— А это — Наргиз, — Майя представила мне свою спутницу — невысокую черноволосую девушку, одетую в вязаное платье. Девушка без улыбки кивнула мне.
Я пригласил их за стол. Майя уселась бодро и решительно, задев меня грудью, Наргиз — опасливо, на краешек стула, переводя внимательный взгляд с меня на моё пиво и обратно. Я же следил за её руками, аккуратно взрезавшими свой бутерброд при помощи тупого пластикового ножа. Пышноволосая, с черноглазым, пронзительным взором, Наргиз своей внешностью напомнила мне певицу Грейс Слик. Я понял это, когда сами собой в голове прозвучало: «Want you need somebody to love, Don’t you need somebody to love?..». Постер с роскошной хиппи-певицей провёл на стене в моей комнате много времени — стыдно сказать, сколько раз я… короче говоря, Грейс Слик мне очень нравилась. Я собрал, возможно, самую полную коллекцию её фотографий, каждую из которых бережно поместил под целлофан пухлого, в кожаном переплёте, альбома. Магия рассыпалась, когда на глаза мне случайно попалось её фото несколькигодничной давности. Вместо языческой богини я увидел милую крючконосую старушку с белоснежным шаром волос вокруг черепа. С тех пор всерьёз и надолго в моей комнате воцарилась Дебби Харри, вероломно сместившая с пьедестала кумиров старуху Грейс.
Из рассказа Майи следовало, что она и Наргиз вместе стажировались в рекламном агентстве, располагавшемся в двух шагах отсюда. Вкратце обрисовав своё нынешнее положение — Майя заканчивала бакалавриат, жила с родителями, успела уже побывать замужем и развестись, не нажив детей, я полагаю, к всеобщему благу — она углубилась в воспоминания из нашего совместного беспокойного прошлого. Не отрываясь от еды, мы обменивались с ней короткими фразами, примерно такими: «Как давно мы не виделись!.. Да уж, давненько… А ведь хорошо мы проводили время! Помню, я лежала в ванной обкуренная, в одежде, а ты поливал меня из душа… Нет, что-то такого не припомню. Наверное, это был не я… Ах, ну да, точно, но всё равно… Время-то мы хорошо проводили… Да, были времена… Надо бы как-нибудь повторить!.. Это конечно, это обязательно… О, ты живёшь один? Любопытно, очень интересно. Но ты приглашай, если, там… будет желание, время… Конечно, если хочешь, можно прямо сегодня, после работы, у меня убрано, купим вина, посидим… Вот это хорошо, вот это здорово! А ты не против, если Наргиз пойдёт с нами, она рядом с тобой живёт, поблизости… Конечно, конечно, приходите, я буду ждать…».
Я отпил умеренно гадкого пива, слизнул пенку с губ и уловил очередной настороженный взгляд Наргиз.
— Что-то не так? — поинтересовался я, не сдержавшись.
— Ты… пьёшь пиво во время обеденного перерыва? — произнесла она голосом, преисполненным холодного ужаса. Таким голосом следователь спрашивает у маньяка-людоеда: «Ты… и вправду съел живьём всех этих детей?»
— Ну а что же мне ещё пить? — я искренне удивился. — Здесь не подают ни вина, ни виски. Даже слабоалкогольных коктейлей — и тех не подают. Так что приходится, да, ничего не попишешь.
Девушки ушли, а я посидел ещё немного наедине с остатками пищи, среди скомканных жирных бумаг. «Ты… пьёшь пиво… в обеденный перерыв…» — озвучил я ещё раз слова Наргиз вслух. Надежда на секс втроем, едва вспыхнув, окончательно угасла.
Поглотив всю еду и затупив несколько мятных зубочисток о свои скалистые зубы, я, кряхтя, встал и отправился обратно в офис. Живот благодушно урчал.
После обеденного перерыва, как всегда, к нам заглянул начальник. Карнавально одетый (в просторную зелёную рубашку, абрикосовый галстук в косую полоску, светлые брюки и жилетку), он по привычке перемещал своё энергичное маленькое тело из конца кабинета в конец. По отвратительному запаху гнили и свежих экскрементов, разнёсшемуся по помещению, я догадался, что Александр Градский опять разогревала свою домашнюю трапезу. В том, что пища, источавшая этот аромат, была по-настоящему натуральной и полезной, я не сомневался ни минуты. С детства я усвоил, что всё, что полезно, имеет безобразный запах и вкус. Начальник прекрасно знал причину возникновения резкого запаха, но всё же задал вопрос, который задавал всегда, глядя в упор на Градского. «Почему у вас в кабинете опять пахнет говном?» — спросил босс. Градский, потупившись, нервно чавкала своей едой.
Я занял своё место у монитора, отхлёбывая дымящийся крепкий чай.
— Ребята, — начальник шагнул к нам в отсек и бесстрастным лицом изрёк, — у меня к вам вопрос. А кто-нибудь из вас знает, что такое фистинг?
Я услышал, как качнулся под кудрявым Олегом стул.
— Что? — хрипло переспросила Алёна, несколько запоздало прикрыв окошко с пасьянсом.
— Фистинг, — охотно повторил начальник, обводя нас добродушным взглядом.
Олег хихикал и краснел, с трудом сдерживая бродившие внутри раскаты оглушительного хохота. Конечно, рукоблуд несчастный, ты прекрасно знаешь, что такое фистинг, спокойно подумал про Олега я. Даже мне, отнюдь не ценителю порнографического искусства, был знаком этот термин. Всему виной был мой широкий кругозор. Так что когда начальник обратился с тем же вопросом ко мне, я, откашлявшись, негромко проговорил: «Фистинг, Олег Валентинович — это сексуальная практика, которая подразумевает введение нескольких пальцев (также известный как фингеринг) или кулака одной или двух рук в вагину или анус».
В отсеке, где сидели дамы, что-то громко свалилось на пол. Кажется, это упал половник. Олег Валентинович смерил меня долгим внимательным взглядом. Оправив жилетку, он сказал: «Спасибо, теперь буду знать», и стремительно удалился. Олег, весь раздувшийся, красный, трясущийся, засунул себе кулак в рот (это действие, вероятно, тоже имело какое-то официальное название), чтобы ещё чуть-чуть продержать в себе своё конское ржание. Алёна молча вернулась к раскладыванию пасьянса.
Остаток рабочего дня пролетел незаметно. Без пяти шесть сотрудники в полном составе сидели у двери, полностью собранные. Совсем уже раздавленные многочасовым бездельем, они (то есть мы) с тоской наблюдали за перемещением минутной стрелки. Когда она поравнялась с цифрой «двенадцать», выждав одну или две секунды для приличия, сотрудники бросились за дверь. Я, проявив силу воли, выдержал ещё секунд пять.
Придя домой, первым делом я обнаружил, что у меня не работает унитаз. Вода никак не желала смываться, сколько я ни дёргал бесполезную ручку слива. «Что за квартира!..» — возмущался я, пересекая её туда и обратно, а из-под ног у меня вместо искр вылетали дощечки от пола. Я поднимал бочок, вглядывался в его содержимое, пытался что-то нажимать и крутить, но, кажется, делал только хуже. Я почти зарылся туда головой, запуская руки по локоть, но не добился ничего, только расплескал ржавую воду из бочка по стенам. Бессильно обматерив унитаз и плюнув ему в нутро, я прилёг на диван, чтобы хотя бы немного отдохнуть перед появлением юных своих посетительниц.
После того случая на концерте мы виделись с Майей ещё три или четыре раза. Все эти встречи происходили по одному и тому же сценарию: Майя приходила в короткой джинсовой юбке, быстро напивалась, забиралась ко мне на колени и заплетающимся языком шептала мне на ухо несусветные пошлости. «У-у-у… восьмиклассница». — напевал я насмешливо, придерживая её волосы, когда она блевала на детской площадке. «Уооо…уоооо» — вторила она мне, шумно извергая рвотные массы в песочницу. Тогда же я осознал, что у нас с Майей никогда ничего не получится — и вовсе не из-за того, что Майя была слишком юна, слишком глупа и невоздержанна. Дело в том, что я был очень брезглив. Становясь свидетелем физиологических процессов в организме женщины, я терял к ней всякий мужской интерес. Я не мог с нежностью и страстью гладить тело той, чья рвота остывала на моих пальцах.
Последний раз мы встретились на сэйшне у моих знакомых, музыкантов из группы «Долбаные гегельянцы». Не ограничившись только алкоголем и что-то ещё приняв, Майя впала в полубезумное состояние. Зажав опасную бритву в руках, мечась по комнате и опрокидывая стулья, она угрожая покончить с собой. Зрелище это казалось присутствующим не столько страшным, сколько комичным и для неё унизительным. Она рыдала в голос и дрожала, а кто-то из «зрительного зала», которым служили табуреты и стулья, а также древняя тахта в качестве «вип-мест», крикнул ей: «Давай уже, подыхай реще, мы тут вообще-то музыку хотели послушать». Майя бросилась в другую комнату, и мне пришлось идти за ней. Я постучал в хлопнувшую перед моим носом дверь. Майя сидела на полу и делала маленькие надрезы на тыльной стороне ладони. Слёзы капали на руку, смешиваясь с выступившей на руке кровью. «Дура, бля» — сказал я ей и вырвал из податливых пальчиков лезвие, сам при этом поранив руку. Она ползла за мной по ковру, вцепившись в ногу и вопила: «Отдай, отдай, я всё равно убью себя, я убью себя…». Я грубо оттолкнул её и закрыл за собой дверь. Да, вот такая была последняя встреча.
Я услышал, как лифт остановился на моём этаже. На лестничной клетке раздались насторожённые девичьи голоса. Осознав, что я лежу на диване в одних трусах, к тому же не очень свежих, я бросился к гардеробу. Оделся нарядно — среди прочего, нацепил щегольской клетчатый пиджак и пошёл открывать, застёгивая на ходу пуговицы. Девушки затекли в квартиру робким шушукающимся ручейком, шурша пуританскими одеяниями. По дороге они купили вина — всего бутылку, и вручили мне с торжественным видом.
Мы устроились в гостиной, если можно называть гостиной комнату с разрушенными полами. Девушки уселись на поспешно прикрытый пледом диван, осторожно осматриваясь. Даже Майя, и та осматривалась осторожно. Я попытался представить помещение, знакомое мне с детства, их глазами. Тахта с заброшенными на неё несколькими матрасами — как протухший бутерброд, газета на столе вместо скатерти, картонные ящики, удушающий запах нестиранных носков и немощи. Убогая, разбитая комнатка: как рассохшаяся мумия, разваливающаяся на части от времени. Убогость квартиры подчёркивала её чистота: опрятная нищета постсоветской интеллигенции. Думаю, я смотрелся очень глупо, в своём наряде, сидя среди этих бедных руин.