Глава девятая
Весь день Мика изучал Хиросиму с целью собрать данные о военной мощи джапов. Он рассудил, что командование бомбардировочной авиации не отдало приказ об атаке на город из-за недостатка разведданных. Если он обнаружит местоположение укреплений противника и передаст эти данные в штаб на Сайпане, это может быть полезным.
Мика остановился посреди моста Айои и уставился на Мотоясу. Вчера еще он нацеливался на этот мост, а сейчас идет по нему дуновением ветра.
Он прошел вдоль извилистой набережной, засунув руки в карманы. У каждой реки в городе была каменная набережная. Доступ к воде обеспечивали лестницы. Над Выставочным центром неслись черные и серые тучи, туда и оттуда сновали мужчины, одетые по-западному.
Мика спустился к руслу. Там старуха привела девочку поиграть на песке. У моста стояла, нагнувшись, женщина и рвала траву на песке, складывая ее в корзину. Мика вспомнил, как бродил с бабушкой Молли по берегу Беллингэмской бухты, переворачивая зазубренные камни и обдирая об них руки, чтобы наловить мелких крабиков.
Он повернулся уходить, но тут чей-то голос крикнул ему:
– Эй, вы!
Японец в застегнутой на все пуговицы белой рубахе с длинными рукавами и джинсовых штанах стоял на палубе рыбачьей лодки, стоящей на якоре у пирса. И будто смотрел прямо на Мику. Мика двинулся к лестнице, и человек крикнул снова:
– Эй, американец! Сюда, к нам!
Мика повернулся к лодке.
– Вы меня видите?
– Вижу, конечно, – улыбнулся человек.
Мика двинулся к лодке. Боль кольнула кожу лба и разбежалась в стороны. Мысль об одиночестве наводила тоску, но мысль о компании других таких же беспокоила.
Рядом с тем, кто его позвал, сидел на бочке еще один японец, держа бутылку темного стекла. Обоим было где-то около тридцати лет, чуть больше или чуть меньше. У того, кто окликнул Мику, были короткие волосы, расчесанные на пробор, очки в черной оправе на переносице, а за стеклами – темные глаза, излучающие уверенность в себе. Похож на сотрудника университета, кожа светлая, руки без шрамов и мозолей.
Сидящий был одет в безрукавку и шорты. Широкие ссутуленные плечи заросли темной курчавой растительностью, нечистые волосы на слишком большой голове болтались, как плети плакучей ивы. У него было брюхо борца сумо и кожа оттенка желудя. Украшением медвежьих лап служили многочисленные шрамы на костяшках.
Обоих этих людей окружало странное синеватое сияние.
Мика залез на борт. Сампан качался и скрипел, река пошлепывала по деревянному корпусу. На мачте, торчащей посреди палубы из какой-то конструкции вроде детского игрушечного домика, был поставлен единственный парус.
Стоявший протянул руку:
– Фрэнк Нацумэ. Очень приятно. – Он кивнул на своего товарища по экипажу. – А этот олух – Ода Баба.
Ода приветственно поднял бутылку.
– Добро пожаловать, американец.
Мика пожал руку Фрэнку. Он не ожидал, что она будет теплой, а пожатие – крепким.
– Мика Лунд.
Фрэнк скрестил руки на груди:
– Мы видели вчера, как падал ваш самолет. Соболезнования по поводу ваших друзей.
– Война, – сказал Ода. – На войне люди гибнут.
Он рыгнул.
– Не обращай на Оду внимания, он груб от рождения. – Фрэнк показал на стоящую рядом бочку. – Присаживайся.
Мика опустился на бочку. Ниже по реке старуха и ребенок исчезли в темноте под мостом. Сверху протарахтел трамвай. Мика кашлянул.
– А как получается, что вы…
– Тебя видим?
Мика кивнул.
– Да потому что мы, как ты – мертвые.
– А, понятно.
– Ты думал, ты только один такой?
– Я не успел еще особо об этом подумать. – На той стороне реки кормилась в песке стайка белых птичек. – А почему я чувствую себя живым?
– Тебе еще многое предстоит узнать.
– Очень многое, – добавил Ода и снова приложился к бутылке.
– А все мои товарищи погибли в катастрофе?
– Сколько там экипажа у «Б-29»?
– Одиннадцать человек.
– Я насчитал десять хитодама.
– Хитодама?
Ода потер рукой щетину на подбородке.
– Да, он же не знает, что такое хитодама.
Фрэнк выпрямился.
– Конечно же! Какой я дурак. Когда человек умирает, его душа выходит из тела в виде синеватого шара света, который мы называем хитодама. Души твоих товарищей вылетели в сторону моря. Я полагаю, к месту последнего отдыха. Будь они японцами и буддистами, полетели бы на север к горе Осорэ на полуострове Симокита.
Мика приподнял левую бровь.
– А что это такое – гора Осорэ?
– Ты все время забываешь, что он не японец, – заметил Ода.
– Да, прошу прощения. Осорэ – это вулкан. Как учат некоторые буддисты, душа отправляется к вулкану Осорэ и через кратер входит в Чистые Земли.
– А что такое Чистые Земли?
– Что христиане называют Небесами?
Чайки парили возле мачты недалеко стоящей лодки, и крики их разносились над тихой рекой. Глядя на них, Мика вспомнил Беллингэм: родительский дом, выходящий окнами на бухту, бумажные и ткацкие фабрики, изрыгающие клубы дыма в серое небо, осенний ветерок, несущий аромат сосны, шишки перечной мяты в «Мороженом» у Муди, пока Ливай флиртует с девчонками.
– Но где мы? Это же не Небеса.
– Мы в Хиросиме.
– С чего мы здесь застряли?
– Я слишком большой грешник, чтобы меня можно было определить куда-нибудь еще, – ответил Ода.
Фрэнк встал, взялся за фальшборт, глядя на реку.
– Я умер в ноябре сорок третьего от тифа.
– Меня убила жена, – отозвался Ода.
– Она тебя нарочно убила?
– Расскажи ему правду, Ода-сан.
Ода пожал плечами:
– Что такое правда?
– Жена Оды застала его в постели со своей сестрой. Она побежала в кухню за ножом и гонялась за ним по всему дому. Сердце Оды не выдержало перегрузки.
– Я ее сестре одолжение сделал. Ее никто не хотел.
– И вот чем для тебя это кончилось.
Ода прижал бутылку к груди.
– Зато у меня хотя бы сакэ есть.
– Когда ты умер, Ода? – спросил Мика.
– Давно. До войны еще.
До Мики вдруг дошло, что он может застрять здесь навеки, и от этой мысли стало страшно.
– А ты откуда, Мика?
– Беллингэм.
Фрэнк выпрямился:
– Беллингэм… штат Вашингтон?
– Ты знаешь этот город?
– Ну а как же. Я родился и вырос в Сиэтле. Про Джапантаун слышал?
– Ты американец?
– Не меньше, чем Бейб Рут, – улыбнулся Фрэнк.
Мика почувствовал, что Фрэнк нравится ему все больше с каждой минутой.
– А есть тут еще американцы?
– В смысле японо-американцы?
Мика пожал плечами.
– Нас таких тысячи.
– Правда? Они сюда переехали после Перл-Харбора? – Фрэнк с трудом подавил улыбку. – Что я такого смешного сказал?
– Ты говоришь так, будто мы – враги Соединенных Штатов. Мы – лояльные американцы. В Хиросиму мы приехали по разным причинам: посетить родственников, учиться в университете и так далее. И застряли тут, когда разразилась война.
Мика обдумал услышанное. Японские граждане в Биллингэме заявили о своей верности Америке как раз перед тем, как их сослали в лагеря. Он им не верил, но в устах Фрэнка те же слова воспринимались иначе.
– Отец возил нас с братом в Сиэтл смотреть на игру «Рейниеров» на стадионе Сикса. А после игры водил нас в один ресторан в Джапантауне. Говорил, что у них лучшая лапша соба.
– Название ресторана не помнишь?
– Описать могу. Тесно, запах пряностей. Ман… что-то такое.
– «Манэки»?
– Да, точно.
Фрэнк просиял:
– Я всегда там ел.
Ода покачался на ногах:
– А я японец из Японии. Настоящий японец, не пришлый.
– Ну вот, начинается.
Фрэнк завел глаза к небу.
– А свою историю расскажешь, Ода? – спросил Мика.
– Мою историю?
– Откуда ты? В смысле, что из Японии, я уже знаю.
Ода опустил глаза:
– Хочешь знать про меня?
– Конечно, отчего нет?
Ода собрал слюну и харкнул в реку. Нитка слюны повисла на нижней губе.
– Не знаю, зачем мертвым плевать. Не знаю, зачем мертвым нужно делать много такого, что мы делаем. Какая-то шуточка, которую Бог с нами играет. Попы обещали больше, чем вот это.
Мика выпрямился, прислонился спиной к стенке за бочкой.
– Попы?
– Ода был воспитан в христианстве.
– И вот посмотрите на меня теперь. Иисус ко мне не явился, пить со мной не стал. Был бы здесь поп, он бы со мной выпил.
Ода снова глотнул сакэ.
– Ты мне хотел свою историю рассказать, – напомнил Мика.
– Правда хотел? – Ода опустил бутылку. – С чего бы мне тебе что-нибудь рассказывать, американец? Ты на меня бомбы бросал.
– Бомбы? Не, бомбы мы не бросали. Это были листовки.
– Что такое листовки?
– Ну, бумажки такие.
– Зачем сбрасывать бумажки?
– Предупреждать жителей Хиросимы, чтобы ушли, пока мы не вернулись бросать бомбы.
Ода хмыкнул:
– А зачем это делать? Вы разве не хотите убивать людей?
Мика выдохнул.
– Я раньше думал, что хотим.
– Ты сбит с толку, Мика-сан. – Ода пошлепал губами, устроился на бочке поудобнее. – Значит, хочешь про меня послушать? Ладно. Я родился на острове Сэйдзима. Белые буки, сосны. Деревенька из четырех домов. Отец рыбачил. Его отец рыбачил. И я рыбачил.
Он сделал еще глоток. Глаза его повлажнели – он погружался в воспоминания.
– Когда я был моложе, я ходил на отцовской лодке с друзьями в море. Мы ловили осьминога.
– Чтобы поймать осьминога, смотришь в воду, пока не увидишь: господин Осьминог спит перед входом в свою пещеру. Тогда опускаешь шест с красным флагом.
– Чтобы осьминога разозлить?
– Нет, они добродушные. Опускаешь красный флаг, потому что осьминог любит этот цвет. Уж так его любит господин Осьминог, что обнимает и не выпускает. Если мы ловили большого осьминога, то затаскивали его в лодку и потом по очереди надевали господина Осьминога на спину как ранец. Он вокруг нас оборачивал щупальца, и мы ныряли в море.