Святогор не жил со смерти отца с дядей. Душны ему казались хотя и роскошные, да всё-таки тесные для широкой богатырской натуры палаты новгородского старейшины. Стремился он на волю, на простор — туда, где на Варяжке осели свободные молодцы, порвавшие всякие узы со своими родами.
Да на Ильмене Святогор всё-таки и к своей Любуше был поближе...
Когда-то удастся пробраться из Новгорода на берег великого озера славянского, а с Варяжки уходи, никто не спросит, куда и зачем пошёл.
Пристав к ильменским варягам, Святогор всё-таки не прервал связи с Гостомыслом, воспитывавшим его братьев. Изредка он бывал в Новгороде, беседовал с дядей, искренне любившим его, но всё-таки, даже в пылу важных бесед, так и тянуло его на берег Варяжки, к вольным, как птицы, товарищам...
Только вот сам он не был так волен, как птицы.
Ватага за ватагой молодцов уходили по Волхову за Нево, в суровую Скандинавию, где многих из них ожидала жизнь полная приключений, славная смерть в бою, и никак уходившие не могли сманить с собой Святогора.
Любовь незримыми, но прочными цепями приковала молодца к берегам ильменским.
Любить и знать, что любим, — это счастье. И Святогор был полон сознанием своего счастья.
Об этой любви никто не знал. Влюблённые тщательно скрывали свои чувства от других. Знал Святогор, что не отдаст ему Володислав Любушу, но верил, что счастливый случай однажды соединит его с любимой навеки...
И теперь, расставшись с милой, он снова переживал всю сладость тайного свидания. Он даже принял решение посоветоваться на этот счёт с Гостомыслом и быстро гнал челнок, желая попасть к дяде до заката солнца.
6. В пучине Волхова
Белой плачет кровью
О былых делах.
стье речки близко.
Святогор быстро вогнал свой чёлн в устье и очутился на Волхове.
Глазам его представилась хотя и привычная, но, тем не менее, всё-таки чудная картина.
Направо, высоко на холме[8], виднелась гигантская фигура громовержца Перуна[9], за которым раскинулся непроходимый дремучий бор, куда никто из местных жителей не смел войти.
У русских славян не было заповедных рощ, дубрав в узком смысле этого слова. Входя в сношения с имевшими такие места германскими племенами, славяне, поклонявшиеся между прочими богами и рекам, не переняли этого верования. Только кое-где жрецы, заинтересованные, как и жрецы других народов древности, в строгом сохранении своих тайн, объявляли запретными дубравы, окружавшие холмы, где возвышались главные идолы. Никто под страхом смерти без разрешения или призыва жрецов не смел входить туда, а если кто попадал случайно, того жрецы, в устрашение другим, убивали их на месте.
Именно такой обширный бор был вокруг Перунова холма.
Далее за ним видна была позолоченная солнечными лучами даль Ильменя, спокойного в этот погожий день.
Прямо против речки, на острове, образуемом истоком Волхова и. притоком Волховца, чернели мрачные остатки разрушенного «старого города».
В то время славянские города были не чем иным, как множеством построенных близко одна к другой и огороженных частоколами хижин. В каждом городе была более или менее обширная площадь для собраний и жертвоприношений. Улиц в том смысле, как это понимается теперь, конечно, не было. Хижины, или избы, строились как попало, — для общественных жертвоприношений как раз в середине города устраивалось особое возвышение, или курган. Это было как бы ядром города и потому называлось «городищем». Когда по какому-либо случаю требовалось собрать в город народ из ближайших селений — на самом высоком пункте городища зажигали огни.
Следы такого городища, или, вернее, предания о нём, существуют и теперь на островке при истоке Волхова из Ильменя. Там, может быть, и стоял древний Новгород до перенесения его на левый берег Волхова. Как и многие такие поселения, он назывался просто «городом». Само название «Новый город» доказывает, что когда-то был и другой, старый, затем покинутый, город. А норманны, часто проходившие по Волхову в Ильмень, Новгород называли Гольмгардт, то есть Город на острове, тогда как вся Русь называлась у них Остергардт, то есть Восточный город.
Как бы то ни было, а и тогда уже от старого города оставался только курган да груды камней и перегнивших брёвен.
Вниз по течению Волхова, верстах в трёх от его истока, раскинулся на левом берегу Новый город, среди изб которого и тогда уже видны были крепкие стены детинца.
Новгород строился по общему плану тогдашних городов. Место было выбрано основателями как нельзя лучше: высокий холм, господствовавший над обоими берегами, как бы самой природой указывал, где должен был подняться «отец городов русских».
Холм этот крутым обрывом нависал над Волховом. Без помощи лестницы не было возможности взобраться на него. Лестницы же не представлялось возможным установить, ибо около самого обрыва река была особенно глубока, так что по ней прямо к берегу могли подходить все суда, прибывавшие «из моря».
Эта сторона была наименее защищённой. Бояться нападения отсюда не приходилось, а потому и не приложено было особых стараний, чтобы оградить здесь город более прочным частоколом, как это было сделано с трёх других сторон.
Зато с других сторон частокол был действительно прочен; он надёжно укрывал от вражеского нападения, если бы таковое последовало.
Но новгородцы этого не боялись. Они отлично знали, что воевать их никто не придёт. Вот людей торговых много в этот центр славянщины приплывает. Кривичи и весь — те даже свои «концы» имеют, где и живут постоянно; даже голубоглазая меря об этом просит, только вот дело-то за вечем... Пожалуй, им вече разрешит свой «конец» завести, так как пятины к ним приписывать не надо.
В одну сторону от детинца, по склону холма и по равнине, как радиусы от центра, расходятся «концы». Холмы так и кажутся как будто усеянными избами, тесно прижавшимися одна к другой.
А на самом Волхове, у берега, целый лес мачт. Отовсюду, через Ильмень и через Нево, собрались сюда на своих лёгких судёнышках торговые люди.
Вот и причудливые формами своими, с драконовыми головами на носу виднеются норманнские ладьи. Паруса на них приспущены. Тихо колышет их набегающий ветерок, покачивая ладьи на сердитых с зеленоватыми гребешками волнах Волхова.
Картина эта хорошо была знакома Святогору, но он и на этот раз залюбовался ею, не замечая, что быстрое течение Волхова выносит его на самую середину.
Вдруг взор его привлёк некий предмет, черневший на волнах. Юноша присмотрелся и скоро понял, что среди Волхова какой-то человек напрасно борется с быстриной. Совсем не обращая внимания на то, что утлый челнок его может легко опрокинуться на стремнине, Святогор поспешил к утопавшему на помощь.
— Эй! Кто ты? Подержись! — кричал он.
Святогор ясно видел, что несчастный изнемог от борьбы с сильным течением и что силы почти оставили его. Ещё бы несколько мгновений, и человек пошёл бы ко дну. Но Святогор подоспел вовремя. Он схватил обессилевшего утопавшего и хотел втащить его в чёлн, но в эту минуту судёнышко накренилось, черпнуло воды, и юноша не успел глазом моргнуть, как сам очутился в волнах.
Крик отчаяния вырвался из его груди. Он знал, что это место самое опасное в истоке Волхова, и редким попадавшим в него удавалось выплывать.
Однако Святогор не потерял присутствия духа. Он был не утомлён, и надежды терять ему не приходилось.
Поддерживая утопавшего одной рукой, Святогор изо всей силы загребал другой, стараясь поскорее выбраться со стремнины. Ни на одно мгновение не промелькнула у него мысль бросить несчастного и спасаться самому. Юноша даже не успел разглядеть его лица и только расслышал слабый шёпот:
— Оставь меня, спасайся сам... не то оба погибнем...
Святогор не ответил, а только сильнее заработал руками и ногами, и сам чувствовал, что какая-то страшная сила так и тянет его ко дну.
Но им не суждено было погибнуть.
Уже изнемогая в борьбе с течением, Святогор заметил свой опрокинувшийся челнок, который волнами так и подгоняло к ним. Кое-как доплыл он вместе с потерявшим почти сознание незнакомцем до челнока, ухватился за него и благодаря этому смог перевести дух.
— Держись, отдохни, — сказал он. — Да вон!.. Нас заметили...
Несчастный, чувствуя близость спасения, не заставил себя просить и, собрав последние силы, тоже уцепился за челнок. Между тем к ним, прямо против течения, спешила лодка с несколькими людьми.
Только теперь разглядел Святогор спасённого им человека. Это был суровый норманнский воин с лицом, покрытым бесчисленными шрамами. Что это был норманн, Святогор узнал по его костюму, отличному от костюма его соотечественников.
— Кто ты? — спросил он.
— Норманнский ярл, Стемид, — ответил спасённый.
В это время из Новгорода ясно донёсся звон колокола.
«Собирается вече, вряд ли повидаю я теперь дядю», — подумал Святогор, услышав колокол.
7. Отец русских городов
Новгород — отец городов русских.
ечевой колокол в Новгороде громко и мерно звонил, созывая новгородцев со всех концов на площадь в детинце.
Звон его гулко разносился ветром во все стороны, будя заспавшихся, отрывая от дел заработавшихся.
Уже в то время своей планировкой Новгород резко отличался от других городов и селений славянских. В нём были довольно правильные улицы, и сам он в административном отношении разделён был на пять «концов».
Уже по одному этому названию частей древнего города можно судить, что если были «концы», то был и центр — средина, где они сходились. В этой средине находился сам город, по нынешним понятиям, крепость, защищающая и господствующая над всей остальной местностью. В случае нападения в город собиралось всё население «концов» — женщины, дети, старики, спасалось имущество. Там затворившиеся жители — мужи и их семьи — или «отсиживались» от дерзкого врага, или под предводительством своих тысяцких, сотников и десятников выходили на бой.