– Я свалилась в глубокую меланхолию, – говорила Киёми. – В Хиросиме у меня не было друзей. Не было жизни. Ум был занят мечтами о возвращении в Токио. А потом Дзикан получил красный листок – призыв в армию. Мне стыдно сознаться, но его отъезд меня обрадовал. А когда он пропал без вести в Китае и был признан мертвым, ни одна слеза не коснулась моей щеки.
– А почему вы остались в Хиросиме?
– Я обдумывала возможность вернуться, но такой поступок мог принести бесчестье моей семье. И мне нужно было думать о ребенке. Банри и Саёка предоставили нам дом и относились к Ай как к собственной внучке. Было бы себялюбивым с моей стороны забрать у них Ай.
– А сейчас вы выйдете замуж, чтобы дать наследника семье Осиро?
– Я обязана это сделать.
– Вы любите того человека, что для вас выбрали?
– Японской женщине не дозволено…
– Вы его любите?
– Мицуо хороший человек. Он…
– Я не об этом спрашиваю.
Киёми глянула сердито:
– Вы не получите ответа, если будете все время меня перебивать.
У него щеки обдало жаром.
– Вы правы. Извините меня.
Она снова уставилась себе в колени.
– Мицуо – хороший человек. Он ветеран. Работает в государственном учреждении бухгалтером.
– Похоже, что и правда хороший, – через силу ответил Мика.
– Мицуо не видит собственной руки перед лицом, поэтому он носит очки с толстыми стеклами. Ходит сгорбившись из-за ранения на войне. Осиро ждут, что он обеспечит им наследника, но я не… – Киёми открыла глаза и села прямо. – Отвечая на ваш вопрос, Мика-сан: я уже давно перестала искать любовь. Когда Мицуо придет к нам в дом, я приму его брачное предложение, потому что это мой долг. Не жду, что вы поймете.
Ему хотелось бы найти слова, которые могли бы дать ей надежду. Посеять зерно возможности в ее мыслях, пусть вырастет и откроет ей глаза на меняющийся мир. Война должна скоро кончиться, и с поражением Японии умрут старые обычаи – в том числе браки по сговору. Если Киёми продержится еще немного, то сможет получить свободу самой решать свою судьбу. Но зачем себя мучить мыслями о том, чтобы быть с ней? Никому из нас от этого не лучше.
Киёми медленно поднялась с камня. В своем светло-зеленом кимоно она была похожа на тонкую былинку.
– Мне нужно вернуться в тело. Скоро я проснусь.
– Почему так рано?
– Мы с Ай едем в деревню искать продовольствие. Пару дней нас не будет.
И куда ему себя деть в их отсутствие? Идея болтаться у реки и весь день пить сакэ с Фрэнком и Одой не манила.
– Вы не присоединитесь к нам?
Он постарался скрыть улыбку, но у него ничего не получилось. Хотя Киёми все равно глядела на свои туфли.
– А вы хотели бы, чтобы я поехал с вами?
– Хай, – ответила она, поспешно прошла мимо него и скрылась в доме.
Глава двадцать вторая
Киёми разбудила Ай перед рассветом. Собрав припасы, они разделили между собой яблоко. Ай зевнула и прикрыла рот ладонью.
– Прошу прощения, – сказала она, и у нее сделались большие глаза, как бывает у детей, когда им неловко.
Напоследок Киёми сложила свое свадебное кимоно и положила его в ивовую корзину поверх десятка талисманов, приносящих счастье. На черном рынке женщины всхлипывали, меняя любимые кимоно на продукты. Киёми согласилась бы всю жизнь провести в слезах, лишь бы не голодала ее дочь.
Город окутывала темнота. Киёми держала Ай за руку, направляясь к железнодорожному вокзалу. Вскоре появились и другие люди – ветки, обглоданные голодом до сучков. Секущиеся волосы, затянутые поволокой безжизненные глаза. Эвакуированные несли сумки и чемоданы, к ним присоединялись женщины с корзинами или фуросики. Эти женщины шли вперед с угрюмой целеустремленностью. Киёми знала, что они намерены что-то выменять на еду в деревне. Каждый день сотни женщин выходили из Хиросимы в отчаянной попытке выжить. Поэтому Киёми считала, что единственный ее шанс на успех – забраться дальше других. Если повезет, она набредет на одинокое хозяйство, где владелец будет заинтересован в обмене. Как бы там ни было, она готова по дороге собирать съедобные растения, да что угодно, лишь бы спасти Ай от голода.
В голове пульсировала жилка, ноги стали ватными. От работы на фабрике и почти еженощных налетов в теле нежелательным гостем обосновалась усталость. Сегодня утром Киёми была еще более измотанной, чем обычно, будто всю ночь не спала.
На окружающие голубые горы опустились низкие облака. Киёми представляла себе, что это пуховые подушки, на которых сладко было бы отдохнуть. Вот так, под солнцем, проспать лет двадцать, как Рип Ван Винкль. И в каком же мире она проснется? Война наверняка уже кончится. Ей представились американские солдаты, марширующие по улицам Хиросимы под оркестр оглушительной патриотической музыки. На домах и магазинах красные, белые, синие полотнища. Японские ребятишки машут солдатам, кусая хот-доги и попивая кока-колу. Через двадцать лет Ай будет взрослой женщиной, с мужем и детьми. Киёми представила себе, как играет с внуками, и улыбнулась.
Но что будет с нею самой? Она будет замужем за Мицуо и продолжит род Осиро? Вот Мицуо возвращается с работы, сгорбленный, опираясь на трость, тусклые глаза скошены за толстыми стеклами очков. Ночью он будет громоздить на нее свое стареющее изувеченное тело, требуя, чтобы она ему угождала. От мысли про занятия любовью с Мицуо головная боль стала крепчать и шириться, прожигая себе путь по каждому нерву.
Когда они проходили железнодорожную станцию, забитую эвакуирующимся школьниками и их родителями, Ай сжала ей руку. В резком сером свете люди смотрелись силуэтами, просто тенями, покачивающимися на холодном бризе с Японского моря. Тенями, что исчезают в расцветающем свете солнца, будто и не существовали никогда.
За городом дорога перешла в утоптанную грунтовку. Шарканье ног, стук копыт, скрип фургонных колес, вздымающих пыль. Чем дальше, тем свободнее становилась дорога – люди расходились в разные стороны. Киёми завидовала тем семьям, которых в деревне ждали родственники. У них будет крыша над головой, огонь – согреть озябшее тело, еда, чтобы успокоить ноющий живот.
Солнце уже проснулось и вставало над сапфировой водой Внутреннего моря. Обжигающие лучи коснулись тела. У Киёми дрожали колени, плечи начинало жечь, пот выступал на лбу, скапливался под мышками, вызывая зуд.
– Мама, посмотрите на бабочек, – сказала Ай, показывая на стаи белых и желтых бабочек. – Хорошо бы принести такую домой Кондо-сэнсэю. Ему было бы приятно.
Киёми кивнула, думая, что только ребенок может заметить бабочек, когда внутренности грызет голод.
К середине утра они дошли до горного перевала, ведущего к Таката-ган. Узкая каменистая тропа ответвлялась от муниципальной дороги и уходила, извиваясь, в окружающие горы.
– Нам придется лезть туда, мама?
Киёми погладила Ай по голове.
– Хай. Ты сможешь?
Ай окинула взглядом зеленые склоны.
– Можете на меня положиться.
– И ты на меня, – ответила Киёми, и у Ай засияли глаза.
Киёми двинулась по тропе, и сердце у нее упало, когда она увидела, что многие из женщин-собирательниц последовали ее примеру. Тропа уходила вверх к серой горе, неодобрительно глядящей на нарушительниц ее покоя. Бедра Киёми горели от усталости, мозг требовал отдыха, но сердце не позволяло остановиться. Ай изо всех сил старалась не отстать, лицо ее побледнело и блестело от пота. Женщины, идущие следом, растянулись неровной цепочкой, тяжело и натужно дыша. Солнце в безоблачном небе поднималось все выше.
Тропа нырнула в расщелину, где горы аккумулировали жар солнца, превращая проход в огненную печь. Пропотевшая рубашка прилипала к телу, все сильнее чесалось под мышками. Киёми протянула руку к Ай:
– Хочешь остановиться и поесть?
Ай схватилась за ее руку.
– А можем подождать до лучшего места?
– Хай. Правда же, жарко тут, как в аду?
Тропа вынырнула из расщелины и закружилась между склонами с редкими деревьями ито – их веерообразные листья шелестели на теплом ветру. На травянистых склонах росли лаванда и лиловые адзисай, гордо и высоко стояли на жаре подсолнухи. На цветах гудели пчелы, опьяняясь нектаром. Плыл в воздухе сладкий цветочный аромат. В ветвях верещали цикады.
Ай с Киёми дошли до развилки тропы. Под ветвями дерева момо стоял досодзин с изображением Будды, вырезанным на каменной пластине.
– Это для чего, мама?
– Эти досодзины ставят для охраны деревни. – Киёми посмотрела на ответвление тропинки. – Значит, деревня где-то близко.
Собирательницы их догнали. Некоторые укрылись под персиковым деревом. Несколько женщин срывали с ветвей листья и засовывали в карманы.
– Зачем им листья? – спросила Ай.
– Моя тетя рассказывала, что листья момо обладают властью приносить людям счастье.
Ай глянула на дерево, снова на мать.
– Можно мне взять себе лист?
Киёми давно бросила поиски истинного счастья, но зачем отбирать охоту у дочери?
– А ты дотянешься?
Ай нахмурилась.
– Я уже большая.
В ответ Киёми улыбнулась, но в душе испытала приступ отчаяния, вдруг ощутив и осознав, что время, отпущенное ей для общения с Ай, уменьшается с каждой секундой.
– Хай, возьми себе лист.
Ай выпустила ее руку и устремилась к дереву. Вернулась она, победно улыбаясь, держа в руке два листа.
– Я нам обеим взяла.
Киёми приняла лист так, будто он был из золота, и поцеловала его.
– Волшебство листьев момо и в самом деле действует. Я уже чувствую себя счастливее.
Недолго отдохнув, все собирательницы, кроме одной, свернули на тропу, ведущую к деревне. Но они ушли недостаточно далеко. Крестьяне под чудовищным давлением правительства должны были снабжать продовольствием армию, а сюда в связи с близостью к Хиросиме наверняка, предположила Киёми, еще идет непрекращающийся поток горожан в надежде обменять вещи на продукты. Что такого могут предложить эти женщины крестьянам такого, чего они еще не приобрели?