Институт
Сказать в Москве «Я работаю в институте на Ленинском проспекте», это не сказать ничего. Там этих институтов!.. Начали воздвигать ещё при Сталине, его нет уже два десятка лет, а институты всё строят, перестраивают и достраивают.
Этот дом типичный представитель институтских корпусов. В начале 50-х построили монументальное здание в четыре этажа. Парадная мраморная лестница, конференц-зал с кинобудкой, полукруглый зал заседаний с огромной трёхсекционной меловой доской и поднимающимися амфитеатром скамьями для слушателей, как в аудитории приличного института. Прекрасные кабинеты для руководства. Большие, с приёмными. Конечно, паркет. Хороший, дубовый. Наборный квадратами по всему второму, «директорскому», этажу. По остальным проще, обычной ёлочкой, но тоже вполне достойно. И это вскоре после войны! Не забудьте! Начинали строить ещё пленные немцы, а кто проводил отделку, история не сохранила.
В конце 50-х с двух сторон здания, буквой «П», пристроили новые корпуса. Тоже ничего, но сразу видно — труба пониже, дым пожиже, науку стали ценить меньше. Кабинеты для сотрудников остались большими, однако полы застелены паркетной доской, двери не дубовые с бронзовыми ручками, а обычные, почти квартирные.
Пристройку для Вычислительного Центра института воздвигли в конце 60-х. Серый силикатный кирпич, стеклоблоки, как в заводском цеху. Цементный пол в коридорах прикрыт грубым линолеумом, в кабинетах лежит доска, но поверх опять линолеум. Очень непрезентабельный видок получился. Хотя дёшево и функционально — высокий машинный зал, технологический этаж над ним, а на крыше воздухозаборники. Цех, как есть цех! Никакого изящества! Правда, он не выходит на проспект, а глядит на задний двор другого института, однако факт остаётся фактом — на науке стали экономить.
Машинный зал для ЭВМ БЭСМ-6 занимает больше 300 квадратных метров только для размещения стоек машины, периферийных устройств ввода-вывода и хранения информации. На антресолях, поставленных по периметру зала, сидят инженеры, отдыхают не занятые текущей работой дежурные операторы, хранятся тома технических описаний и ящики с ЗИПом. Вдоль одной стены под антресолью выгорожено помещение для набивки перфокарт. На шести перфораторах весь день трудятся машинистки, но их не хватает на всех новоявленных программистов, потому два перфоратора отданы на откуп любому зашедшему. Этажом выше, вентиляционное оборудование, в подвале электрические машины, питающие ЭВМ током с гарантией от «миганий». В комнатах вне машинного зала сидят службы, обеспечивающие работу — группа матобеспечения, сектор ремонта ячеек, сектор электромеханических устройств и т. д, и т.п. Даже кабинет начальника ВЦ здесь, а не в основном здании.
Окружает институт решётчатый забор. Красивая решётка аккуратно покрашена чёрной краской со стороны проспекта. Чуть хуже на стороне, выходящей на улицу. Кстати, там выездные ворота и проходная с бдительными вахтёршами из ВОХРа. Забор, выходящий на соседний институт, довольно неказист. Приводить в порядок с одной стороны глупо же, правда? А соседи никак не могли договориться одновременно его покрасить. Впрочем, кто на него там смотрит⁈ Около четвёртой стороны забора стоят хозпостройки вместе с гаражом. Тут решётка мало того, что ржавая, так ещё и с приличными дырками. Некоторые безответственные личности, чтобы не нарываться на скандал с бдительными вахтёршами, через «задний проход» проносили спиртосодержащие жидкости из ГНИ. Что такое ГНИ? Совсем неграмотные люди! Нет, не Государственный Научно-Исследовательский. Тут другое сокращение — Гастроном Напротив Института. Туда кое-кто за пол-литрой бегает.
Передача дел
— Разрешите вам представить нашего нового товарища — Рыбин Константин Константинович. Только демобилизовался из рядов Советской Армии, в звании старшего лейтенанта. Кандидат в члены КПСС. Согласился взять на себя самый трудный участок работ, сектор ремонта ячеек. Наш ВЦ лихорадит именно из-за недостатка отремонтированных и долгих сроков ремонта. Надеюсь, он установит должный порядок и поднимет дисциплину. Так что прошу любить и жаловать нашего нового заведующего сектором. Костя, ты как думаешь? Наведёшь порядок?
— Постараюсь. Дайте мне два месяца, начиная со дня после приёмки дел.
Ответом на столь отважное заверение были скептические взгляды сотрудников ВЦ. Сектор ремонта ячеек был известным болотом, навести порядок там нельзя, пробовали. Даже сам Иван Петрович, начальник ВЦ, с этим смирился. Временный и.о. завсектора, радостно вздохнул: «Глупый!» В общем, реакция на нового сотрудника была скептической.
Врио завсектора повёл было новичка передавать дела, чтобы завтра же написать заявление о переводе в другую группу. В их комнате, в закутке для чая уже было кое-что приготовлено для знакомства. Только взять холодной газировки из автомата, чтобы запить, а дальше решим вопросы, но Рыбин отказался:
— Как дела принимать? У меня ни печатки, ни пломбира ещё нет. Сейчас схожу в 1-й отдел, получу. Пройду инструктаж. Потом… кто у вас реестры ведёт? Центральный склад? Потом подниму, что за сектором числится. А тогда и передавать начнём.
Неприятное предчувствие кольнуло врио Сашу. Но он его отогнал.
— С коллективом познакомиться надо бы.
— Успеем. Я им ещё надоем. Пусть посидят спокойно.
После такого заявления Константин вышел из машинного зала, где его знакомили с сотрудниками и больше не появился.
Зато на следующий день, ровно в 9–30, открылась дверь комнаты с табличкой, написанной в три строки, тушью на ватмане, «Сектор ремонта ячеек ЭВМ БЭСМ-6». Внутрь вошёл улыбающийся Константин. В комнате сидела одна Марго, старший техник. Личность известная на весь институт. Паяла она великолепно, трудовая дисциплина на высшем уровне, но имелся один недостаток. Девушка была шизофреничкой. Не такой вслед которой шипят «шизнутая» и крутят пальцем у виска, а совсем настоящей. Учёт в психдиспансере, ежедневный приём таблеток, который нельзя пропускать, странности поведения и прочие прелести больной психики прилагались. На время отпуска, раз в год, она ложилась в стационар, после него возвращалась на работу счастливой и радостной. Выгнать её было невозможно — диспансер задавил бы через райисполком, а её папа, доктор наук, имел огромное влияние в институте.
В настоящее время Марго сидела за верстаком с включённой лампой, на ней была надета оправа очков без стёкол, и, не снимая, прямо через неё, девушка щёточкой красила ресницы.
— Привет! — радостно поздоровалась она, поморгала и спросила — Похожа я на иностранку?
— Вполне, — согласился новый начальник.
Сотрудница победно улыбнулась, плюнула на тушь и стала размазывать слюну щёточкой. В принципе, так многие девушки делают, но не на людях же!
Вторым, опоздав минут на семь, пришёл низенький, худенький и лысенький мужчина, лет за 50. Старший инженер Игорь Иванович. Тихий пьяница, развернуться которому не давала жена. Причём, отучила от выпивки самым кардинальным способом — отбирая всю, до копейки, зарплату. Для проезда выдавала единый, а обед он приносил с собой в судочке. При том, Игорь Иванович был великолепным специалистом. Но… только когда выпьет…
В машзале спирт был. На протирку контактов, считывающих головок магнитофонов, поверхностей магнитных барабанов и прочие регламентные работы БЭСМ-6 выделялось около тридцати литров спирта в месяц. Точное количество знали немногие, но они молчали. Ибо, что было записано в документе, и сколько выдаётся на руки исполнителю это две большие разницы. Оно нужно кому разбираться с завистниками? Так вот, на сектор было положено три литра в месяц. Весьма даже неплохо.
Игорь Иванович претендовал на литр. Вроде прилично. Но! Предположим в месяце 20 рабочих дней, а их больше, 1000 делим на 20, получаем 50 грамм! Всего! Разбавив водой, обретаем лишь соточку. А что такое сто грамм в день? Полная ерунда. Тем паче, есть друзья-приятели, а Иваныч всегда славился своей щедростью. Таким образом, выданного хватало лишь до выходных. Если что и оставалось, оно уносилось домой, где выпивалось со знакомыми собутыльниками, благо жена не возражала против распития халявы, а с понедельника вновь начиналась великая сушь. Максимум неделя в месяц была плодотворной. За эти пять рабочих дней чинились завалы сгоревших ячеек, настраивалось электроника, собранная по отделу, начинал создаваться задел на будущее и… наступали выходные.
Марго спирт не выдавали. Береглись. По слухам, когда-то давно она получила 0,5 для растворения канифоли для пайки. Больше такой ошибки не повторяли. Эта больная знаете что сделала? РАСТВОРИЛА КАНИФОЛЬ! Дура шизнутая!
Куда девался остальной спирт? Хм… Вопрос. Не только текущий, любой врио был пьющим. Опять же, если надо что-то достать для работы, как аргументировать? А праздники? А дни рождения? Да и спирт сам каждый день куда-то просто испарялся.
Последним, опоздав минут на двадцать, пришёл Саша. Что-то пробормотал про обесточенный провод троллейбуса, бросился в атаку, выложив заяву на перевод к настройщикам в машзал.
— Подпиши, — попросил он.
Глупый новичок написал: «Не возражаю, после подписания акта передачи матценностей и при условии сохранения ставки за сектором.»
«Хм… Не такой уж он глупый,» — подумал Саша. Перевод после передачи дел был предсказуем, а вот условие сохранения ставки сильно ограничило манёвр. Одно дело — взять сотрудника со ставкой, другое — изыскать ставку из своих.
Тут дверь открылась, и в комнату вплыл Шарик, Шариков Богдан Давыдович, самый ненавидимый кладовщик из службы снабжения. Анекдот «метр двадцать, метр двадцать, метр двадцать, где талию делать будем?» про него. Злопыхатели говорили, что и рост у него метр двадцать, однако врали — рост Шарика был метр шестьдесят.
В руках у кладовщика стопка учётных книг и зловещая дерматиновая папка.
— Вот! Все члены комиссии по передаче матценностей в сборе! Отлично! Заодно и инвентаризацию проведём.
Неприятное предчувствие кольнуло Сашу повторно и сильнее.