал я голос циплячеволосого диктатора за спиной.
Добравшись до дома в полуобморочном состоянии, я еле стащил с распухших ног ботинки и залез в ванную. Изучая сморщенные от воды пальцы, я размышлял о существующем положении вещей. Мысли мои были безрадостны. Неужели в таких муках трудовой человек зарабатывает себе на хлеб? Неужели это и есть настоящая взрослая жизнь, наступления которой я так нетерпеливо ожидал в детстве? Да ведь перед такой «взрослой жизнью» ад общеобразовательной школы покажется чистилищем! Нет уж, лучше быть вечным студентом: ходить без денег, на парах мирно спать или читать журнал «Эсквайр». Но безденежным студентом я быть больше не мог, и дальше профессии стали сменять одна другую с калейдоскопической стремительностью.
Кем я только не поработал за последующие два года: в глянцевом журнале — курьером, в «Детском мире» — грузчиком, экспедитором, в зоопарке — уборщиком, ряженым супергероем, в виноторговой компании — мерчендайзером, даже опустился до скотоложеской работы официанта, но нигде не сумел вынести больше месяца. Сначала я думал, что просто не создан для нормального труда — основная масса людей быстро привыкает и к ежедневному раннему пробуждению, и к рутинной многочасовой работе, я же не только не мог привыкнуть, но напротив, день ото дня чувствовал себя всё хуже. Все работы убивали, насиловали меня, сколько я ни менял их одну на другую. Но потом барабанщик Фил, являвшийся прогрессивным левым мыслителем, объяснил мне, что моя страстная тяга к перемене рабочих мест есть выражение моего стремления к социальной свободе и подсознательного протеста против подлого буржуазного миропорядка. Я, по мнению Фила, презирал капитализм, не желал становиться его частью и обрастать внутри него какими-либо социальными связями. Фил гордился мной, но сам пошёл ещё дальше — не работая никогда и нигде.
Последовательный антибуржуазный протест иссяк, когда я устроился на свою нынешнюю работу, в офис.
Вакансия подкупила меня лаконизмом: нужен сотрудник, гибкий график, конкурентная зарплата. О требованиях к соискателю и его предполагаемых обязанностях не было сказано ни слова. Заинтригованный, я позвонил.
Здание офиса находилось в непосредственной близости от Кремля, на противоположной стороне реки. Неприметное неопределённого бежево-зелёного цвета здание, потрёпанное, с выпирающими рёбрами кирпичей и стеклопакетами, плотно занавешенными жалюзи. Никакой вывески при входе не имелось. Я зашёл, подавляя внезапно подступившую к горлу тревогу. В своём кабинете меня ожидал будущий начальник: Олег Валентинович, седобородый низкорослый, почти что карлик, мужчина с крупной лысоватой головой. Он был одет экстравагантно: оранжевая рубашка, широкий галстук в горошек, пёстрые подтяжки, желтовато-белые туфли с заострёнными носами. Он энергично двигался по кабинету, много и размашисто жестикулируя и брызжа слюной, но при этом имел вид глубоко уставшего, измученного бессонницей человека. На окне громко работал портативный радиоприёмник, настроенный на «Эхо Москвы». Олег Валентинович говорил много и красноречиво, но так и не произнёс ничего конкретного о моих обязанностях. Разве что упомянул вскользь о некоей «работе с документами», что меня вполне устроило. Деньги будущий начальник обещал неплохие, учитывая всего лишь трёхдневную рабочую неделю. Мы пожали друг другу вспотевшие руки, и я вышел на работу уже через два дня.
Истерзанный безденежьем, но обласканный, изнеженный бездельем, я с противоречивым чувством оделся и доставил своё безжизненное тело в офис задолго до начала рабочего дня. Влив в себя несколько чашек американо из мрачной кофе-машины, я немного пришёл в себя и, оглядевшись, обнаружил себя в просторном и пустом помещении, спрятанном от окружающего мира плотными жалюзи. Возле окна, в углу, я заметил необжитое рабочее место: никаких тебе фигурок зверушек, кружек и даже календариков. «Моё», — догадался я. По-хозяйски плюхнулся, скрипнув креслом, погладил рукой чистый, немного влажный отчего-то стол. На столе возлежала кипа бумаг: стандарты, положения, выжимки из трудового законодательства, нормативные тексты на английском языке и прочее, а сверху, как вишенка торта — клочок бумажки с размашистой начальничьей надписью: «постепенно вникнуть». Поначалу я и правда постепенно вникал, причём весьма старательно, вчитываясь в листы с бессмысленным набором предложений. Но потом быстро понял, что усердие моё было совершенно напрасным.
Помимо меня, в зависимости от обстоятельств, в офисе дежурило от шести до восьми человек: в основном, студенты и аспиранты, но были и две почтённого возраста суровые дамы. Дамы намеренно не общались друг с другом, ища расположения у нас, молодых. Со мной, к моему удовольствию, они общались чуть меньше и настороженно, вероятно, опасаясь моего неформатного вида. В офисе царил строгий дресс-код — все сотрудники в обязательном порядке носили на себе белую, с длинным рукавом, рубашку — традиционную спецодежду для офисного пролетариата. При этом рубашка могла не подходить по размеру, и носить её можно было с чем угодно — с джинсами, или с короткой юбкой, я думаю, даже если бы я пришёл в трусах и в необъятной рубашке-простыне для двухсоткиллограмового Шакила О’Нила, никто бы не сказал мне и слова. Это глупое правило требовало неукоснительного соблюдения: если вдруг кто-то забывал белую рубашку дома, она моментально выдавалась из гардероба. Второе правило: чёткое соблюдение рабочего графика. Можно было смело переносить свои рабочие дни в зависимости от желания, однако ни в коем случае нельзя было опаздывать и уходить раньше времени. С девяти до шести сотрудник обязан был находиться на рабочем месте, исключая, само собой, обеденный перерыв. Как сотрудник при этом заполнял эти рабочие часы, никого особенно не волновало. Чаще всего мы убивали время за чтением журналов и книг, многочасовым сидением в жж и фэйсбуках. Сражаясь со скукой, я завёл аккаунт моей группы во всех существующих соцсетях, и рассылал десятками приглашения. Увы, несмотря на мою интернет-активность, число участников не только не увеличивалось, но постепенно убывало. Ситуацию не спасали даже фотографии котиков и женских грудей, которыми я ежедневно насыщал альбомы.
Иногда, несколько раз в месяц, начальник приносил задания: какие-то папки бумаг или журналы, которые нуждались в ксерокопировании. После недель полнейшего безделья отксерокопировать несколько десятков страниц было тяжело: пальцы быстро затекали, нагревались от светодиодов, страницы не слушались и рассыпались. Чаще всего я имел дело с какими-то статьями из журналов и рецептами блюд. И только изредка — с внутренней документацией. Дважды мне доверяли перевести англоязычные статьи: мой английский был довольно хорош, хотя и несколько специфичен (я обучался языку не по школьным учебникам, а по песням «Clash» и «The Stooges»), тем не менее, статьи я мог переводить с листа. Гораздо тяжелее было просто набирать их, долго и нудно стирая пальцы о клавиши.