Дожидаясь своего выхода, он думал о бабушке. Сколько он себя помнил, она всегда была рядом: большая телом и духом, крепкая, как рыбацкая лодка. Последовательная. Надежная. А потом у нее начался рак, из-за гласрота. Говорили, это из-за того, что она часто употребляла годглас, сначала на арене, а потом в армии.
Никто не ждал, что бабушка протянет так долго. Но перед смертью она так высохла, что не походила на саму себя, а ее сил едва хватало на то, чтобы прохрипеть два предложения подряд. Он сидел у ее кровати и ждал важных слов, которые помогут ему прожить без нее целую жизнь.
А она сказала вот что:
– Поезжай в Оссу. Найди Граппо. Живи полной жизнью.
«Живи полной жизнью». Монтего думал об этом, теребя складку на поясе. Прожил ли он полную жизнь? Конечно нет, ему ведь еще нет тринадцати. Правда, он многое успел сделать: путешествовал, ловил рыбу и учился. Дрался. Видел жизнь и смерть. Хотелось сделать еще больше, намного больше. Если он умрет сегодня, сможет ли он гордиться тем немногим, что совершил?
Да. Сможет.
За стеной были слышны голоса: в соседней раздевалке слуги, тренеры, менеджеры и прихлебатели помогали Бессмертному Келонкоалту готовиться к бою. Он ел: оттуда тянуло запахами хлеба и мяса. Монтего уже знал расписание на день. Их бой был всего лишь разминкой для будущего чемпиона. Келонкоалт участвовал еще в пяти матчах, и предполагалось, что он выиграет все до одного. Монтего был всего лишь ничтожной мелочью в расписании чемпиона – молодой любитель, без спонсора и без имени. Один как перст.
Хотя нет, не совсем один.
Монтего пошел в другой угол, где его ждали две посылки. В первой оказалась старая шляпная коробка, завернутая в толстую коричневую бумагу. Когда Монтего открыл ее, по его губам поползла улыбка. Внутри оказалась игрушка – пробивница: доспехи недавно отполированы, форма вычищена, дерево умело раскрашено. Под фигуркой лежала записка, написанная детскими каракулями.
«Монтего, я назвала ее Мэгги Рикой. Надеюсь, ты не против. Я подумала: пусть она будет у тебя. Пусть принесет тебе удачу в бою. Демир говорит, что головой надо работать не меньше, чем руками. Сделай с Келонкоалтом то же, что сделал с Виктором. Твоя подруга Киззи».
Монтего погладил фигурку пальцами и поставил ее на угол скамейки. Пробивница стояла, подняв руки, точно и впрямь подбадривала его.
Кроме этого, в углу лежал деревянный футляр, длинный и узкий. Он пах ароматными маслами и был гладким на ощупь. Никогда в жизни у Монтего не было такой дорогой вещи. Мальчик открыл футляр, и ему на глаза навернулись слезы благодарности. Внутри, на бархатной подушечке, лежала бабушкина дубинка, тщательно восстановленная. Умелый мастер обрезал сломанный конец, так что она стала на пару дюймов короче, чем была, зато утолщение снова было на месте. Палку отшлифовали и отполировали, рукоять обернули новой кожей, к которой заботливо прикрепили ремешок, чтобы оружие держалось на запястье.
Монтего благоговейно поднял ее и, проглотив комок в горле, сделал пару пробных взмахов. Утолщенную часть утяжелили, чтобы компенсировать потерянную длину. По ощущениям это было… идеально.
Кроме палки, в футляре лежал рюкзачок Монтего из бабушкиных семафорных флажков, доставленный по его просьбе. Отложив палку, он подошел с рюкзачком к окну, где было больше света, подумал о бабушке, потом разорвал рюкзак надвое – раз и еще раз, пока не получилась узкая полоса ткани, которую он обвязал вокруг правого предплечья. Закончив, он отошел в дальний угол, где висело зеркало: кривое, зато в полный рост.
– Я похож на здоровенного младенца, – сказал он себе вслух.
Дверь в раздевалку распахнулась, кто-то крикнул:
– Две минуты, боец!
Дверь снова захлопнулась. Монтего просунул руку в ременную петлю, закрепив ее на запястье – вдруг он выпустит палку из рук? – наклонился и поцеловал игрушку.
– На счастье, – прошептал он.
Делать было больше нечего, мальчик подошел к двери и стал ждать. Она скоро открылась, и служитель повел Монтего на арену. По дороге служитель сказал:
– Нет ничего постыдного в том, чтобы пропустить удар Келонкоалта. Толпа любит, когда он жестко начинает день.
– Одним ударом дело не кончится, – ответил Монтего.
– Да уж наверняка, – фыркнул служитель.
Монтего вышел на арену молча. Толпа, казалось, даже не заметила его появления. Зрители занимали удобные места, торговались с продавцами снеди или просто ковыряли в носу, ожидая, когда на арене появится кто-нибудь знакомый.
– Добро пожаловать на арену, начинающий любитель-провинциал Монтего! – тускло произнес диктор.
В ложе над трибунами кто-то один пронзительно засвистел и яростно захлопал. Монтего повернул голову: там сидели Киззи, Демир и Адриана. Киззи сунула пальцы в рот и развела их в стороны, скорчив гримасу, которая вызвала улыбку Монтего. Больше никто не издал ни звука.
– И любимец Дорлани, – продолжил диктор, повышая голос, – трехкратный чемпион среди любителей Бессмертный Келонкоалт!
Толпа взревела. Мужчины и женщины выкрикивали слова обожания вперемешку с непристойными обещаниями. На арену летели цветы и монеты. Служители тут же собрали их, чтобы сохранить песок чистым. Надутый Келонкоалт встал в дверях своей раздевалки и, вскидывая дубинку, стал показывать ею на своих любимцев среди зрителей. По сравнению с толстяком Монтего Келонкоалт выглядел как бронзовый бог.
Монтего оглядывал толпу и ложи в поисках Элии или Джеппера Дорлани. Но их не было, как и вообще ни одного Дорлани. Сочли ниже своего достоинства? Что ж, возможно.
Судить поединок предстояло худощавому мужчине лет тридцати по имени Шиозак. Он вывел бойцов на середину арены, достал коробку, обшитую пробкой, вынул из нее два куска желтого форджгласа и вручил по одному каждому из соперников. Монтего вдел годглас в единственное отверстие посреди уха и передернул плечами, ощутив, как напряглись мышцы. Тело с готовностью откликнулось на колдовство, требуя, чтобы каждая его частичка была загружена, сердце забилось чаще.
– В голову не бить, в пах тоже, – предупредил Шиозак, выразительно глядя на Келонкоалта. – Иначе будет засчитано поражение. Деритесь как положено.
Келонкоалт смотрел на Монтего с ненавистью. Тот задался вопросом, почему это так: из-за его недавнего неповиновения или низкого происхождения? Хотя какая разница? Что там советовал Демир: работать головой не меньше, чем руками?
Монтего ухмыльнулся:
– Надеюсь, это будет хороший бой.
– Я порву тебя пополам, деревенщина.
Поддавшись внезапному порыву, Монтего послал ему воздушный поцелуй, и Келонкоалт зарычал.
Судья двумя руками придерживал их палки, пока оба бойца не кивнули ему – «готовы». Судья подал сигнал судьям в ложе, те трижды ударили в барабан, и Шиозак отскочил в сторону.
Келонкоалт обрушил на Монтего шквал стремительных ударов. Монтего отступал, блокируя едва ли половину и отбиваясь лишь для того, чтобы сбить противника с ритма. Удары попадали ему в плечи и руки, в живот и в бока, не позволяя дышать. Он опомнился, лишь когда обнаружил себя на самом краю ринга, понял, что вот-вот сойдет с песка, и бросился вбок, стараясь занять побольше пространства.
Келонкоалт был неумолим. Дело было не в скорости – Монтего угадывал готовящийся удар по сокращениям мышц противника и не отставал, – а в неопытности. Он не всегда знал, куда девать свою палку, не привык пользоваться мощным форджгласом, и все это было заметно.
После случайного удара по щеке Монтего судья Шиозак вмешался, чтобы дать ему короткую передышку. Щека пульсировала от боли, глаз наполовину закрылся. Монтего потер его, чтобы видеть как следует, но стало только хуже. Наверху, в ложе, Демир быстро говорил что-то пожилому мужчине с букмекерской повязкой на рукаве. Неужели делал ставку?
Судья разрешил продолжать, и Келонкоалт опять бросился на Монтего. Мальчик напрягся, пригнувшись и держа палку двумя руками перед собой. Удар пришелся ему в бедро. Он с радостью принял его и ударил в ответ. Тяжелый конец его палки въехал Келонкоалту прямо в пах. Чемпион-любитель застонал, его глаза вылезли из орбит, и он рукоятью дубинки двинул Монтего в подбородок. Судья не предпринял ничего, но Монтего почувствовал перемену в настроении толпы.
Зрители больше не скучали. Они были заинтригованы.
И тут Монтего вспомнил одну любопытную вещь, которую услышал от бабушки много лет назад, во время поездки в город, – редкий случай, когда она сама заговорила с ним о своей прежней жизни. Бабушка сказала тогда, что толпа – это третий участник поединка, что энергия трибун может придать бойцу силы, а может сломить его. Более того, без трибун двое на арене – это просто два дурака, которые почем зря лупят друг друга палками. И только присутствие зрителей превращает драку в поединок, а поединок – в событие.
Работай головой.
Монтего отступил на край арены, чтобы перевести дух. Келонкоалт не возражал: он сам расхаживал по другому ее краю, и было видно, что он едва сдерживает силу и злость, которые рвались из него. Но он тоже тяжело дышал, широкая грудь, блестевшая от масла и пота, ходила вверх-вниз, словно кузнечные мехи.
– Ты пропустил удар! – крикнул ему Монтего.
– Заткнись, деревня.
– Что, уже устал? А то я только взбодрился.
Келонкоалт взревел и бросился на него, одним прыжком перескочив через всю арену. Но Монтего угадал направление атаки противника, наблюдая за тем, как Келонкоалт мощно отталкивается от песка обеими ногами и заносит палку круговым движением, словно топор, целясь прямо в шею Монтего. Он увернулся, но защищаться не стал, и палка обрушилась на его левое плечо с такой силой, что он упал бы, если бы не был готов.
Левая рука онемела. Тело пронзила такая боль, будто его переехала повозка, запряженная волами, но Монтего не пошатнулся и не вскрикнул. Старательно изображая скуку, он крикнул:
– Что ты меня гладишь-то? Ты драться сюда пришел или что?
И Келонкоалт дрогнул. Пока не сильно, почти незаметно, но по его глазам Монтего понял, что панцирь его самоуверенности дал трещину. Трибуны застыли.