Ветер усиливался. Щупальца огня рвались из земли пылающими красными червяками. Эти огненные черви извивались взад-вперед в густеющем черном дыму.
Надо идти обратно, сказал себе Мика. Если Киёми шла через эти пожары, она наверняка погибла.
Он крепко зажмурил глаза, подумав, что если Киёми мертва, то лучше бы он ее никогда не знал. Но это чувство тут же прошло, как только он вспомнил танец с нею. Он пристально посмотрел в сторону Накадзима-Хонмати.
Если она жива, я ее найду.
На дороге валялся горящий труп, он шипел и булькал, лопались пузыри. Дальше по дороге какой-то человек тянул за собой женское тело. В спину ему воткнулись тысячи травинок, делая кожу зеленой.
Сзади послышались странные щелчки. Прямо на Мику бежал человек, размахивая руками. У него не было правой стопы, и при каждом ударе об асфальт трескалась и ломалась берцовая кость. С выпученными от страха глазами он пробежал мимо, постанывая «ой-ой-ой», и скрылся в стене дыма.
Огненные черви хлестали в воздухе, извиваясь и щелкая, пожирая все на своем пути, сливались в огненные вихри. Вдруг в стороне послышался плач. Мика сошел с дороги и стал пробираться среди дымящихся обломков. Плач стал громче, и Мика ахнул, увидев его источник – женщина с ребенком, заваленные балками своего же дома. Женщина вытянула руку в надежде, что кто-нибудь их спасет. Мика присел перед ней. Ребенок оказался девочкой двух-трех лет, не больше. Струйки пота прочертили серые русла на покрытых сажей лицах, к дому приближался огонь. Женщина продолжала спокойным голосом звать на помощь. Мика подсунул руку под бревно, застонал от напряжения, пытаясь сдвинуть эту тяжесть, но она держала крепко. Пламя приближалось. Он еще раз безуспешно попытался сдвинуть бревно, потом упал на колени и протянул руку. Женщина отползла вглубь, увлекая ребенка, и во тьме виднелись только белки их глаз. Остатки дома занялись, и женщина завопила. Мика бросился бежать, не в силах вынести их мук.
Он добрался до улицы Айои-дори, решив искать Киёми вдоль берега, начиная с моста Айои. Обогнал группу выживших – они брели как во сне, не замечая пожаров, которые грозили их поглотить. Вдали показался разбитый купол Выставочного центра – единственное напоминание о когда-то существовавшей прежде Хиросиме.
Холодными черными каплями падал крупный дождь. Какой-то человек попытался ловить капли ртом, остальные последовали его примеру. Темная вода оставляла промоины на лицах и смывала пепел с волос.
Мика спустился к реке, остановился внизу лестницы. На песке теснились раненые – они лежали молча, и только иногда слышался чей-то стон или звуки рвоты. Сквозь дождь взмывали вверх хитодама, оставляя за собой ярко-синий след.
Мика сошел на песок и двинулся по нему, пробираясь среди раненых и умирающих. Обнаруживая обгорелую женщину примерно возраста Киёми, он наклонялся рассмотреть ее лицо – только так он мог быть уверен. Некоторые женщины оборачивались к нему, широко раскрыв глаза, будто ощущая его присутствие. Тысячи женщин лежали вдоль реки, изломанные и обгорелые.
Черный дождь прекратился. Мика провел в поисках уже много часов, в небе над горами на западе стали густеть краски. Как же я буду искать Киёми в темноте? Подходя к мосту Мотоясу, Мика в отчаянии выкрикнул ее имя. Он знал, что она его не услышит, но все лелеял надежду, что она как-то отзовется.
Он опускался на колени перед несчетным числом женщин, будто священник, принимающий исповедь, только у них не было грехов, которые следует отпускать. Отпущение было нужно ему, потому что это он пришел убивать их и вот – его желание исполнилось. Ему должно было гореть в этом рукотворном аду, а не им.
Вокруг двигались люди, слышались голоса. Широко раскрытые глаза смотрели в сиреневое небо, где кружили три бомбардировщика «Б-29». Люди с искаженными ужасом лицами показывали друг другу на эти самолеты. Мика сразу понял: они думают, что американцы опять вернулись сбрасывать бомбы. Погрозив им кулаком, он крикнул:
– Убирайтесь! Мало вы натворили?
Потом рухнул на колени, согнулся пополам, ударившись лбом о песок и зарыдал.
Пройдя под мостом Мотоясу, он остановился посмотреть на другой берег. Там толпилось намного меньше людей, и это значило одно: практически все обитатели Накадзима-Хонмати погибли при налете. Глядя на страдания Хиросимы, Мика мог себе представить, какую ненависть должны эти люди питать к американцам.
Ковыляя вперед в сгущающейся темноте, обходя мертвых и умирающих, он видел, как бесконечной процессией взлетают в небо хитодама. Глядя на взлетающие огненные шары, он думал: сколько же еще людей должны умереть?
Ноги стали тяжелыми, будто их залили цементом. Невидимый груз давил на плечи, наваливалась усталость, и Мика, зевнув, стал искать место, где присесть. Нашелся пятачок между двумя детскими телами. Глядя на лица этих детей, он вспомнил Ай среди светлячков. Увидит ли он ее снова? Зарывшись лицом в ладони, Мика застонал. Никогда мне не найти Киёми, сказал он себе. Никогда. Наконец он поверил, что она погибла, и надеялся лишь, что она умерла быстро, не страдая. Подтянув к себе колени, он наклонился вперед, уронив голову на руки. Из тихих сумерек донесся дрожащий женский голос:
– Ай… Ай… Ай…
Мика с трудом поднялся на ноги и двинулся в ту сторону. Пройдя несколько ярдов, он увидел женщину, лежащую на спине, голова ее моталась из стороны в сторону, и она бормотала только одно имя.
– Ай…
– Боже мой! – шепнул он, опускаясь рядом с ней. Неужели это Киёми? Кожа на лице, на шее, на плечах сгорела дочерна. Пепел запорошил волосы и губы.
Голова перестала мотаться, женщина смотрела прямо ему в глаза, будто видела его. Лицо Мики сжалось в сетку тонких морщин, губы задрожали.
– Нет! Нет, я не хотел для тебя такого. – Он коснулся ее лица. – Лучше бы ты умерла, Киёми. Лучше бы умерла без страданий. Прости, прости меня.
– Ай… Ай… Ай… – шептала она, глядя теперь в небо, будто могла найти там дочь, спрятавшуюся среди звезд.
– Я не знаю, что сталось с Ай. Может быть, она… – Мика покачал головой. – Я бы молился за тебя, Киёми, только в сердце своем не верю я больше, что есть Бог. Как могу я верить в Бога, который допустил вот такое?
Над городом сомкнулась темнота. Дымящиеся пожары бросали на развалины желтоватый отсвет, а по небу проносились падающие звезды. Никогда он не видел столько падучих звезд и подумал, что это может значить и значит ли вообще что-нибудь.
Киёми лежала спокойно. Она перестала звать Ай, взгляд ее остановился на небе. Когда пролетела падучая звезда, Киёми закрыла глаза и вскоре умерла.
Глава тридцать вторая
Киёми села и заморгала. Мир прояснился.
– Мика-сан, как вы здесь оказались? Я сплю? – В усталых глазах Мики было видно горе. – Что случилось?
– Боюсь, что вы не спите.
Почему он сказал «боюсь»?
Мика положил руку ей на плечо:
– Что вы помните последнее?
– Я… я ехала на работу в трамвае. Говорила с Уми, она выходит замуж. Показала мне кольцо, а потом…
– Что потом?
– Яркая вспышка, меня ослепило. А потом… – Она закрыла глаза рукой, скрывая слезы. – У меня все болело. Уми была мертва. Все в вагоне были мертвы. Я вышла. Дым, пожары. Зданий нет. Всюду тела.
Она шмыгнула носом и вытерла слезы.
– Что было дальше?
– Помню только жажду. Пошла с какими-то людьми к реке.
Это там она заметила качающиеся на поверхности тела, обгорелых и окровавленных людей на берегу, сколько хватал взгляд.
– Вы правы. Это был не сон. Что случилось?
Он опустил голову.
– Хиросима разрушена бомбой нового типа.
– Как? Разрушена? Это невозможно!
– Боюсь, что это правда. Все снесено, все дома и заводы, колледж… даже замок… ничего нет.
– Замок Хиросима?
– Да.
– Вы были в Накадзима-Хонмати?
– Там ничего не осталось.
Пальцы ее коснулись раскрытых губ.
– Вы видели Ай?
– Нет.
– А ее школу?
– Ее там больше нет.
Киёми вспомнила, как прощалась с Ай перед школой и как Ай сказала, что любит ее.
– Я должна ее найти. Она не может быть мертва. Нет.
Выражение его лица ее удивило – это была и печаль, и жалость.
– Что вы мне недоговариваете?
Он встал и протянул руку.
Она взяла ее, и он помог ей встать. Потом потянулся обнять ее.
– Зачем вы это?
– Я вам должен сказать одну вещь, и она может вас потрясти.
Что может потрясти сильнее, чем проснуться и увидеть, что твой город разрушен, а дочь пропала?
– Хорошо, Мика-сан. Что вы хотите мне сказать?
– Вы были ранены при взрыве бомбы. Серьезно ранены. Спина, плечи и лицо получили глубокие ожоги.
– Не понимаю. Я не ранена, посмотрите на меня.
– Мне нелегко это вам говорить, но… – Он покачал головой.
Киёми негромко попросила его:
– Скажите же.
– Вы умерли от ран.
Его слова дошли до нее не сразу. Зачем он такое говорит?
– Оглянитесь.
Он отпустил ее, и она обернулась. На песке, лицом к небу, лежало тело женщины. Всмотревшись в это лицо, Киёми ахнула, поднесла руку ко рту.
– Это правда. Я умерла.
– Я был с вами, когда вы отошли. Думал, что вы можете меня оставить, но хитодама не появилась.
Вдоль берега валялись бесчисленные тела, отсвечивавшие красным в зареве пожаров над набережной. Страдальческие вопли «Мидзу, мидзу», «Сорэ ва итай» и «Тасукэтэ курэ» наполняли ночь, но никто не приносил воды, не успокаивал чужую боль и не приходил на помощь, как бы вежлива ни была просьба. Сырой ветер нес вонь горелого мяса.
– У меня бьется сердце, все мои ощущения при мне. Как это возможно?
– Не знаю. Фрэнк мне говорил, что наш разум продолжает верить, будто тело живо. Что-то вроде облегчения перехода в загробную жизнь.
– Хай, это понятно. Дядя меня учил, что мертвые воспринимают загробную жизнь так, будто они еще живы.