Глеб ГорышинВ тридцать лет
Л.: Сов. писатель, 1961. – 263 с.
Повесть и рассказы. Худож. В.М. Званцов.
Саранка
Человек плыл по Уде. Река хлебнула лишнего, неслась вровень с берегами. Где-то в Саянах прошли дожди.
— Глядите, — закричал я, — глядите! Он что-то держит в руке. Это цветы. У него в руке букет цветов.
Вода катилась по булыжному дну, грохотала. Над водой торчала рука, черная запятая. «Он очень спешит, — подумал я. — Он наверное спешит к своей любимой. Куда ему еще так спешить с цветами!» Мне нравилось это все: река, бегущая напролом, горбатые темные горки на юге — Саяны, и знойная сухость сибирского лета, и холод, идущий от реки, и человек, плывущий с цветами.
Он уже доплыл до изгиба. Дальше плыть ему было нельзя: за изгибом река вступала в порог, протяжно и громко ревела, белела в ярости. Он метил в изгиб, к водокачке, там вышел на берег и скоро был возле нас. Мы узнали Геру. Спортивные брюки прилипли к его ногам; он так и плыл в брюках, майке и кедах. Было приятно смотреть на его ноги, какие они сильные, на его лицо, какое оно молодое. Все мы посмотрели на него, и наш геолог Симочка тоже посмотрела.
— Отважный вы человек, — сказал начальник партии Чукин. — Нет на вас радикулита. Полезайте сейчас же в палатку, отжимайтесь.
— Ерунда, — сказал Гера, — высохну. Смотрите, какие я цветы нашел. Если б я пошел через мост, они бы завяли. Пришлось плыть... Нате, смотрите. Можете взять себе. — Это он сказал Симочке и протянул цветы.
— Спасибо, — сказала Симочка. — Это саранка. Она пахнет паршиво, плохими конфетами. — Симочка понюхала цветы.
Должно быть, они росли на жаре. Все изомлели в клейкой испарине, узкие лепестки выгнулись наружу, желтые пестики торчали открыто.
— Паршиво? — сказал Гера. —Сейчас выбросим. Сейчас. — И стал отнимать цветы. Симочка не давала. Он не очень-то отнимал.
Глаза у Симочки были темные. Они смотрели всегда прямо и были расставлены широко. Она была серьезная девушка. Странно, почему ее звали Симочка? Она была не очень красивая. Очень красивые девушки остались дома или поехали к морю. Они не поехали в Саяны.
Гера, наверное, ни разу не подумал об этом. Он каждый день приходил к нашей палатке. Ему было лет двадцать. Для меня он был мальчик. Он учился в Харьковском университете и ехал в экспедицию с иркутянами. Палатка их партии стояла в самом центре аэропорта, у входа в отдел перевозок.
Все мы жили в Нижнеудинском аэропорту, ждали летной погоды и милости командира авиаотряда. Знатоки говорили, что с командиром надо бы выпить, но у начальника партии Чукина были на этот счет свои правила.
Когда Гера ушел, я подобрал оброненный Симочкой цветок саранки и спустился к Уде. Вместе со мной спустился геофизик Валерий. Недалеко от водокачки жила одна девушка. Я познакомился с ней вчера в столовой. Я разделся и пошел в воду, неся в руке саранку. Жаркий, неподвижный день вдруг дохнул забытой стужей. Заледенели ноги. Уда вблизи оказалась черной, злорадной речкой. Я бросил саранку, сразу вылез и сел на берегу.
— Это не для белого человека, — сказал геофизик Валерий, парень с желтыми меланхоличными глазами.
Мне стало неприятно, что я не могу плыть по реке к знакомой девушке, чтобы подарить ей цветок саранки. Мне шел двадцать седьмой год, и казалось, что прежде я бы сплавал к девушке легко и с успехом. «Ничего, — подумал я. — Вот полазаем по горам, окрепнем, загорим. Все будет в порядке». В последнее время я часто стал думать о том, что прошлое возвратится. Куда ему деться? Нужно только себя встряхнуть трудом, походами, риском.
Пять лет я учился в университете на отделении испанского языка. Потом работал в Публичной библиотеке, заполнял карточки на испанские книжки. Два года заполнял. Все, кто общался со мной в эти годы, часто спрашивали: «Почему ты такой скучный?», или: «Что ты такой мрачный?», или: «Чем вы недовольны, маэстро?» Никто в Публичной библиотеке не знал, какой я молодой и веселый парень. Сам-то я верил в это, но мне хотелось проверить еще раз. Я перестал заполнять карточки на испанские книжки, уволился из библиотеки, поехал с геологической экспедицией. И вот теперь жил в палатке на берегу Уды.
Ночью мы пошли охранять Симочку: она заказала разговор с мужем. У нее был муж Фелька. Они поженились и вскоре поехали: Симочка — в Саяны, а Фелька — в Кушку. Он тоже был геолог.
Начальник партии Чукин прикрепил к ремню парабеллум в большой кобуре, и пиджак оттопырился у него на заду. Росту Чукин был — сто девяносто два сантиметра. Он был кандидатом геолого-минералогических наук, экспедиция наша — научной. Нам предстояло разработать тему: «Магматизм Восточного Саяна».
— Си-и-мочка, де-е-вочка, — сказал Чукин, — какой у вас пышный эскорт!
— А что, — сказал геофизик Валерий, — мы ребята — ай да ну.
Кушку дали под утро. Симочка взяла трубку и сказала:
— Фелька...
Я не знал, что она может говорить таким голосом.
— Фелька, ты меня слышишь? — сказала Симочка. — Фелька...
— Ты слышишь ли-и?.. — шепотом затянул Чукин.
Симочка посмотрела на него и на всех нас. Никого она не увидела.
— Фелька, — сказала Симочка, — Фелька, я ничего не слышу. Говори громче.
— Заканчивайте, — сказала девушка.
— Нет, мы еще говорим. — Симочка опять посмотрела на всех удивленно и не увидела никого. — Фелька, — сказала она, — я уже теперь скоро приеду. Ты меня слышишь, Фелька? Я говорю, скоро увидимся...
Потом, позже, выяснилось, что Кушку из Нижнеудинска вызвать нельзя. Симочка говорила с Оршей. Девушка с переговорного пункта ошиблась.
Мы шли по темному городу Нижнеудинску. В каждом доме свет был прихлопнут ставней. Чукин запел неестественно бодро:
Очень долог путь.
На Востоке воздух серый.
Но скоро выйдет солнце из-за скал.
Осторожней, друг:
Тяжелы и метки стрелы
У жителей земли Мадагаскар.
Чукин десятый сезон работал в горах. Ему было плевать на все тонкости.
— Не дали Кушку, — сказал он Симочке, — зато дали Оршу. Это уже деталь.
Валерий, Сима и я шли молча. Я шел и думал: «Что они все за люди? Какие они в деле? И что это за дело — магматизм Восточного Саяна? Как все будет там, в горах?» Я отгонял эти мысли. С ними становилось смутно.
В палатке пошел разговор о вкладышах в спальники, стоит ли их вкладывать, и о разном другом. Как будто не было вовсе забот и само собой делалось дело.
Но вскоре я увидел и понял, что Чукину горько и неспокойно. Он сказал мне, когда никого больше не было в палатке:
— Я привык к сидению на аэродромах, к ожиданию контейнеров, ко всей нашей неразберихе. Но это уже превращается в нелепость. Нам же надо работать. Иначе мы не уложимся в срок до самого снега. Придется ходить в маршруты по двенадцать часов... Григорий Петрович, — сказал он, понизив голос, — может, вы действительно выпьете с командиром авиаотряда? Я, честное слово, органически не могу. Если мы не улетим еще два дня, я пойду жаловаться в райком.
Но мы не улетели через два дня. Каждое утро, родившись в невидимых падях, над Саянами показывались облака. Округлые, крепкие, белые... Синоптики говорили нам: «Нет видимости по всем точкам». Командир отменял полеты. Ничего тут нельзя было сделать.
Дни возникали и сходили на нет. Шла зарплата, полевые и зауральские. Лениво помахивала полосатая ветровая колбаска над аэровокзалом. Несерьезно вихляясь, улетали навсегда в небо белые синоптические пузыри. Начинало казаться, что можно и так, что можно никуда не лететь, а только смотреть, как идут мимо дни.
— А что делать? — сказал по этому поводу Валерий. Ему очень нравилось спать. Но один раз он изменил своему пристрастию. Утром раскрыл продолговатый зеленый ящик, где был размещен большой радиометр, подключил прибор к батареям, надел наушники и стал слушать. Он слушал долго, и его медового цвета спокойные глаза делались все острее, словно человек просыпался с тревогой или взрослел на виду под действием скрытых и важных причин.
— Молчит, — сказал вдруг Валерий. Он что-то стал подкручивать в приборе и снова слушал, и снова тыкал в металл отверткой. — Конденсатор пробило.
— Прекрасно, — сказал Чукин. — Только этого нам и недоставало. Вы знаете, что конденсаторы ставятся на фабрике и их вообще нельзя трогать?
— Кому-нибудь надо тронуть в первый раз, — сказал Валерий неожиданно дерзко, как совсем уже взрослый, знающий себя и дело работник. Он опять взялся за отвертку. Потом молча взвалил ящик на плечи и затрусил бегом к аэродромной радиостанции. Вскоре мы увидели, что он бежит обратно, все так же неся на плечах радиометр. Пробежал мимо палатки к воротам аэропорта и отправился дальше по длинной песчаной улице, ведущей в город.
— Можно быть совершенно спокойным, — сказал Чукин. — Радиометр будет починен. Валерий — увалень, тихий меланхолик, но как коснется работы, тут уж на него можно вполне положиться. Мы с ним третий сезон вместе...
Валерий вернулся ночью, разбудил нас всех, зажег свечу и сунул наушники Чукину. Всем стало слышно, как тихонько, упруго и четко пощелкивает аппарат.
— Работает, — сказал Валерий. — Вот, слышите? Как часы. Чудо двадцатого века. Григорий Петрович, вы тоже слышите? Сима, ты слышишь? Я весь Нижнеудинск обегал, разыскивал такого человека, который понимает в конденсаторах. Был на радиоузле. В депо. На лесозаводе. Никто ни в зуб ногой в этой технике. Думал — уже все, придется переквалифицироваться в управхозы. И вдруг такого парня нашел на слюдфабрике! Не парень, а Высшее техническое училище имени Баумана. Блоху запросто подкует. Мы с ним почти что новый конденсатор сделали.
Весь следующий день Валерий спал, не поднимаясь.
Удивительно было смотреть, как Гера делает по утрам зарядку. Он бегал по мокрой траве, по большому летному полю, мимо вертолета с обломанной лопастью. Давно он тут стоял, этот вертолет, давно пора было починить ему лопасть.