– Почему вы отошли от станка, Хару-сан? Вам надоело работать ради Императора?
У Хару покраснели щеки. Господин Акита усомнился в ее чувстве долга, и спасти лицо у Хару не получалось.
– Простите, пожалуйста, – промямлила она голосом испуганного ребенка. – Я ничего плохого не хотела.
– Армия призывает моих рабочих, и с кем я остаюсь? Пожилые дамы и школьницы! Вас таких с десяток надо, чтобы заменить одного мужчину.
Его внимание переключилось на Киёми, но он не успел ничего сказать, как здание наполнилось хоровым пением.
На территорию завода маршем входили студентки Женской коммерческой школы Хиросимы, одетые в одинаковые темно-синие блузы с длинным рукавом и белым воротником поверх более светлого оттенка синих монпэ. У них на головах были белые повязки с эмблемой восходящего солнца. Табличка с фамилией на левой стороне груди и повязка на левой руке демонстрировали их принадлежность к школьному корпусу. Гладкие юные лица сияли оптимизмом – они верили, что благодаря усердной работе война вскоре будет выиграна. И пели хором: «Все для победы, все для победы!»
– Вот они тоже по производительности не дотягивают до мужчин, но хотя бы работают энергично! – Господин Акита ткнул в сторону Хару костистым пальцем: – Чего про вас я сказать не могу.
И это пугало пошло дальше вдоль ряда станков, на ходу рявкая приказы и замечания.
Хару глянула на Киёми и пошла к своему станку. Она склонила голову, и щеки ее так и остались красными.
Киёми было ее жаль, но предаваться размышлениям на эту тему не было времени. Все же она успела почувствовать благодарность к поющим студенткам; они спасли ее от гнева господина Акиты.
Она стала нарезать ствол винтовки. Через несколько минут работы на станке она почувствовала, как по шее сзади крадется холодок. Она оглянулась через плечо, никого не увидела и продолжала работать, но ощущение холода ее не покидало, как будто дыхание зимы обняло ее за плечи.
В обеденный перерыв Киёми сидела одна у конца длинного стола. Обычно они садились вместе с Хару, но сегодня Хару села с Лисамом. Глядя, как они разговаривают и смеются, Киёми почувствовала, как сердце обожгло ревностью. Откуда такое чувство? Меня не интересует ни Лисам, ни любой другой мужчина. Киёми открыла бэнто, где лежал рисовый шарик, завернутый в увядший аманори. На такой диете она очень быстро превратится в кучку костей.
Мысли вернулись к американскому летчику. Она попыталась выбросить из головы картину его смерти – не получилось. Вместо этого в голову полезли вопросы, будто она играет в какую-то игру. Этот американец из большого города или из деревушки? Может быть, из такого места, как Сан-Франциско. Был ли он женат? Была это большая, толстая женщина с тяжелой грудью, прокатывающаяся по жизни как цунами, или же миниатюрная, плывущая по комнатам как завиток дыма? Волосы у нее были цвета спелой пшеницы или черные как ночь? Тупая боль отдалась в сердце, когда Киёми представила себе, как этот летчик обнимает ребенка. Дети – вот настоящие жертвы войны. Столько сирот, столько мечтаний, развеянных как пепел под ветром.
К концу смены пропотевшая блуза прилипала к телу, мышцы рук и ног дымились. Киёми заставила шаркающие ноги двинуться к двери. Опустив голову, она дошла до ближайшей трамвайной остановки. На соседней улице солдаты гонялись за листовками, кружащимися на ветру. Закрыв глаза, Киёми попыталась урвать себе минутку сна.
– Киёми-сан, я надеялась вас найти.
Открыв глаза, она увидела рядом с собой Уми. Уми была из студенток, работающих на заводе. У нее было широкое простое лицо и доброжелательные манеры. Жила она в Отэ-мати и часто им с Киёми было домой по пути. Обычно разговоры с ней были Киёми приятны, пусть даже слова Уми были полны юношеской наивности. Через несколько лет ее слова станут мрачнее, и надежды в них будет меньше. Но сейчас, после всего пережитого, Киёми хотела бы побыть одна. Ей нужно было разобраться с собой у моря под ночным небом, поплавать на спине, и чтобы искорки звезд мерцали над ней в темноте.
– Как вы, Уми-сан?
С шипением тормозов подъехал трамвай. Киёми пристроилась за четырьмя женщинами, ждущими посадки. Уми встала вместе с ней.
– Правда, потрясающий день?
Киёми знала, что Уми хочет обсудить самолет, но промолчала, садясь в вагон. Вожатой была девочка не старше Уми. Компания электрических трамваев Хиросимы обучала школьниц водить трамваи, потому что мужчины-вагоновожатые были призваны в армию. Она приветствовала пассажиров кивком, и те расселись, опустив головы – под действием голода и усталости у них мало оставалось сил. Когда началась война с Америкой и армия одерживала на Тихом океане победу за победой, народ ходил гордый – ведь невозможное стало возможным, – но потом, после разрушенных городов и сотен тысяч убитых жителей, то, что казалось праведным, стало выглядеть глупым заблуждением. Однако Киёми никогда такого чувства не разделяла. Высказать подобное при ком не надо означало арест и тюрьму. Никогда, ни на мгновение не должна она сомневаться в мудрости Императора. Он знает, что лучше для Японии и для ее народа.
Киёми села впереди, Уми рядом с ней, все еще улыбаясь уголками губ. Трамвай дернулся и поехал, сквозь сиденья чувствовалось, как он подскакивает на стыках.
– Ход войны меняется, – объявила Уми на весь вагон. – Когда мы сегодня сбили этот самолет, это было знамение, вот увидите.
Иводзима потеряна, за Окинаву идут бои. А Уми желает обсуждать знамения.
Киёми молча смотрела в окно. Майское солнце уходило на запад и садилось над горами.
– Вы заметили сегодня за обедом Хару и Лисама? Я бы не смогла быть с человеком, который ест чеснок!
– Я их не видела.
Уми тронула себя за мочку уха.
– У меня есть один секрет, хотите его услышать?
Киёми заставила себя кивнуть:
– Хай. Если это секрет про вас.
– Я не сплетница.
– Ну разумеется, – сказала Киёми. По зарумянившемуся лицу Уми она поняла, что это что-то очень личное, чем Уми ужасно хочется похвастаться.
– Я влюбилась в одного мальчика по соседству. Его зовут Ёсио. Родители его коммерсанты, у них мебельный магазин. Сейчас он закрыт.
– И у Ёсио к вам те же чувства?
Уми прижала руку к сердцу и вздохнула:
– Хай. Правда, это чудесно?
Киёми не очень понимала, что сказать. Только раз в жизни испытав то, что она в то время сочла любовью, она считала себя не слишком большим специалистом в этом вопросе.
– Я за вас рада, Уми-сан.
Уми пустилась болтать о своем возлюбленном и о совместных с ним планах на будущее. Она переедет в дом его родителей и будет помогать им вести семейное дело. И родит для Ёсио много сыновей.
Трамвай уже подъехал к ее остановке, а она всю дорогу до двери продолжала говорить.
Когда Уми вышла и трамвай двинулся дальше, пожилая женщина посмотрела на Киёми неодобрительно и покачала головой. Киёми обернулась посмотреть вслед Уми, пока та не скрылась между зданиями, и все время думала, каким печальным стал мир, если счастье одного вызывает недовольство у другого.
Глава шестая
Киёми нашла Ай на площадке – девочка ждала ее вместе с учителем, господином Кондо. Это был пожилой джентльмен, предоставивший право наставлять детей в милитаризме более молодым учителям. Когда-то он сказал Ай, что дети должны изучать красоту поэзии, а не безумства политики. Киёми удивлялась, как его до сих пор не арестовали за его пацифистские убеждения. Господин Кондо держал что-то в руках, показывая это Ай. Когда Киёми приблизилась, они подняли головы и увидели ее. Ай просияла:
– Мама, посмотрите!
Киёми поклонилась:
– Добрый день, Кондо-сэнсэй.
Сморщенные руки господина Кондо раскрылись, и в них показалась черно-желтая бабочка. Изящная, она не шевелила крыльями, словно надеясь, что так она станет невидимой тому гиганту, что захватил ее в плен.
– Она села мне на руку, когда мы обсуждали стихотворение Мацуо Басё, «Спать бы у реки». Вы его слышали?
– Много лет назад, в детстве, – ответила Киёми.
– Поэзия Басё волнует мне душу. – Учитель поднес руки ближе к Ай. – Надо ли отпустить нашего друга?
– Хай, – ответила Ай. – Она была нашей самой блестящей гостьей.
Господин Кондо просиял:
– Как ты узнала, что эта бабочка – она, а не он? Она тебе это на ушко шепнула?
– Она нежная, как девочка. А мальчишки – это кузнечики и пауки.
– Ты тонко умеешь наблюдать жизнь, малышка, – усмехнулся господин Кондо. – Ну, лети!
Он поднял раскрытые ладони, и бабочка взмыла, трепеща крыльями, в сияние заката.
Киёми протянула к Ай руку. Когда тонкие, теплые пальчики дочери переплелись с ее пальцами, Киёми почувствовала, как поднимается в душе спокойная радость. Она снова поклонилась мудрому учителю.
– Аригато, Кондо-сэнсэй.
Он поклонился в ответ:
– Мне это в радость. Сайонара, Киёми-сан. Сайонара, Ай-тян.
Мать с дочерью двинулись домой в чернильной темноте. Пока не было американцев с их военной мощью, лампы и фонари бросали красные и желтые квадраты на улицы и переулки. Люди ходили в магазины ночью, потому что цены были ниже. На рынке рыбаки показывали, что осталось от улова, и резкий запах манил окрестных котов, мяукающих из темноты. Зеленщики продавали баклажаны, огурцы, картошку и корни лотоса. Торговцы демонстрировали обувь, мебель, одежду. Сейчас, в затемнении, ночь приносила непроницаемый мрак. И только летучие мыши шныряли в темном небе, ловя призрачных мошек. Шли домой рабочие фабрик и заводов, движения у них были медленные, машинальные.
– У тебя хороший был день в школе?
– Мы ходили на площадку для духовной практики.
У Киёми приподнялись брови:
– Вот как?
– Практиковались работать с деревянными мечами и копьями – на случай вторжения врага.
– Тебе это понравилось?
– Мальчишкам понравилось. А я бы лучше порисовала.
Киёми сжала руку дочери: