ИМЕНИТЫЕ ДВОРЯНЕТрадиционный приём в доме ГэндзироIVВ МЯСОРУБКЕ РЕСТАВРАЦИИ МЭЙДЗИ
В это же утро мне пришлось быть свидетелем другой японской семейной встречи. Растянувшись на золотистых циновках, заменявших ковры и мебель, в салоне над лавочкою неизменного Гэндзиро, я с любопытством наблюдал, как мой юркий амфитрион постепенно вылезал из сложных доспехов европейской цивилизации, заменяя их традиционным длинным халатом, кушаком и кофтою из дорогой шелковой материи, причем наружность его принимала именно теперь более благообразный и почтенный вид. По крутой лестнице без перил раздались шлепающие шаги босых ног, раздвинулась бумажная стена, разрисованная летающими птицами и букетами, оказавшаяся подвижною перегородкою, и в комнату стремительно вбежала пожилая уже женщина, рябоватая, в набойчатом халате, одетом на голое тело и дважды опоясанном красным кушаком под грудями и тонкою лентою вокруг бедер.
Это оказалась сама хозяйка дома, мадам Гэндзиро. Она бухнулась на колени перед своим супругом, казавшимся моложе ее по крайней мере лет на десять, и, потирая открытыми ладонями свои бедра, принялась за поклоны с шипением и причитаниями. За спиною ее мальчик лет шести и девочка, четырех, с головами, обритыми как у католических монахов, но с чубами в виде кисточки на затылке, косились на меня, но скоро принялись за поклоны с коленопреклонениями, подражая матери. Гэндзиро, торопливо присев на корточки и кланяясь лбом до земли, с достоинством принимал эти семейные приветствия, длившиеся добрых четверть часа. Затем супруга вскочила быстро, исчезла снова за перегородкою, уведя с собою детей, через несколько минут вернулась с чаем, с двумя чашечками бульона из кусочков мяса акулы, с тарелкою розовых, зеленых и лиловых сладких пирожков, морского рака с японским вином и с лубочною коробочкою пастилы из тертого гороха с сахаром.
Уже не первая революция в Японии?
Йокогама интересовала меня очень мало. Единственной ее достопримечательностью, кроме красивого местоположения, считается храм Бэнтэн, китайско-японской богини моря и плодородия, в честь которой здесь справлялся прежде фаллико-гисторический культ, несколько лет тому назад запрещенный полициею. Но мне в эту минуту было не до достопримечательностей и даже не до культов...
Еще дорогою, в Сингапуре, из английских газет и из слухов я успел узнать, что попаду в Японии в очень затруднительное положение -плод отчасти моего собственного легкомыслия, отчасти же совершенно неожиданных политических случайностей и усложнений. Меня тянуло поскорее в Эдо, чтобы основательно узнать, насколько плохо моё положение и какая представляется возможность выпутаться из него. До сих пор мне было достоверно известно только то, что с возвращением кругосветного посольства в Японии вспыхнула революция.
Ивакура подвергся нападению наёмных убийц
На номинального главу посольства Ивакуру было совершено ночное нападение. Израненный несколькими ударами клинка, он успел однако же выскользнуть из своей кареты и скрыться во рву, у стены эдосского замка. Ползком, едва живой, добрался он до первой гауптвахты. Теперь он лежал при смерти, ни с кем не видясь и не вмешиваясь ни в какие дела *. Политические убийства в Японии с давних пор были возведены в систему, но обыкновенно нападающие в таких случаях или распарывают себе животы на месте покушения, оставив объяснительную записку, или же отдаются в руки властей. На этот раз не было сделано ничего подобного -- убийцы оставались неоткрытыми, и в публике, и в газетах ходили самые нелепые и невероятные слухи на этот счет.
*) 1873 год известен в Японии как год «перемены в политике». Он ознаменовался рядом политических осложнений, но называть эти осложнения «революцией» было бы неправильно.
Реакционер Симадзу Сабуро принимает должность министра
Председателем государственного совета (садайзин)30 был назначен регент Сацумского княжества Симадзу Сабуро31, прославившийся на весь свет тем, что по его приказанию был убит молодой англичанин Ричардсон32, осмелившийся верхом, между Эдо и Йокогама, загородить дорогу грозному японскому магнату. Симадзу, смело приняв на себя вину, отказался, тем не менее, дать британскому посланнику и родственникам убитого какое бы то ни было удовлетворение и вел на свой счёт войну с Англией. Англичане захватили принадлежавшие сацумскому князю (т.е. ими же проданные ему) пароходы и разгромили его столицу город Кагосима. Симадзу был вынужден капитулировать, но и тут отказался наотрез выдать англичанам своих самураев, убивших Ричардсона. «Они исполняли мой приказ, а потому и не заслуживают наказания», - отвечал он английскому адмиралу. «Впрочем, я тогда же и приказал им бежать, и теперь не знаю сам, где они скрываются. Я мог бы вместо них выдать вам каких-нибудь негодяев из Кагосимской тюрьмы, но я не унижусь до такой лжи. Виноват во всем я один! Я же побежден, делайте со мною, что хотите!». Центральное правительство приняло на себя обязательство выплатить английскому правительству огромную контрибуцию,
которою было обложено Сацумское княжество. На все требования наказать Симадзу правительство отвечало, что оно не может сделать этого, так как по существующим в стране законам он был прав. Но в виде смягчения было прибавлено, что законы эти, очевидно не отвечающие духу нового времени, будут немедленно упразднены. И действительно, в 1873 году феодальные князья были окончательно медиатизированы33 и лишены всякой власти в своих владениях. Сами княжества их были поделены на департаменты по французскому образцу, и по всей империи были разосланы губернаторы (кэнрэй), подведомственные министерству внутренних дел и государственному совету. Теперь назначение этого самого Симадзу главою правительства имело, действительно, вид вопиющего бегства вспять с преобразовательного пути, или, по крайней мере, открытого вызова европейским правительствам. Симадзу славился как ненавистник Европы, христианства и новых порядков. Принимая должность садайдзина, он не только упорно отказывался наряжаться в новый мундир, ставший обязательным для чиновников и сановников, но он даже в зале государственного совета появлялся не иначе, как несомый в классическом норимоно, на плечах дюжины самураев с обнаженными коленями и с двумя мечами за поясом, и усаживался на циновках на полу, подле своего председательского кресла.
Мятеж в Сага и жестокая расправа
Во время нашего плавания в Сага, главном городе Хадзинского княжества, вспыхнуло вооруженное восстание, которое вскоре было подавлено войсками. Эдосское правительство проявило при этом случае крайнюю жестокость, не предвещавшую ничего хорошего и произведшую по всей стране очень невыгодное впечатление. Не только главные, но и некоторые из второстепенных вождей восстания, в том числе несколько юношей, только что возвратившихся из школ Америки и Европы, были казнены. Мертвые их головы были сфотографированы в большом формате и выставлены у позорных столбов во всех губернских городах.
Это неожиданное применение европейской светописи к старым монгольским нравам, давно уже отжившим свой век даже в Японии, возмущало всех. Виновниками этой кровавой расправы (не зная -- основательно или нет) считали Ивакуру и Окубо3435 . Последний, оставаясь министром внутренних дел, отстранился от прежних своих друзей и занимался устройством обязательной воинской повинности и стеснительных законов против только что зарождающейся японской прессы.
Сайго Такамори - мой патрон
Я уже сказал, что был приглашен в Японию для устройства в новой имперской столице (Эдо, или Токио) школы для детей Сацумского княжества, выходцы из которого играли решительно первенствующую роль в революции 1868 года, имевшей результатом окончательное обращение этой страны на путь европеизма и политического прогресса. Большая часть видных правительственных деятелей были сацумцы. Они, вполне естественно, перетащили за собою в столицу неисчислимую рать своих друзей, родственников и соотечественников, успевших так или иначе приютиться на счет государственного бюджета. Признанным вождем и душой колонии сацумцев в Эдо был военный министр Сайго36, которого я лично не знал, но который в действительности должен был быть единственным моим начальником и патроном. Незадолго перед моим приездом в Йокогаму Сайго, недовольный тем оборотом, который приняла японская политика под руководством Ивакуры и Окубо, вышел в отставку и уехал в Кагосиму, на крайний юго-запад Японии. Здесь он и зажил мирным гражданином только что не в нищете, гордый тем, что, управляя судьбами империи почти самовластно в течение пяти лет, он вернулся к своим рисовым полям и камфарным плантациям, сейчас более бедным, чем во времена, когда он уезжал оттуда.
Безгранично популярный Сайго Такамори
Сайго старший слыл за лучшего предводителя японского рыцарства в его позднейшем развитии и пользовался громадною популярностью по всей стране. Его отъезд сильно волновал умы в столице и в провинции. Довольно вероятно, что ночное покушение на Ивакуру было местью фанатических самураев за его разрыв с Сайго. Но можно допустить также и то, что убивали Ивакуру друзья казненных хидзэнских инсургентов. По крайней мере, правительство признало наиболее удобным для себя пустить в ход именно это толкование сенсационного события...