Она тронула Ай за щеку.
– Мы не знаем, что нам несет будущее. Так что давай будем каждый день проживать самым лучшим образом. И что бы ни было, я всегда буду с тобой.
Тревога ушла из глаз Ай, и девочка улыбнулась:
– И я всегда буду с тобой.
– Киёми-сан! – позвала Саёка из комнаты. – Ты не могла бы подойти к нам? Нужно кое-что обсудить.
Киёми прищелкнула языком.
– Она, наверное, думает, что посуда сама себя вымоет.
– Я могу ее вымыть, мама.
– Нет надобности. Судьбу не нам менять.
– А что это значит?
– Будущее – извилистая дорога, но нам с этой дороги не свернуть. – Киёми подтолкнула ее в сторону гостиной. – Иди нарисуй мне картинку. Что-нибудь красивое.
– Цветущую сливу?
– Хай. Это будет чудесно.
В комнате сидели, опираясь коленями на подушки, Банри и Саёка. Кто-то из них зажег второй фонарь, и свет ложился на татами, подчеркивая их зеленоватый оттенок. Банри показал Киёми на пустую подушку, и Киёми опустилась на нее коленями, пытаясь прочитать что-нибудь по лицам свекра и свекрови, но они были непроницаемы. Ай села неподалеку за письменный стол, наклонив голову так, чтобы слышать разговор взрослых.
Несколько минут прошли в молчании, потом Банри спросил:
– Как дела на работе?
Вопрос показался Киёми странным, потому что свекор никогда не проявлял интереса к ее делам вне дома – разве что они приносили еду.
– Работы много.
– Хай. Это я понимаю. – Барни прокашлялся. – Мы думали о том мире, который скоро наступит. Война или не война, мы должны сохранить род Осиро.
Слова свекра петляли у нее в мозгу, как извилистая река. К чему они ведут? Для чего сказаны?
– Мы обоими нашими сыновьями пожертвовали ради Императора, – продолжал Банри. – Поэтому мы собираемся усыновить приемного сына, чтобы фамилия Осиро не исчезла.
– План мудрый, – сказала Киёми, задумавшись о том, где они собираются найти в Хиросиме подходящего мужчину, когда всех забрали на войну.
Саёка подалась к ней.
– А ты выйдешь за него замуж и родишь семье внука.
Кровь отлила от лица Киёми. Это надо было предвидеть. Вполне имело смысл для Банри и Саёки хотеть наследника, и кто еще в этой истерзанной войной земле принесет им это счастье, если не она? Она – пленница обстоятельств. Руки у нее задрожали нервной дрожью, и она покрепче прижала их к коленям. Нельзя ничего им показывать.
– Как вы изволили заметить, Дзикан погиб, сражаясь за свою страну. Не подобает мне выходить замуж снова, – ответила Киёми.
– Доверься нашему знанию, что для тебя лучше, – сказал Банри.
– Я недостойна такой чести.
– Смирение – ключ к довольству сердца, – сказала Саёка.
Довольству сердца? Да что ты знаешь о моем сердце? Оно ни разу не было довольно с тех пор, как я приехала в Хиросиму.
– Мы заметили, – продолжала Саёка. – Твое ки последние месяцы закрыто. Новый муж мог бы поднять тебе настроение.
Киёми взвесила слова Саёки и решила, что они нелепы. Она, Киёми, уже ходила этой дорогой, волею обстоятельств вступив в брак без любви из-за своего неверного поведения. Сколько еще ей расплачиваться за эту ошибку – не посчитаться с голосом собственного сердца?
Она вспомнила пьяного англичанина, который на танцах в Нити-Бэй просил ее выйти за него замуж. Люди запада совсем не ценят долг или обязанности, но их сердца легко поддаются эмоции любви. Почему же ее собственный народ должен лишать отношения радости? Должно быть в жизни что-то еще, кроме как рожать сыновей и подобострастничать перед свекровями.
– А вдруг с нами что-нибудь случится? – спросил Банри. – Если у тебя будет муж, ты и Ай сможете остаться здесь, у вас будет защита.
– В городе остались только старики.
– Есть и люди помоложе, – возразила Саёка.
– Ничто из этого чести вашей семье не принесет.
Банри выпрямился, лицо у него покраснело.
– Пять худших пороков, поражающих женский ум, это непокорность, недовольство, злословие, ревность и глупость. И худший из них – это глупость. Избавиться от них женщина может путем самоанализа и самонаказания.
Киёми поглядела на Банри, сощурившись:
– Вы считаете, что я веду себя глупо?
– Хай, – ответила Саёка.
Банри вытащил из пачки последнюю сигарету «кинси», прикурил от спички, сделал три затяжки и выпустил клуб серого дыма.
– Самое больше несчастье – то, что случилось с Дзиканом. Он мог бы быть тебе хорошим мужем.
Киёми помнила Дзикана неловким любовником, которого больше интересовали азартные игры и пьянство, чем жена. До того как организовали их брак, Дзикан проиграл приличную часть семейного состояния. Если бы ее тетя и дядя знали истинное финансовое состояние семьи Осиро, они бы никогда не согласились на эту партию – предпочли бы ей любой скандал.
– Киёми, ты должна помнить свое место в нашей семье.
Она посмотрела прямо Банри в глаза – ужасная грубость, которая его смутила, потому что он не выдерживал взгляда глаза в глаза:
– Я – мибодзин. Вы себе представляете, насколько трудно для овдовевшей на войне выйти замуж? И мне двадцать восемь. Захочет ли хоть какой-нибудь достойный мужчина такую старую жену?
Банри потер подбородок:
– Хай. Ты стара для невесты.
Саёка отмела эти возражения энергичным жестом руки.
– Ну вот и займемся этим. Найдем хорошую накодо. Сваху, которая поймет, что нам нужно. – Она огладила свое кимоно. – Твоя карма и твоя тень тебя никогда не покинут, Киёми.
Киёми вспомнила эту старую поговорку, подумав про накодо, выбирающую для нее мужа. Радости и горести всей жизни зависят от какой-то чужой женщины.
– Приношу свои извинения, если я вас оскорбила. Вы очень озабочены тем, что для меня лучше.
– Лучше помни о послушании.
Киёми прикусила язык, чтобы удержаться от ответа. Встав с пола, она поклонилась свекрам:
– Если позволите, я пойду мыть посуду.
– Хай. Иди мыть посуду, – сказал Банри. – Потом еще об этом поговорим.
Киёми вышла в кухню размеренными шагами, не выдающими ее чувств. Там она вцепилась в край раковины так, что пальцы побелели. Помни о послушании, говорит она мне. Забудешь тут, когда тебе каждый день напоминают.
Закончив на кухне, Киёми остаток вечера провела, протирая все деревянные поверхности в доме. Ай следила за ней взглядом, полным сочувствия, и Киёми больно было думать, что дочь уже столько знает о жизненных горестях.
Когда все дерево было протерто, Киёми принесла футоны и повернулась к Банри:
– Мы с Ай пойдем спать.
– Тогда доброй ночи.
– Идем, Ай, – сказала Киёми, и они вышли в соседнюю комнату. Киёми закрыла сёдзи. Скользящая бумажная дверь не особо обеспечивала уединение.
Киёми залезла под одеяло своего футона и повернулась к Ай.
– Мама, а что такое…
Киёми приложила палец к губам дочери и показала на сёдзи.
– Надо говорить шепотом.
Ай кивнула, и Киёми убрала палец.
– Мама, вы хотите нового мужа?
Киёми погладила девочку по щеке, теплой как солнышко и мягкой, как пух. Она вспомнила, как первый раз увидела ее в роддоме и возблагодарила судьбу за то, что это девочка. Если бы она родила мальчика, семья Ито объявила бы дитя своим наследником и забрала бы у матери. Но никто и ничто не заберет у нее Ай. Никогда.
Ай придвинулась ближе.
– У вас грустный вид, мама.
– Лицо – зеркало души.
– Значит, вам грустно?
– Ты знаешь такое слово – амаэ?
– И что оно значит, мама?
– Солнце не может сдержать дождь, а если бы даже могло, то не стало бы. А знаешь почему? Потому что рису, чтобы вырасти, нужно и солнце, и дождь. Люди в этом смысле – как рис.
Ай оттопырила нижнюю губу, задумавшись над этими загадочными словами.
– Есть разница между желанием и реальностью, – продолжала Киёми. – Мы мечтаем о любви. Реальность этой мечте не соответствует. Я выйду замуж, потому что твои бабушка и дедушка решили, что я должна выйти замуж, что это мой долг. Они дали нам с тобой дом и не будут возражать, чтобы мы здесь жили. Ты окончишь школу и станешь умной девочкой. Умнее меня.
– Но вы же учились в колледже, мама.
– Хай. Три года. И я бы его окончила, если бы я не…
– Не что, мама?
Киёми изобразила улыбку.
– Ничего. Постарайся заснуть. Утром у нас много дел.
Ай положила голову на подушку поближе к Киёми.
– Доброй ночи, мама. Я вас люблю.
– И я тебя. Спи, малышка.
Киёми закрыла глаза. Вдохнула аромат кожи Ай, напомнивший ей теплый пирожок тайяки с шоколадным кремом. Киёми вздохнула. Представлять себе будущее, пока бушует война, было глупо, но она все равно чувствовала, как ее переполняют мысли. Она жаждала любви – не меньше всякого другого, и представляла себе, как проживает жизнь с мужчиной, который стоит того, чтобы о нем мечтать. Саёка сказала бы, что эти идеи – мысли ребенка, а она, Киёми, должна смиренно принимать свое место в этом мире. Киёми же этот мир и свое место в нем ненавидела. Если бы не Ай, от нее бы уже давно остались только воспоминания.
Сёдзи отъехало в сторону, и в проеме показался Банри с большими от страха глазами.
– По радио сказали, что американские бомбардировщики идут от канала Бунго в сторону Хиросимской бухты. Поторопись, пожалуйста.
Киёми встряхнула Ай за плечо:
– Ай, нужно идти в бомбоубежище.
Ай застонала, веки ее задрожали и раскрылись.
– Я так устала.
– Я знаю, мы все устали. Теперь пойдем.
Она помогла дочери встать. Рука в руке они поспешили в кухню, где ждали Банри и Саёка. На улице выли сирены воздушной тревоги.
Убежище представляло собой яму в глинобитном полу кухни глубиной в метр. Банри приделал стальную плиту к той стене, где были изголовья, чтобы она не обвалилась. Спустившись в яму, он протянул руку Саёке. Следом пошла Ай, за ней Киёми. В яме они заснули, лежа на боку, прижатые друг к другу. Саёка опустила руку на плечо Ай, и Киёми потребовалось все ее самообладание, чтобы эту руку не сбросить.