– Глори! – крикнул он, вызывая хирурга железнорогих. – Глори, иди сюда!
– Одну минуту, – услышал он голос, донесшийся откуда-то издали.
Другие хирурги и санитары подняли голову и посмотрели на Идриана, но каждый тут же вернулся к своему занятию. Одни давали раненым курглас и выводили их из палатки, другие орудовали иглами, ножами и пилами для костей, спасая тех, кому нельзя было сохранить жизнь при помощи одного лишь колдовства.
Вскоре к Идриану подошел мужчина с острым лицом и темно-коричневой кожей. На кончике его носа висели очки без оправы. Глори получил свое прозвище из-за того, что всегда уделял чуть больше внимания раненым, выполнявшим какое-нибудь «интересное» задание, даже если на поверку оно оказывалось совсем бестолковым. В батальоне саперов для него постоянно находилась такая работа.
– Тот парень со скрипкой, да? – спросил хирург, хмуро глянул на Брейлира сверху вниз и наклонился к нему. – Прекрати свое глупое нытье, – сказал он ему прямо в лицо. – Меня оно раздражает, а тебе мешает дышать.
– Это нытье называется плачем, Глори, – возразил Идриан. – И ты слышишь его постоянно.
– И все равно оно меня раздражает.
– Обходись с ним бережнее, – огрызнулся Идриан.
В груди у него что-то сжалось. Он знал, что бедняга умрет, с того самого дня, когда они заговорили о смерти. Слишком мягок он был для службы в армии, слишком добросердечен. Зря Идриан взял его с собой на это задание. Он поминутно обвинял себя в этом и еще много в чем, в ушах хохотали призраки безумия.
Опытными руками хирурга Глори обшарил Брейлира сверху донизу, внимательно проверил шею, послушал дыхание.
– Что с ним стряслось?
– Слышал о твари, с которой я дрался на крыше форта Аламеда? – спросил Идриан.
Он увидел, как дрогнула рука Брейлира, и взял ее в свою.
– Да.
– Это она. Еще она сломала руку Пискле и убила двоих рядовых Вэлиента. Кстати, скоро здесь будет Джорфакс. На нее упала лошадь.
– Пискля совсем недавно ломала руку, – вздохнул Глори; по опыту Идриан знал, что хирург их батальона способен испытывать лишь две эмоции: легкое раздражение и крайнее раздражение. – Стекло ее дери, наверняка тот перелом вскрылся.
Глори продолжил осмотр, а Идриан стал качаться с пятки на носок, прикусив язык, чтобы не торопить хирурга. Он знал, что с Глори такой номер не пройдет: чужие указания только действуют ему на нервы. Идриан оглядел палатку и стал наблюдать за вереницей раненых, которая тянулась от входа в палатку до ближайшего холма и терялась где-то за ним.
– Далеко мы от места сражения?
– В полумиле, – ответил Глори, не поднимая глаз. – Не так давно мимо пронеслись драгуны Керите, но у них тоже были раненые, и, слава стеклу, они выказали уважение к нашим медицинским знакам.
– Как там дела, ничего не слышно? – спросил Идриан.
По правилам он должен был сдать раненого хирургу и немедленно отправиться назад, на передовую, чтобы узнать, какую помощь он может оказать своим.
Глори покачал головой, достал кусочек обезболивающего милкгласа и вставил его в ухо Брейлира, потом мотнул головой: «Отойдем в сторону». Идриан пожал руку Брейлира и пошел за хирургом. При виде выражения на лице Глори у него упало сердце. Глори сказал:
– У него раздроблено дыхательное горло. Сильное внутреннее кровотечение. Плюс перелом двух пальцев и, наверное, нескольких ребер.
– Его можно спасти? – спросил Идриан.
– Вопрос в том, захотят ли они. Мой ответ – «нет».
Идриан резко вдохнул:
– Что это значит, стекло тебя дери? Он капрал и мой оружейник. Делай все, что нужно, и начни сейчас же!
Глори взял Идриана за руку. Его худое лицо стало таким жестким, что теперь напоминало топор.
– Слушай, у нас страшная нехватка кургласа. У меня всего один высокорезонансный кусок. Министерство Легиона и Внутреннее собрание велят давать его только гласдансерам, старшим офицерам и пробивникам.
– Тогда притворись, что лечишь меня.
– Не могу. Вон те люди следят именно за этим. У меня связаны руки. Даже генерал Граппо не может отменить эти приказы.
От тревоги и гнева у Идриана свело живот. Очередной несчастный мальчишка гибнет на очередной проклятой войне из-за приказов богатых придурков, которые настоящих боевых действий в глаза не видели.
– Кто может дать разрешение? – потребовал он.
– Лейтенант Просоци. Она вон там. У нее есть совсем небольшая свобода действий, но она боится ее использовать. Сегодня ее раз десять просили об этом, и она всем отказала.
Идриан знал, что такое война, и сочувствовал как офицерам, так и хирургам. Именно они – без всякого удовольствия – следили за выполнением таких решений, принятых на самом верху, особенно при недостатке кургласа.
– Что ты будешь делать?
– Дам ему милкглас и велю отнести его в Клуб умирающих. – Глори поморщился. – Через пару часов он умрет, почти не чувствуя боли.
«Клубом умирающих» солдаты называли место, отведенное для тех, кого нельзя было спасти.
– А что, – медленно спросил Идриан, – могло бы уберечь его от смерти?
– Немедленная операция. В горле надо сделать прокол для пропуска воздуха, потом разрезать его, чтобы слить лишнюю кровь, зашить все, что порвано внутри, и снова заштопать. Высокорезонансный курглас может сохранить ему жизнь во время операции, но гарантии нет.
Идриан взглянул на Брейлира и взялся за цепочку у себя на шее. Что говорила ему Джорфакс? Что он слишком мягок и поднимает свой щит, укрывая людей, которых даже не знает? Если бы он был другим, то, наверное, стал бы более умелым убийцей, но зато не спал бы по ночам. Идриан почувствовал, как безумие начало скрестись в глубине стеклянного глаза, излучая мощный поток слуховых и зрительных галлюцинаций. Он давил на глаз, пока все это не закончилось, а потом пошел к лейтенанту Просоци. Эту женщину средних лет с короткими черными волосами, судя по всему, начинало мутить, стоило ей только взглянуть на раненых.
– Мэм, – сказал ей Идриан, – я прошу вас разрешить использовать высокорезонансный курглас для лечения вон того парня. – Он указал на Брейлира. – Он – мой оружейник, и его можно спасти.
Лейтенант Просоци с сожалением покачала головой:
– Не могу, извините. Приказ сверху.
Идриан осторожно потер висок со стороны стеклянного глаза, чувствуя, как сжимается желудок. И вдруг в голове у него стало тихо. Шум исчез так же мгновенно, как гаснет свеча, на которую сильно подули. Поняв, что надо делать, он сунул руку под воротник и снял с себя маленькую серебряную бирку:
– Это мой долговой знак. Срок действия истекает через несколько дней.
Лейтенант вытаращила на него глаза:
– Вы будете свободны еще до конца этой войны.
– Верно. Но я возьму еще год на погашение долга, если вы сейчас дадите разрешение на курглас.
– Вы уверены?
Лейтенант замялась. Было видно, что ее мысли мечутся. Хороший оссанец дал бы согласие не раздумывая. Хороший офицер отказал бы, не позволив отложить отставку из-за такой ерунды. Лейтенант Просоци никак не могла решить, кто она – офицер или просто хороший человек.
– Полностью, – твердо сказал Идриан. – Сделайте так, чтобы это случилось.
Она подошла к ближайшему начальнику, устроив с ним молниеносное совещание, потом вернулась и утвердительно кивнула в сторону Глори:
– Готово. Еще один год вашей жизни принадлежит теперь империи, капитан Сепулки.
Идриан повернулся, чтобы взять меч и щит. Они еще пригодятся ему в бою, а здесь ему все равно нечего больше делать – Брейлир теперь в умелых руках Глори. Идриан размышлял о том, что натворил, оставшись без серебряного жетончика, который обычно так уютно лежал в ямке у него под горлом. Ничего, скоро он получит новый, с новыми датами службы. Интересно, что скажет Джорфакс, когда узнает? Что он позор для убийц всего мира, не иначе.
Ну и пусть. Лишь бы Брейлир был жив, большего ему не нужно.
Брейлир лежал на койке и бредил. С мочки его уха свисало другое стекло. Идриан задержался рядом с ним, сжав ему плечо, и встретился взглядом с Глори.
– Рога тверды, копыта устойчивы, – сказал он.
Глори кивнул в ответ.
– Рога тверды, копыта устойчивы, – подтвердил он, берясь за скальпель.
Демир смотрел, как последние наемники Керите бегут с поля боя, преследуемые оссанскими кирасирами, и даже не пытаются притворяться, что организованно отступают. Он буквально силой заставлял себя смотреть на это – вид пролитой крови и сотен изувеченных тел на затоптанной земле вызывал у него ужас. Но это была явная победа, не менее смелая и разительная, чем та, которую он одержал девять лет назад под Холиканом. В глубине его сознания снова закопошился вопрос: есть ли в армии художник, который запечатлеет его торжество?
Хотя зачем? Нет никакой необходимости изображать кровь и страдания солдат. Люди и так запомнят его победу – они не забудут, кто отбросил непобедимую генеральшу от ворот Оссы. Остальное не имеет значения.
– Прикажи кавалерии прекратить преследование, – распорядился Демир.
– Ты уверен? – спросил Тадеас. Дядя был тяжело ранен. Сабля прочертила кровавую полосу поперек его груди, но он вдел в ухо курглас и милкглас – и мужественно остался рядом с Демиром. – Они бегут. Нужно использовать наше преимущество.
– Наемники почти уничтожены, – ответил Демир. – Не надо больше крови. Если они сейчас перегруппируются и снова нападут на нас, мы разобьем их окончательно. Если не нападут, то пусть бегут на побережье. Они исполнили свои обязательства, это уже не их война.
– Я отдам приказ.
На северо-западе еще дымилась Кузня, хотя гроза закончилась. «Не забыть отправить драгун на поиски Тессы, когда все будет позади», – сказал себе Демир.
Он заметил небольшую группу всадников на далеком холме, взял подзорную трубу и увидел около дюжины кирасир в сверкающих нагрудниках с эмблемой: три синих селезня на зеленом поле. В середине была женщина средних лет со светлой кожей и длинными каштановыми волосами, державшая шлем под мышкой и смотревшая прямо на Демира. У нее не было подзорной трубы, но Демир был убежден, что она видит его так же хорошо, как он ее.